В отличие от других теоретиков, обсуждаемых в этой и последующих главах, которые получали образование и зарабатывали себе на жизнь в качестве академических философов, Ф.А. Хайек получил образование академического экономиста [8], и основным содержанием его работы с начала 1930-х до середины 1940-х была экономическая теория. За эту работу он стал одним из лауреатов Нобелевской премии по экономике 1974 года. В начале 1940-х годов внимание Хайека переключилось на политическую и юридическую теорию. Хайек опубликовал огромное количество важных эссе и книг в этих областях, от «Дороги к рабству» в 1944 году до «Пагубной самонадеянности» 1988 года. Его двумя выдающимися работами по политической и правовой философии этого периода являются «Конституция свободы» и трёхтомный труд «Право, законодательство и свобода». Оба этих трактата стремятся переформулировать строго классические либеральные принципы – хотя политические рекомендации, сопровождающие эти формулировки, часто менее либертарианские, чем можно было бы ожидать. Регулярное настаивание Хайека на важности строгой верности определенным принципам, благоприятствующим свободе, часто сопровождается одобрением определённых принудительных действий государства, которые, как представляется, противоречат этим принципам.
Немного неясно, что имеет в виду Хайек, предлагая «переформулировать» фундаментальные принципы. Переформулировки Хайека, похоже, предлагаются в качестве обоснования; тем не менее, использование «переформулировок» – это, видимо, для Хайека возможность балансировать между желанием обосновать принципы, благоприятствующие свободе, и пониманием того, что предлагать такие доказательства – значит заниматься некорректными выводами “ценностных суждений” из «утверждений, которые можно научно доказать» (1973: 6). Хайек может думать, что он сумеет избежать опоры на такие выводы, поскольку различные утверждения о природе социального порядка и закона – утверждения, которые могут быть подвергнуты научной оценке – приводят к различным ценностным суждениям. По его мнению, ошибочные взгляды на природу общественного порядка и закона порождают определенные ценностные суждения, которые являются необоснованными, по крайней мере в том смысле, что они исходят из этих ошибочных фактических взглядов. Эти необоснованные ценностные суждения «развенчивают» ценностные суждения, которые господствовали бы, если бы имело место корректное с точки зрения науки понимание природы существующего общественного порядка. Соответственно, восстановление правильного понимания общественного порядка и права вновь возродит ценностные суждения, которые являются здравыми в том смысле, что принятие этих ценностей имеет важное значение для существования социального и правового порядка, который способствует прочному взаимовыгодному сотрудничеству.
Таким образом, согласно Хайеку, реальный эффект могут дать споры о природе и условиях общественного порядка и закона; следует атаковать не порочные ценности социалистических оппонентов, а, скорее, ошибочные социальные научные доктрины. Государственные доктрины
ложны не из-за ценностей, на которых они основаны, а из-за неправильного представления о силах, которые сделали возможным Великое Общество и цивилизацию. Демонстрация того, что различия между социалистами и несоциалистами в конечном итоге основываются на чисто интеллектуальных проблемах, которые можно разрешить научным путем, а не на различных ценностных суждениях, кажется мне одним из наиболее важных результатов хода мыслей в этой книге … разрушение ценностей научными ошибками … всё больше и больше начинает казаться мне великой трагедией нашего времени – трагедией, потому что ценности, которые научная ошибка стремится отвергнуть – это незаменимая основа всей нашей цивилизации.
(1973: 6-7)
Следуя примеру Хайека, я сосредоточусь в первую очередь на его описании контраста между различными концепциями социального порядка и закона. Это действительно, вероятно, его самый важный вклад в классическую либеральную и либертарианскую мысль. Я начну с решающего раннего момента интеллектуальной карьеры Хайека и представлю дальнейшее развитие мысли Хайека как углубление и обобщение представлений о социальном порядке и праве с этого решающего раннего момента [9]. Хайек предлагает, по сути, Миллевское переформулирование свободы в «Конституции свободы» и, по сути, юмовское переформулирование аргументов в пользу защищающих свободу принципов справедливости в “Праве, законодательстве и свободе” [10]. Я сосредоточусь на последнем, более успешном переформулировании.
Как и Нозик (Raico 2002), в студенческие годы Хайек считал себя демократическим социалистом. Вскоре после этого чтение Хайеком “Социализма” Людвига фон Мизеса [Mises 1981] убедило его в недостатках социализма и достоинствах экономического порядка, основанного на частной собственности и рыночных отношениях [11]. Говоря о себе как об одном из многих «молодых идеалистов, вернувшихся к учебе в университете [в Вене] после Первой мировой войны”, – писал Хайек, – “Социализм обещал оправдать наши надежды на более рациональный, более справедливый мир. А потом появилась эта книга. Наши надежды не оправдались. “Социализм” указал нам, что мы искали улучшения в неправильном направлении» (1981: XIX). Одной из самых сильных сторон социализма на протяжении девятнадцатого века и вплоть до двадцатого была идея о том, что рациональный экономический порядок должен быть планомерным. Согласно этой идее создание хозяйственного порядка следует рассматривать как инженерный проект. Точно так же, как рациональное создание моста требует тщательной инвентаризации материальных и человеческих ресурсов, доступных для строительства моста, точного определения того, какую роль каждый из этих ресурсов будет лучше всего выполнять в этом строительстве, и выпуска подробных указаний для имеющихся человеческих ресурсов [12] – рациональное создание экономического порядка требует аналогичного процесса инвентаризации, проектирования и руководства (1964: 94-102). Чтобы иметь рациональную экономическую систему, вся экономическая деятельность должна быть организована на основе единого всеобъемлющего плана использования всех экономических ресурсов общества для наилучшего достижения его целей.
Элегантный аргумент Мизеса против централизованного экономического планирования основан на неспособности рационально распределять экономические ресурсы при помощи планирования. Рациональное распределение экономических ресурсов, по сути, заключается в том, чтобы направлять малоценные ресурсы на производство продукции с высокой добавленной стоимостью; это вопрос максимизации разницы между стоимостью основных ресурсов производства и стоимостью конечных потребительских товаров. Таким образом, рациональное распределение зависит от знания стоимости множества различных видов ресурсов, стоимости всех видов промежуточных продуктов – например, квалифицированного труда и капитальных благ, – для производства которых могут использоваться более базовые ресурсы, и стоимость многих видов конечных потребительских товаров, которые могут быть произведены с помощью множества различных возможных распределений основных и дополнительных ресурсов. Революционное понимание Мизеса состоит в том, что знание соответствующих экономических ценностей доступно только в форме рыночных цен. Поскольку ценность того или иного исходного или конечного продукта является функцией относительной редкости и спроса на эти конкретные продукты, а рыночные цены формируются, заключая в себе наилучшую информацию, которой обладают люди о текущей (и будущей) относительной редкости и спросе на те или иные вводимые или производимые ресурсы. Однако централизованное экономическое планирование устраняет рынки и, следовательно, рыночные цены. Таким образом, централизованное экономическое планирование исключает возможность получения информации, которая необходима центральному экономическому планированию для достижения рационального распределения экономических ресурсов.
Чтобы сделать точку зрения Мизеса более интуитивно понятной, представьте, что вам поручили работу центрального планировщика экономики какого-то общества. И позвольте нам сделать совершенно нереалистичное предположение, что вам представлен исчерпывающий список всех материальных и человеческих ресурсов, доступных для вашего плана, и результатов исчерпывающего изучения продуктов, которые, по словам людей, они хотели бы иметь. Таким образом, у вас будет информация о том, где под землей лежат определенные месторождения полезных ископаемых и где находится определенная техника, которая может использоваться для добычи того или иного минерала (но также может использоваться для рытья каналов или формирования полей для гольфа) и какие виды систем доставки существуют для перевозки оборудования или руды на фабрики или производства потребительских товаров в местные распределительные центры. Теперь вам нужно решить, сколько стиральных машин, какого размера и какого качества следует изготавливать и из какого материала, например из нержавеющей стали, алюминия или титана. Конечно, вы также должны решить, сколько нержавеющей стали, алюминия или титана следует потратить на производство автобусов, кондиционеров, хирургических имплантов и статуй Великого Вождя.
Как вы могли бы рационально принять любое из этих решений, не зная ценности всех рассматриваемых исходных и конечных продуктов? И как вы могли узнать об этих ценностях при отсутствии рыночных цен? Сколько люди были бы готовы заплатить – если бы у них были деньги – чтобы купить билеты на осмотр статуи Великого Вождя? Насколько больше или меньше люди были бы готовы платить – если бы у них были деньги для оплаты – за каждое другое использование ресурсов, которые пойдут на производство этой статуи? Подумайте, почему мы все знаем, что было бы безумием, если бы центральный планировщик заказывал стиральные машины из титана, а не из нержавеющей стали. Причина в том, что, хотя большинство из нас очень мало знает о масштабах предложения и многих альтернативных применениях титана и нержавеющей стали, все мы знаем, что цена за единицу титана намного выше, чем цена на нержавеющую сталь. [13]
Хайек развивает этот аргумент Мизеса в серии статей 1930-х годов в рамках дебатов о «социалистических расчетах» [14], подчеркивая дополнительную категорию информации, которой центральные планировщики не обладают. Это информация, которая не была бы отражена – или едва ли была бы отражена – в рыночных ценах, даже если бы рыночные цены не были устранены централизованным планированием. Эта информация представляет собой весьма специфические знания – или догадки, – которые отдельные экономические агенты имеют о местных обстоятельствах, например, знания о неиспользованном механизме, который может быть возвращен в эксплуатацию, или о ещё не выясненной способности местного мастера починить эту деталь оборудования, или о пригодности одного вида сырья в качестве замены обычно используемого материала в каком-либо производственном процессе, или о степени спроса, который будет существовать на ещё не существующий товар или услугу.
Часто эта очень разрозненная информация оказывается скрытой; люди обладают информацией в том смысле, что они могут руководствоваться ей в своих действиях, даже если они не выразили её для себя в явной форме. Люди часто имеют только неявное представление о том, что они могут выполнить какую-то конкретную задачу, или как они будут выбирать между несколькими различными целями. Часто рассеянная информация будет иметь форму «ноу-хау», а не чётких инструкций. По мнению Хайека, успешные экономические действия – особенно успешные экономические инновации – во многом зависят от решений, основанных на такой радикально рассеянной информации. Эта информация даже более недоступна для центральных плановиков, чем информация, которую могут дать рыночные цены.
Следует отметить, что аргумент Мизеса-Хайека – это третий из трёх типов критики социализма, ни один из которых не апеллирует непосредственно к высоким моральным принципам. Первый – это критика интереса. Социализм дает слишком мало стимулов для продуктивной деятельности и слишком много стимулов для расслабления. Второй – это силовая критика. Социалистические режимы опасно централизуют и расширяют государственную власть, которая может быть захвачена наиболее политически амбициозными и безжалостными людьми. Третий – критика знания. Социалистическое планирование требует больше знаний, чем планировщики могли бы иметь. Если точнее, то знание, которого будет не хватать плановикам – это знание фактических данных, например, знание о существовании того или иного конкретного материального ресурса или некие непризнанные предпочтения потребителей. Разуму центрального планировщика не хватает сводного понимания таких фактов. Это незнание текущих фактов радикально подрывает способность центрального планировщика предсказывать конкретные будущие последствия текущих действий.
Одно дело показать, что централизованное планирование не приведет к рациональному распределению экономических ресурсов, а другое дело показать, что экономический режим, основанный на частной собственности и рыночных взаимодействиях, приведет к такому распределению [15]. Режимы свободного рынка в значительной степени являются зеркальным отражением аргумента Мизеса-Хайека против централизованного планирования. Решающим шагом является признание того, что децентрализация (то есть деполитизация) принятия экономических решений приводит в действие разрозненную локальную информацию. Частные держатели экономических ресурсов – сырья, специальных навыков и ноу-хау, информации и капитальных благ – стремятся получить максимальную отдачу от этих ресурсов. Они делают это сами по себе, используя эти ресурсы способами, которые, по их мнению, максимизируют их соответствующие доходы, включая сдачу ресурсов в аренду или их продажу другим агентам, которые считают, что использование этих ресурсов принесёт им высокую прибыль. Руководствуясь ценами и осознавая их изменения, владельцы экономических ресурсов, стремящиеся к более высокой доходности, обнаруживают или создают возможности для перемещения относительно менее ценных ресурсов в более ценные области применения. Лица, располагающие информацией о своих перспективах в качестве пекарей – включая представление о своих талантах и о том, какие их ещё не представленные на рынке товары высоко оценят пивовары или мясники – начинают заниматься выпечкой; а вслед за тем влияют и на потенциальных пивоваров и мясников.
Индивидуальная подстройка тех, кто может свободно выбирать, как и в координации с кем они будут использовать свои собственные ресурсы, будет системно более рациональной с точки зрения эффективного распределения, чем те коррективы, которые были бы спущены любым центральным планировщиком, потому что они руководствуются как информацией о ценах, генерируемых рынками, так и локальной информацией, которой эти люди располагают. [16]
В цивилизованном обществе на самом деле не настолько больше знаний, которые может получить человек, насколько весомеевыгода, которую он получает от знаний, которыми обладают другие, что является причиной его способности преследовать бесконечно более широкий круг целей, чем просто удовлетворение своих наиболее насущных физических потребностей.
(1973: 14)
Результатом этих корректировок обычно оказываются чрезвычайно сложные и сложно взаимосвязанные цепочки кооперативного взаимодействия с участием людей, которые почти не известны или совершенно неизвестны друг другу и которые в целом не запланированы. Как пишет Хайек в своем очень влиятельном эссе 1944 года «Использование знаний в обществе»,
Целое действует как единый рынок не потому, что кто-либо из его участников изучает всю область, а потому что их ограниченные индивидуальные поля зрения в достаточной степени перекрываются, так что через многих посредников соответствующая информация передается всем.
(1948 [1945]: 86)
Адам Смит отметил, что никто не планирует чрезвычайно сложную сеть совместных взаимодействий, которая ведёт от шахтера, добывающего руду, становящуюся пастушескими ножницами, к пастуху, производителю шерстяной ткани и шерстяной куртке городского рабочего (1981: 22-3). Также никто не планирует сеть производства, обмена и распространения, которая доставляет всевозможную обувь, которую любой в вашем городе может захотеть носить, в какой-либо магазин в вашем (или примерно в вашем) городе. Такие цепочки координации возникают через множество индивидуально спланированных действий; но цепочки в целом и, тем более, сети таких цепочек никем не заданы и не могут быть успешно спланированы кем-либо.
Это вовсе не означает, что людьми движет только перспектива экономической выгоды. В самом деле, это вовсе не означает, что денежная выгода является чьей-либо конечной целью. «В конечном счёте, экономических целей не существует» (Хайек 1976: 113). Более того, выгоды, которые возникают у людей, когда они могут свободно искать совместные решения своих проблем на основе их собственного понимания своих обстоятельств и целей, вряд ли ограничиваются материальной выгодой. Каким бы несовершенным ни был выбор людей в отношении того, за кого они выйдут замуж, или как они будут устраивать семейные каникулы, или в какую религиозную принадлежность они войдут, или не войдут ни в какую – люди, по крайней мере, весьма вероятно, добьются большего успеха, будучи свободными предпринимать эти меры самостоятельно, чем подчиняясь командам центральных советов по планированию браков, отпусков и религиозной принадлежности.
Для Хайека из Дебатов о Социалистическом Расчете вытекает понимание того, что существуют две альтернативные концепции социального порядка и, соответственно, две альтернативные концепции права, делающие порядок возможным. Есть рукотворный, спущенный сверху порядок, в котором отдельные элементы в этом порядке расположены в соответствии с планом организатора и спущенном сверху законе, который состоит из директив, изданных организатором. Напротив, существует спонтанный порядок – растущий снизу порядок, который возникает в результате взаимодействия и взаимной подстройки элементов, составляющих результирующий порядок, и растущее снизу право, которое состоит из эволюционирующих ограничений на поведение, которые защищают людей в выбранных ими действиях и взаимных подстройках.
В качестве примера рукотворного социального порядка рассмотрим армию, участвующую в крупномасштабной военной кампании. Центральное командование изучает все имеющиеся в его распоряжении человеческие и материальные ресурсы и все (наиболее очевидные) комбинации способов, которыми эти ресурсы могут быть использованы для победы над противником. Затем центральное командование составляет план кампании, в котором указывается, какие воинские части должны выполнять какие действия, с каким оружием и запасами боеприпасов (а также одеждой и запасами продовольствия) и с какой материально-технической поддержкой (которая в свою очередь также будет обеспечиваться определёнными способами). Затем центральное командование будет отдавать своим военнослужащим приказы, полное подчинение которым будет означать выполнение плана кампании. Офицеры, командующие отдельными подразделениями, вполне могут не понимать, почему им было приказано захватить и удерживать мост в Арнеме – потому что у них не будет общей картины, которую видит центральное командование. Следовательно, действия конкретных воинских частей могут быть успешно скоординированы только в том случае, если их офицеры заставят эти подразделения выполнять свои централизованно поставленные задачи [17]. В рамках рукотворных социальных порядков закон , который делает этот порядок возможным – это корпус более или менее конкретных приказов, отдаваемых конкретным людям с предписанием исполнить назначенные задачи, не противоречащие этим рукотворным социальным порядкам. (1973: 49).
В качестве примера спонтанного естественного порядка рассмотрим экологический порядок. Когда-то считалось, что изощрённые, сложные и тонкие связи между элементами экологического порядка должны свидетельствовать о его разумном замысле и построении. Считалось, что экологический порядок должен быть рукотворным. Однако большинство людей теперь понимает экологические порядки как постоянно развивающиеся продукты взаимодействия и взаимной адаптации их (выживших) составляющих элементов. Законы, делающие возможным такой естественный спонтанный порядок – это не приказы какого-либо экологического магистрата, а, скорее, эмпирические биологические и химические законы, которые определяют последствия конкретных фактических ситуаций в рамках этого порядка (по мере его развития).
Как и следовало ожидать, для Хайека наиболее ярким примером спонтанного социального порядка является порядок частной собственности / свободной рыночной экономики [18]. Крайне важно, что такая экономика функционирует только в той мере, в которой ожидается повсеместное соблюдение определенных норм поведения. В то время как плановая экономика должна работать через соблюдение людьми конкретных и четких инструкций, данных им центральным планировщиком, экономика частной собственности / свободного рынка работает через соблюдение людьми общих ограничивающих норм, сформулированных Юмом. Не лишайте собственности первых владельцев. Не лишайте людей собственности, приобретенной в результате свободной торговли (или пожертвования). Не пренебрегайте договорными соглашениями. Ожидание общего соблюдения этих норм дает людям стимулы для выявления ресурсов, которыми стоит обладать, для владения ими, для инвестирования в собственность, а также для производства и участия в торговле и для всё более сложных договорных сделок. И именно эта экономическая деятельность генерирует рыночные цены, которые лучше информируют об этой деятельности. Закон, делающий возможным такой экономический порядок, представляет собой свод обязательных правил, которые кодифицируют более подробно основные юмовские ограничения того, как люди могут преследовать свои собственные дискретные цели, если это может затронуть других. В ПЗС Хайек называет этот свод норм «правилами справедливого поведения» [19]. Для Хайека свобода каждого человека – это вопрос соблюдения другими этих правил справедливого поведения. Итак, «свободное общество» – общество с высокой степенью соблюдения этих принципов справедливости.
Недовольство Хайека направлено против «конструктивного рационалистического» убеждения, что «человеческие институты будут служить человеческим целям только в том случае, если они были преднамеренно созданы для этих целей … [и] что мы обязаны создавать все полезные институты, и что только такой способ создания делает или может сделать их полезными для наших целей» (1973: 8-9). Он не утверждает, что все социальные порядки – или даже все желаемые социальные порядки – являются спонтанными порядками. Существуют армии и спланированные военные кампании. Существует Армия Спасения. Существуют фирмы, оркестры, тюрьмы и монастыри. Организация сверху вниз имеет смысл и желательна, когда значительное количество людей разделяют одну цель или иерархию целей, и когда есть лидер, который хорошо осведомлен о том, как мобилизовать энергию и таланты этих людей для достижения их общей цели. «Два вида порядка будут постоянно сосуществовать в любом обществе любой степени сложности». Тем не менее,
Что … мы находим во всех свободных обществах, так это то, что, хотя группы объединяются в организации для достижения определенных целей, координация деятельности всех этих отдельных организаций, а также отдельных лиц, осуществляется посредством сил, создающих спонтанный порядок.
(1973: 46)
Всевозможные организации, состоящие из людей, которые разделяют общие цели, будут существовать в обществе, которое построено на основе общего соблюдения правил справедливого поведения, а не команд, отдаваемых организациями. Именно свобода, связанная с общим уважением к этим структурирующим нормам, позволяет людям искать, создавать и выборочно присоединяться к разнообразным социальным и экономическим организациям, возникающим в таком спонтанном обществе. (По сути, то же самое утверждение развито в обсуждении Нозиком структуры утопии в последней главе АГУ.)
По мнению Хайека, основная социальная научная ошибка, подрывающая основу свободы, – это вера в то, что желаемый социальный и экономический порядок в конечном итоге должен быть разработан и навязан законами.
Враги свободы всегда основывали свои аргументы на утверждении, что порядок в человеческих делах требует, чтобы одни отдавали приказы, а другие подчинялись. Большая часть противодействия системе свободы в соответствии с общими законами возникает из-за неспособности представить эффективную координацию человеческой деятельности без преднамеренной организации со стороны отдающего команды разума.
(1960: 159)
Тем не менее, по мнению Хайека, одной из организаций, которые могут существовать в рамках любого крупномасштабного спонтанного общества, является правительство, истинной основной целью которого является уточнение и обеспечение соблюдения правил поведения, обеспечивающих основу для вырастающей снизу социальной и экономической координации. «В свободном обществе государство не управляет делами людей. Оно отправляет правосудие среди людей, которые сами ведут свои дела» [20].
Здесь важно различать спонтанные порядки, состоящие из отдельных конкретных фактов, и спонтанные порядки, состоящие из абстрактных правил. Огромный спектр конкретных экономических состояний, которые могут быть обнаружены на широкоугольном снимке свободной рыночной экономики – например, то, что Джонс владеет этой лопатой, а Смит имеет особые договорные отношения с Брауном – составляют конкретный спонтанный порядок. Напротив, набор правил, общее соблюдение которых делает возможным такой конкретный спонтанный порядок, сам по себе является абстрактным порядком. В качестве другого примера возьмём набор абстрактных правил некоего языка, который делает возможным конкретный спонтанный порядок, состоящий из всех языковых обменов между теми, кто использует этот язык, и сам по себе являющийся незапланированным, эволюционирующим порядком. Хотя Хайек отмечает, что вполне возможно, что такой абстрактный порядок правил является продуктом человеческого замысла (1973: 46), очень маловероятно, чтобы какой-либо гений (или комитет гениев) сидел и придумывал правила, общее соблюдение которые облегчили бы непреднамеренное создание невероятно сложного и обширного конкретного стихийного порядка, который составляет крупномасштабную свободную рыночную экономику. Точно так же маловероятно, чтобы правила любого действительно используемого языка были придуманы каким-нибудь блестящим инженером-лингвистом. Скорее, порядки правил, посредством которых возникают конкретные спонтанные порядки, сами склонны быть спонтанными порядками, непреднамеренными результатами процесса культурной эволюции.
Эти правила поведения, таким образом, не были разработаны как признанные условия для достижения известной цели, а развивались, потому что группы, которые их практиковали, были более успешными и вытеснили других.
(1973: 18)
Хотя такие правила становятся общепринятыми, потому что их соблюдение приводит к определенным последствиям, они соблюдаются не с намерением вызвать эти последствия – последствия, о которых действующему лицу не нужно знать.
(1973: 19)
Эти сложившиеся правила сами по себе содержат информацию не о текущих уровнях дефицита и спроса, а о том, какие модели взаимодействия между людьми имеют тенденцию приводить к успешным результатам. Согласно Хайеку, эволюция индивидов как агентов, склонных соблюдать правила, идёт рука об руку с эволюцией социальных и экономических порядков, которые зависят от соблюдения правил (и дают выгоды от их соблюдения). Ведь то, насколько общество способно пройти естественный отбор, зависит от степени, в которой его члены склонны подчиняться правилам. Это объясняет, почему «человек в той же мере является животным, которое следует правилам, как и животным, которое преследует цели.» (1973: 11).
Как только мы поймем, как такие правила облегчают взаимодействия между людьми для достижения взаимной социальной и экономической выгоды, мы можем исследовать способы преднамеренного улучшения этих правил, чтобы они стали ещё более благоприятствующими сотрудничеству между людьми, которые «вольны использовать свои знания в своих целях, сдерживаемых только универсально применяемыми правилами справедливого поведения» (1973: 55). Однако мы всегда должны остерегаться побуждения к нарушению таких правил в отдельных случаях ради достижения целей какой-то конкретной стороны. Мы всегда должны напоминать себе, что мы часто ошибаемся в наших предсказаниях последствий тех или иных вмешательств, что воспрепятствование использованию местных знаний в целом будет менее выгодным, чем разрешение на такое использование (1960: 30-1), и что такие вмешательства подрывают системные выгоды, возникающие из ожидания общего соблюдения правил справедливого поведения.
В ПЗС Хайек особо подчеркивает необходимость не подрывать общее ожидание соблюдения правил справедливого поведения.
Правила, которые были приняты из-за их положительного воздействия в большинстве случаев, будут иметь эти положительные эффекты только в том случае, если они будут применяться ко всем случаям, к которым они относятся, независимо от того, известно или даже верно ли, что они будут иметь благотворный эффект в конкретном случае.
(1976: 16)
Затем он цитирует «классическое изложение логики правил справедливости» Юма.
Как бы отдельные акты правосудия ни противоречили общественным или частным интересам, несомненно, что в целом план или схема в высшей степени способствуют или даже абсолютно необходимы как для поддержки общества, так и для благополучия каждого человека.
(1976: 155)
Любое нарушение норм, которое обеспечивает отдельным агентам подход к использованию своих конкретных знаний при координации друг с другом для достижения своих соответствующих целей, подорвет доверие к этому подходу и непредсказуемым образом уменьшит выгоды от такой координации. Более того, даже если есть особые случаи, при которых нарушение правил улучшения координации будет более полезным, чем вредным, у нас нет фактической информации, необходимой для выявления этих случаев и ограничения нашего отклонения от общепринятых правил только этими случаями. Хуже того,
Любое такое ограничение, любое принуждение, кроме принуждения к соблюдению общих правил, будет направлено на достижение определенного предсказуемого результата, но негативные последствия этого обычно не будут заранее известны … Итак, когда мы решаем каждый вопрос исключительно на основе того, что выглядит индивидуальной выгодой, мы всегда переоцениваем преимущества центрального руководства… Таким образом, если выбор между свободой и принуждением рассматривается как вопрос целесообразности, свобода неизбежно будет принесена в жертву почти в каждом случае. … Свобода может быть сохранена только в том случае, если к ней относятся как к высшему принципу, которым нельзя жертвовать ради определенных преимуществ.
(1973: 57)
Люди могут относиться к свободе – условию, достигаемому для всех при общем соблюдении правил справедливого поведения – как к высшему принципу, потому что мы в той же мере являемся животным, которое следует правилам, как и животным, которое преследует цели. Мы должны относиться к свободе как к высшей ценности, которую не нужно оправдывать в каждом конкретном случае, если мы хотим систематически извлекать выгоду из гарантированного взаимного соблюдения правил справедливого поведения. Консеквенциалистский аргумент в пользу уважения свободы требует трансцендентности самого консеквенциализма. [21]
В критике Хайеком центрального экономического и общественного планирования есть ещё один важный элемент. Стандартный вывод из социалистического Калькуляционного Аргумента состоит в том, что, даже если предположить, что центральные планировщики знают, что планировать, они не смогут рационально распределять ресурсы для достижения конечной цели плана. Хайек, однако, также утверждает, что центральные планировщики не будут знать, что планировать. Ведь они не будут обладать знаниями об относительной важности всех видов целей, которые им пришлось бы сопоставить друг с другом, чтобы определить, какой общий социальный результат следует продвигать.
Экономическое планирование всегда предполагает принесение одних целей в жертву другим, уравновешивание затрат и результатов, выбор между альтернативными возможностями; и решение всегда предполагает, что все различные цели расположены в определенном порядке в соответствии с их важностью, порядок, который придает каждой цели количественное значение, указывающее нам, какими целями всё ещё выгодно пожертвовать, и когда цена была бы слишком высокой. (1997 [1939]: 210)
Плановая или директивная экономическая система
… фактически предполагает существование чего-то, чего не существует и никогда не существовало; полный моральный кодекс, в котором относительным ценностям всех человеческих целей, относительной важности всех потребностей всех различных людей присваивается определенное место и определенное количественное значение.
(1997 [1939]: 201-2)
Проблема касается не только экономического планирования. Это применимо к любому оправданию социальной политики – особенно социальной политики, навязываемой государством – на том основании, что достигнутые цели оправдывают принесение в жертву заранее отвергнутых целей. Конструктивистские рационалисты пребывают в «иллюзии», что разум может «указывать нам, что мы должны делать» в смысле выявления «общих целей», ради которых «все разумные люди должны уметь объединиться в стремлении их достичь» (1973: 32). ). Однако такие фразы, как «общественное благосостояние», «общий интерес» и «общее благо» – это пустые формулы, которые не дают реального руководства для любого общественного выбора между одной суммой человеческих целей и какой-либо другой суммой.
Множественность конечных целей, которым посвятили себя отдельные индивиды, нельзя превзойти, приписывая этим целям «измеримый общий атрибут, назови его хоть термином удовольствие, хоть термином полезность» (1976: 18). Ибо, согласно Хайеку, нам не хватает знаний ни о каком подобном измеримом общем атрибуте.
Именно из-за того, что нам не хватает знания общей иерархии важности конкретных целей разных людей, а равно и из-за того, что нам не хватает знания конкретных фактов, порядок Великого Общества должен быть достигнут за счет соблюдения абстрактных и не зависящих от целей правил.
(1976: 39)
Таким образом, существует ещё одна причина, по которой общество, состоящее (если вернуться к языку Ролза) из «множества отдельных лиц с отдельными системами целей», не может иметь централизованное планирование. Рационально спланированное общество должно иметь рационально идентифицируемую общую сущностную цель или иерархию целей, которые должны продвигаться в соответствии с планом. Однако такой рационально обнаруживаемой общей цели или взвешенного набора целей не существует.
Фактически, великое, хотя и удивительное достоинство свободного общества состоит в том, что у него нет объединяющей цели, ради достижения которой его члены должны идти в ногу.
Космос рынка не регулируется и не может регулироваться единой шкалой целей; он служит множеству отдельных и несоизмеримых целей всех его отдельных членов.
(1976: 108)
Великое Общество не имеет ничего общего и фактически несовместимо с «солидарностью» в истинном смысле единства в достижении заданных общих целей.
(1976: 111)
В ПЗС Хайек совершенно ясно заявляет, что несоизмеримость ценности индивидуальных целей людей исключает как утилитаризм действий, так и утилитаризм правил. Ведь даже последний стремится обосновать правила, которые он поддерживает, на основе конкретных результатов, которые, как ожидается, возникнут в результате соблюдения этих правил, имеющих более высокий чистый балл по некоторой шкале результатов, чем конкретные результаты соблюдения любого другого набора правил (1976: 3).
Отказ от единой общественной цели, конечно, не означает, что у членов этого общества отсутствуют собственные рациональные цели. И это не означает, что структура свободного общества не будет служить целям его членов. Скорее, в обществе, построенном на общем соблюдении правил справедливого поведения (и других усовершенствованных и уточненных порядков), эта абстрактная структура будет инструментом для каждого человека, продвигающего свои собственные цели – часто через свободную ассоциацию с единомышленниками. Тем не менее,
Среди членов Великого Общества, которые в большинстве своем не знают друг друга, не будет согласия насчёт относительной важности их соответствующих целей. Если бы требовалось согласие в отношении того, каким конкретным интересам следует отдать предпочтение перед другими, то существовала бы не гармония, а открытый конфликт интересов. Что делает возможным согласие и мир в таком обществе, так это то, что от людей требуется согласовывать не цели, а только средства, которые способны служить большому разнообразию целей и которые, как каждый надеется, помогут ему в достижении его собственных целей.
(1976: 3)
Великое Общество возникло благодаря открытию того, что люди могут жить вместе в мире и взаимно приносить пользу друг другу, не договариваясь о конкретных целях, которые они по отдельности преследуют.
(1976: 109)
Учитывая множественность отдельных людей со своими собственными системами целей и отсутствие у нас знаний о том, как сопоставить различные конечные цели людей друг с другом, фундаментальные общественные принципы должны принимать форму разграничения между приемлемыми способами достижения своих целей и способами, которые недопустимы. В частности, поведение в соответствии с нормами, способствующими миру и взаимовыгодному сотрудничеству, такими как правила справедливого поведения, приемлемо, а нарушения этих норм недопустимы. Взаимное соблюдение таких норм – универсальное средство для достижения каждым человеком своих целей. Это средство будет доступно каждому действующему лицу только в том случае, если все будут неукоснительно соблюдать правила (или будут строго наказаны за несоблюдение). И все будут стойко соблюдать их (или неуклонно наказывать за несоблюдение) только в том случае, если эти нормы будут рассматриваться как высшие ценности. Уважение к этим ценностям будет «истинным общим интересом членов Великого Общества, которые не преследуют какой-либо конкретной общей цели».
(1973: 121)
Тем не менее, почему следует поддерживать взаимное соблюдение таких норм, как правила справедливого поведения, даже если признаётся, что такое одобрение является «незаменимой основой всей нашей цивилизации?» Почему, когда ошибка социальных наук подрывает веру в строгое соблюдение таких норм, то это «великая трагедия» (1973: 7)? Ответ, который убедительно подсказывает Хайек при полном изложении функции таких норм, заключается в том, что взаимное соблюдение таких норм способно повысить ценность жизни каждого участника с точки зрения их собственных систем целей. Великое достоинство рыночного порядка – по сути, всего социального порядка, который возникает из индивидуального выбора, сделанного в рамках правил справедливого поведения – состоит в том, что он «служит множеству отдельных и несоизмеримых целей всех его отдельных членов» (1976: 108).
В связи с моим выводом, что в конечном итоге Хайек поддерживает обоснование взаимной выгоды для соблюдения правил справедливого поведения, следует упомянуть три оговорки. Во-первых, хотя он и предлагает это обоснование, он по-прежнему неохотно признает, что делает это. Это нежелание проистекает из его постоянной убеждённости в том, что предложение такого оправдания означает переоценку силы человеческого разума. Вторая оговорка состоит в том, что в ПЗС Хайек трактует конечную цель, которой служит соблюдение правил справедливого поведения, несколько иначе. В ПЗС Хайек, кажется, думает, что если он хочет предложить какое-либо консеквенциалистское обоснование принципов действия, он должен указать на какой-то результат, который является скорее общественной, а не взаимной выгодой для каждого члена общества. Однако по причинам, которые мы обсудили, этот общественный выигрыш не может быть простой суммой конкретных частных следствий соблюдения этих принципов. Хайек приходит к идее о том, что соблюдение правил справедливого поведения (и других координирующих норм) всегда будет приводить к некоторому конкретному воплощению «порядка действий», в котором люди будут жить вместе в мире и взаимоподдерживающем взаимодействии. Хотя мы не можем предсказать, какое конкретное воплощение такого порядка будет результатом нашего соблюдения правил справедливого поведения, мы можем предсказать, что возникнет какой-то порядок, имеющий мирный и взаимовыгодный характер. Итак, если нужно указать на какую-то социальную цель как на пробный камень рациональной политики, следует принять эту абстрактную цель. «Рациональная политика» не имеет доступа и не требует «общей шкалы конкретных целей»; скорее «политика… может быть направлена на обеспечение абстрактного общего порядка». В самом деле, этот абстрактный порядок – «вневременная цель, которая будет и дальше помогать… людям в достижении их временных и пока неизвестных целей» (1976: 117,14) [22].
Третья оговорка к моему утверждению, что Хайек в конечном итоге обращается к обоюдной выгоде, состоит в том, что Хайек время от времени будет переходить на язык Канта (и, следовательно, Нозика). Например, в рамках КС, в которой Хайек выдвигает консеквенциалистский аргумент о том, что мы наилучшим образом используем друг друга, когда не используем принуждение, он также заявляет, что «принуждение – зло [термин, который он редко использует] именно потому, что таким образом оно устраняет человека как думающую и оценивающую личность, и делает его всего лишь инструментом в достижении целей другого». Хайек добавляет, что оправданное принуждение – это принуждение, которое подавляет инициированное принуждение и, следовательно, «становится инструментом, помогающим людям [которые не прибегают к принуждению] в достижении своих собственных целей, а не средством, которое должно использоваться [против отдельных лиц] для достижения целей других»(1960: 21). Этот неконсеквенциалистский отказ от принуждения, конечно же, является прелюдией к утверждениям Хайека в ПЗС о том, что свобода должна уважаться ради самой свободы, если мы хотим пожинать плоды взаимной выгоды, которые обещает свобода.
[8] Докторские степени Хайека были получены в Венском университете по юриспруденции (1921 г.) и политологии (1923 г.).
[9] О выдающихся обсуждениях интеллектуальной программы Хайека см. Gaus (2015) и Gaus (2017).
[10] О защите свободы Хайеком см. Mack (2017).
[11] Отчасти именно чтение Нозиком Мизеса и Хайека сдвинуло его от демократического социализма к либертарианству.
[12] Запланированное строительство этого моста с ресурсами, которые должны быть направлены на этот проект, будет частью рационального экономического порядка тогда и только тогда, когда эти ресурсы не будут лучше служить другим, более достойным проектам. Как центральный планировщик узнает, так ли это?
[13] В некоторой степени центральные планировщики могут принимать полурациональные решения о распределении ресурсов, имитируя распределение на основе цен в рыночных обществах.
[14] См. эссе по социалистическому расчету, Хайек (1948).
[15] Обычно утверждается, что режимы чистой частной собственности / рынка будут недооценивать ресурсы для производства общественных благ. Я поднимаю этот вопрос только при рассмотрении доводов Нозика против индивидуалистического анархизма в Части 5.
[16] Хайек подчеркивает информационную роль цен почти до исключения их мотивационной роли. Однако простая вера в то, что можно объединить ряд малоценных ресурсов в продукт, стоимость которого превышает стоимость его компонентов, не побудит человека осуществить эту комбинацию. Обычно кого-то тронет перспектива получить хотя бы часть прироста стоимости. «Цена – это сигнал, завернутый в стимул» (Cowen and Tabarrok 2015: 84). Также см. Tabarrok (2015).
[17] Даже в рамках рукотворных социальных порядков признание того, что подчиненные могут располагать важными локальными информационными преимуществами, позволяет им проявлять некоторую осмотрительность при выполнении порученных им задач.
[18] Либертарианцы часто отмечают непоследовательность тех, кто, кажется, понимает и приветствует спонтанный экологический порядок, не имея представления о спонтанном экономическом порядке.
[19] Напомню позицию Локка, что свобода состоит в том, что другие не посягают на «личность, действия, имущество, и говоря в целом, на собственность человека» (1980 [1689]: §57).
[20] Этот эпиграф для Хайека (1976) взят из книги Липпмана (1937: 267).
[21] См. разделы «Плюралистическая и косвенно консеквенциалистская теория справедливости Шмидца» (стр. 27–36) и «Консеквенциализм и достаточно строгое согласие» (стр. 36–38) в онлайн-главе.
[22] См. Мак, (2006b).