Современные люди часто считают, что первобытные общества столетие за столетием придерживались одного и того же образа жизни. Если бы они были способны к изменениям, то, несомненно, прогрессировали бы, стали бы более похожими на нас, перестали бы быть примитивными. Индейцы прерий представляют собой яркий контрпример. Когда европейцы впервые вступили с ними в серьезный контакт, их «образ жизни с незапамятных времен» был совершенно новым изобретением.

Причина, по которой он был новым изобретением, заключается в том, что для охоты на бизонов верхом на лошадях нужны лошади. В Америке⁴²⁷ не было лошадей до тех пор, пока их не привезли испанцы, а у североамериканских индейцев их не было до тех пор, пока не прошло достаточно времени, чтобы лошади, сбежавшие от испанцев, размножились в дикой природе и распространились на север.

Столкнувшись с внезапно открывшейся возможностью прогресса, шансом перестать царапать землю в качестве примитивных земледельцев и превратиться в благородных дикарей, охотящихся на бизонов, живущих в типи и доказывающих свою мужественность через устраивание междоусобных войн, индейские племена, жившие на Великих равнинах или вблизи них, воспользовались этой возможностью. В результате в XVIII веке у племен с совершенно разным происхождением⁴²⁸ сформировалась общая материальная культура. Эта культура зависела от лошади, но также активно использовала ружья, причем ружья изначально были предоставлены англичанами племенам, желающим воевать с племенами, союзными с французами, а французами – племенам, желающим воевать с теми, кто был союзником англичан.

В этой главе я расскажу о том, что известно о правовых системах трех племен. Мои основные источники – глава из Э. Адамсона Хёбеля⁴²⁹ , охватывающая все три племени, две книги о шайенах – одна Карла Ллевеллина и Хёбеля⁴³⁰, и одна Джорджа Берда Гриннелла⁴³¹, а также книга о команчах Эрнеста Уоллеса и Хёбеля⁴³².

Команчи

«Однажды кучка команчей отправилась на поиски неприятностей» ⁴³³.

Я начну с команчей; устройство их правительства – самое простое из трех, поскольку у них его не было. Военный вождь команчей был просто предпринимателем, воином, который объявлял о своем намерении отправиться воровать лошадей у мексиканцев, американцев или какого-нибудь другого племени и приглашал с собой всех желающих. Внутри военного отряда он обладал абсолютной властью, но любой, кого не устраивала ситуация, мог свободно уйти.⁴³⁴ Мирный вождь команчей был просто человеком, за которым готовы были следовать другие. Если он выбирал одно направление, а остальные члены группы – другое, он больше не был мирным вождем.

Помимо мирных и военных вождей, существовал также совет. Как описано Уоллесом и Хёбелем:

По крайней мере, теоретически совет был верховным, но его решения часто были неопределенными. Как правило, большинство не прилагало особых усилий, чтобы навязать свою волю меньшинству, поскольку, как и в большинстве индейских племен, считалось, что согласие должно быть единодушным. «Совет» состоял из всех стариков племени, проявивших выдающиеся способности как воины, вожди или разведчики. Как и в случае с выбором вождей, не было формальной процедуры принятия в совет; человек «просто становился таким» благодаря своим достижениям⁴³⁵.

Иными словами, команчи были анархистами. Их социальная система включала в себя институты координации на уровне отдельной группы, но ничего, что мы бы признали в качестве правительства над группой или всем племенем⁴³⁶.

Одна из проблем, которая волнует современных анархистов – как защитить анархическое общество от соседних государств, учитывая сложность создания и финансирования армии без призыва, налогообложения, феодальных обязательств или чего-то подобного.⁴³⁷ Команчи обратили ситуацию, и теперь уже у соседних государств и всех остальных, кто находится по соседству, возникла проблема защиты от команчей. Они вытеснили апачей с южных равнин, совершали набеги на мексиканцев ради лошадей и рабов и, несмотря на недостатки в виде более низкой технологии и меньшей численности населения, блокировали американскую экспансию через Техас на десятилетия, справедливо заслужив титул спартанцев прерий. Столкнувшись с превосходящим по численности противником, они в конце концов потерпели поражение, но только после того, как дали весьма впечатляющее сражение.

Отчасти это объясняется тем, что, с точки зрения экономиста, они превратили войну в частное, а не общественное благо. На протяжении большей части их истории стимулом к войне было благосостояние не племени, а отдельного воина. Удачные набеги приносили ценную добычу. Героические и успешные сражения обеспечивали статус.

Одним из способов получения статуса была кража лошадей у чужаков. Другим способом было сражение с другим воином команчей. Распространенная практика кражи жен предоставляла для этого многочисленные возможности.

Самая крепкая связь в племени была между братьями, которые, помимо прочего, делили своих жен и имели право выдавать замуж своих сестер.⁴³⁸ С точки зрения брата, идеальным деверем был богатый и успешный воин. Сестра могла предпочесть кого-то более раннего, молодого и красивого и, если представится возможность, бросить мужа, выбранного для нее братьями, чтобы сбежать с ним. Стимулом для похитителя жены было не столько обладание женой, сколько возможность превзойти ее мужа.

Кража жен совершалась открыто, поэтому чувство вины не было проблемой. А вот компенсация – да. Муж должен был встретиться с похитителем жены и потребовать щедрую компенсацию, причем сумма возрастала от богатства похитителя и доблести мужа – и уменьшалась от доблести похитителя. При отсутствии правительства, которое могло бы обеспечить соблюдение этого (неписаного) закона, угроза, которая подкрепляла требование, заключалась в частном применении силы. Плати, или я убью тебя.

Выполнение этой угрозы было нежелательным и маловероятным, поскольку, если бы муж убил вора (или наоборот), родственники жертвы отомстили бы, убив убийцу.⁴³⁹ Предполагаемый результат угрозы – запуск игры, которую экономисты называют двусторонней монополией – игры-в торг, в которой стороны имеют общий интерес в разрешении спора, но конфликтуют по поводу условий, в данном случае по поводу того, сколько будет выплачено в качестве компенсации обиженному мужу.

А что, если вор был из них двоих явно более опасным мужчиной – что не так уж маловероятно, поскольку благоразумный мужчина, ищущий статуса, предпочел бы не красть у слишком способного мужа? У мужа была возможность позвать своих братьев или других родственников, чтобы подкрепить свои угрозы. У вора, развязавшего конфликт, чтобы доказать свой статус, такой возможности не было – просить о помощи означало бы признать, что он откусил больше, чем мог прожевать, и, кроме того, он был очевидно неправ. Поэтому в этот момент вор обычно отступал и соглашался выплатить значительную компенсацию, причем не мужу, а его помощникам.

А если у мужа не было братьев? Тогда ему оставалось найти чемпиона – храброго, щедрого, благородного воина, готового взяться за дело и сразиться с вором. На этот раз плата за ущерб ложилась на мужа. Платой чемпиону становился статус, приобретенный благодаря его готовности рисковать собой, защищая право, и его успеху в принуждении другого воина к отступиться. Примерно такая же картина наблюдается в некоторых исландских сагах, где задира, слишком полагающийся на свою силу и силу своих друзей, и потому позволяющий им нарушать права более слабых мужчин, оказывается повержен кем-то еще более грозным, стремящимся утвердить свой собственный статус⁴⁴⁰.

Помимо случаев кражи жен, были и случаи прелюбодеяния. Схема была та же, за исключением того, что мог возникнуть вопрос о виновности. Если обвиняемый отрицал вину, дело прекращалось, если не было доказательств вины.

Случаи кражи жены и прелюбодеяния, похоже, были среди команчей наиболее близкими к тому, что мы бы назвали тяжбами. Что касается конфликтов между мужем и женой, которые чаще всего возникали, когда муж подозревал жену в прелюбодеянии, у мужа была свобода действий, вплоть до убийства жены или пыток, чтобы заставить ее назвать своего любовника. Одним из возможных вариантов решения проблемы была клятва жены землей и небом в том, что она невиновна, и тогда муж принимал клятву, полагая, что если она лжет, то земля и небо в конце концов убьют ее. Такой же подход использовался и при разрешении других споров, например, разногласий по поводу того, кто из членов военного отряда совершил удачный маневр против врага или захватил определенную лошадь, а также в случаях, когда мужчина, обвиненный в соблазнении, отрицал это. Что касается мелких краж, то команчи, как и два других племени, о которых будет рассказано ниже, считали такие вещи недостойными внимания воина. Как сказал бы один шайенн, «если бы ты попросил, я бы тебе дал».

Такое отношение, как и другие особенности поведения индейцев прерий, говорит об одной важной черте этих обществ – они были богаты. Мужчины часто имели больше лошадей, чем им самим было нужно, и поэтому могли свободно использовать излишки, чтобы доказать свою щедрость, отдавая некоторых из них. В условиях неопределенности они время от времени рисковали умереть от голода зимой. Но самая важная форма движимого, действительно движимого на четырех ногах богатства – была в изобилии⁴⁴¹.

А как же убийство? Как уже говорилось, первое убийство требовало второго – убийства убийцы родственниками его жертвы. На этом дело заканчивалось. Второе убийство было оправдано первым и не требовало дальнейшей мести.⁴⁴² В этих целях убийство любимой лошади, которая считалась обладающей душой, также считалось убийством и оправдывало убийство ответственного человека в качестве мести.

Исключение из правила «жизнь за жизнь» имело место в контексте колдовства. Предполагалось, что каждый мужчина племени команчей в какой-то момент отправится на поиски прозрения и в итоге получит некую магическую силу, обычно ограниченную табу, нарушение которого могло стоить ему жизни. По большей части такая сила использовалась во благо племени и отдельного человека, но были и «злые знахари», люди с большей, чем обычно, долей магической силы и склонностью злоупотреблять ею, иногда со смертельным исходом.

Если считалось, что человек умирает от колдовства, первым делом нужно было позвать доброго знахаря, который бы его вылечил. Если это не удавалось, следующим шагом была встреча с колдуном, которого считали виновным, и попытка заставить его прекратить свои действия. Однако если это не удавалось, колдуна убивать не полагалось, возможно, потому что это считалось слишком опасным, а возможно, потому что в этом случае, в отличие от обычного убийства с последующей местью, существовал серьезный риск обвинить не того человека.

«Колдун, желавший отстоять свою невиновность, когда ему угрожали силой, в каждом зафиксированном случае немедленно избегал дальнейших разбирательств, передавая все дело на суд высших сил. Он клялся в своей невиновности с помощью условного проклятия. Если он был виновен, его убивали силы Солнца и Земли. Если он выживал, его невиновность принималась как доказанная». (Wallace and Hoebel 1952, 239)

Если считалось, что человек умирает от колдовства, первым делом нужно было позвать хорошего знахаря, который бы его вылечил. Если это не удавалось, следующим шагом была встреча с колдуном, которого считали виновным, и попытка заставить его прекратить свои действия. Однако если это не удавалось, колдуна убивать не полагалось, возможно потому, что это считалось слишком опасным, а возможно, потому, что в этом случае, в отличие от обычного убийства с последующей местью, существовал серьезный риск обвинить не того человека.

Кайова

Кайова, хотя в чем-то и похожие на команчей, имели нечто более близкое к правительству и гораздо более близкое к четко определенной системе классов/рангов. Эта система состояла из четырех классов. Онде – воины с высоким статусом, настолько высоким, что им не нужно было дополнительно демонстрировать свою храбрость или доблесть; по оценкам, их было не более десяти процентов от общего числа мужчин. Ондегупта – это претенденты на статус онде, настырные воины, которые пытаются заявить о своих притязаниях на высшую категорию. Неудивительно, что ондегупта были главным источником конфликтов в племени, поскольку они, как и их эквивалент из племени команчей, пытались завоевать статус. Ниже их стояли простые люди, а еще ниже – дапомы, отбросы общества, функционировавшие как прихлебатели более важных кайова и терпимые мелкие воришки.

В группах кайова были признанные предводители, почти все в ранге онде, которые на практике принимали важные для группы решения. Военные вожди кайова, как и вожди команчей, возглавляли военные предприятия.

Кроме них, в племени было десять хранителей целебных пучков, племенных фетишей, обладающих магической силой, и один хранитель фетиша Танца Солнца, номинальный великий вождь племени, все они играли важную роль в разрешении споров. Ондегупта, утверждавший, что его обидел другой человек, делал вид, что угрожает насилием, но при этом позволял сторонним наблюдателям удерживать себя от реальных действий, пока один из десяти носителей целебного пучка не появлялся со своей трубкой и не предлагал ему согласиться на мирное урегулирование с соответствующей компенсацией. Обычно предложение принималось. Если нет, появлялся второй носитель целебного пучка, а при необходимости – третий и четвертый. Считалось, что отказ от четвертого означает смерть от сверхъестественных сил.

Оба мужчины пытались продемонстрировать свою смелость и решительность, рискуя при этом, что блеф может стать реальностью. Если кто-то был убит, убийца мог быть убит в отместку родственниками жертвы, или же те могли принять компенсацию, наподобие исландского вергельда или выплат, искупавших убийство по исламскому праву или у сомалийцев. Считалось, что убийца в результате становился невезучим, как убийца в древних Афинах, но его присутствие не загрязняло племя, как у шайеннов.

Помимо хранителей целебных пучков, у кайова существовали военные братства, примерно такие же, как у шайеннов.

Шайенны

Из трех племен, а возможно, и из всех индейцев прерий, шайенны ближе всего подошли к тому, чтобы иметь правительство – но действующее лишь часть года. Все племя, возможно, до четырех тысяч человек, собиралось в единый лагерь летом, когда еды было много. Зимой племя разделялось на гораздо более мелкие группы и расходилось в поисках дичи.

Летний лагерь был местом проведения Совета сорока четырех, правительства или, возможно, прообраза правительства племени. Это был самоподдерживающийся орган; как выбирались его члены, неизвестно. Каждый десятый год Совет обновлялся. Каждый действующий член выбирал себе преемника, обычно из своей группы. Вождь не мог назваться преемником сам, но мог оставаться в Совете, если новый вождь был готов назвать его своим преемником.

Среди сорока четырех вождей было четыре жреца, каждый из которых был связан со сверхъестественной силой, и в дополнение к сорока четырем был один хранитель сладкого лекарства, самого важного из племенных фетишей. Когда совет обновлялся, каждый вождь-жрец выбирал себе преемника.⁴⁴³ Если вождь-жрец умирал, его преемника выбирали остальные. Оставшиеся сорок вождей, по словам Гриннелла, состояли из четырех человек от каждой из десяти групп, на которые делилось племя. Неясно, как распределялась власть между четырьмя вождями-жрецами и сорока рядовыми вождями, возможно, потому что четко определенного правила просто не было⁴⁴⁴.

Помимо Совета существовали также воинские сообщества. Шесть из них, военные братства, существовавшие изначально как социальные группы, со временем приняли на себя некоторые правящие функции. Одно из сообществ, воины-псы, формировало свой собственный отряд и существовало как единое целое в течение всего года. Члены каждого из остальных были рассредоточены по группам и собирались вместе только во время летних сборов. В каждом из воинских сообществ было два вождя, выполнявших функции военных вождей, и два «слуги», вожди низшего звена, отвечавшие за особо опасную часть защиты от нападающих. Однако военный отряд, как и в двух других племенах, мог быть сформирован и возглавлен любым храбрецом, который мог побудить других следовать за ним.

В обязанности совета входило принятие решений о войне или мире с другими племенами, рассмотрение дел об убийствах или о том, разрешать ли возвращение изгнанного убийцы, а также принятие решений о передвижениях племени в поисках дичи. Судя по всему, это был процесс поиска консенсуса. Один вождь мог решить, что племя должно двигаться в каком-то направлении. Он собирал инициативную группу, в конце концов они собирали всех вождей Совета, совещались и объявляли решение племени. В некоторых случаях, например при принятии решения о заключении мирного договора с другим племенем, этот процесс включал в себя множество переговоров между Советом и одним или несколькими воинскими сообществами. Совет имел право принимать решение. Но на практике оно должно было быть принято после консультаций с другими людьми, в первую очередь с теми, кто будет его выполнять.

Еще одной обязанностью Совета был контроль за охотой на бизонов – массовым мероприятием, проводимым всем племенем под руководством одного из воинских сообществ, выбранных для этой цели. Основное правило заключалось в том, что никто не должен был нападать на бизона до тех пор, пока не прозвучит команда, и тогда линия охотников должна была напасть на стадо, причем концы линии должны были сомкнуться кольцом, чтобы полностью окружить его.

Иногда это правило нарушалось, возможно, молодыми воинами, которые хотели доказать, что им все сойдет с рук. Следующий рассказ принадлежит одному из рассказчиков, которых цитируют Хёбель и Ллевеллин:

Все охотники выстроились в линию, впереди шли воины Щита, чтобы сдерживать их. Когда они перевалили через длинный хребет с подветренной стороны от того места, где разведчики сообщили о стаде, то увидели двух мужчин в долине, скачущих среди бизонов. Вождь воинов Щита подал сигнал своим людям. Не обращая внимания на бизонов, они длинной вереницей бросились на двух нарушителей правил. Маленький Старик крикнул всем, чтобы они хлестали их: «Те, кто не справится или замешкается, сами получат хорошую взбучку».

Первые мужчины, добравшиеся до места, они принялись стрелять и убили лошадей из-под охотников. Когда каждый воин подходил к нарушителям, он бил их своим кнутом. Затем некоторые отобрали их ружья и разбили их.

Когда наказание было закончено, подъехал отец этих двух мальчиков. Это был Две Остроги, член племени дакота, который уже некоторое время жил у шайеннов. Прежде чем заговорить, он посмотрел на своих сыновей. «Сегодня вы поступили неправильно. Вы не подчинились законам этого племени. Вы ушли одни и не дали шанса другим людям. Вот что с вами случилось».

Затем в разговор вступили вожди воинов Щита. «Теперь вы знаете, что мы делаем, когда кто-то не подчиняется нашим приказам», – объявили они. «Теперь вы знаете, что мы имеем в виду именно то, что говорим». Мальчики ничего не сказали.

После этого вожди смягчились. Это произошло не только потому, что виновниками были дакоты. Они созвали своих людей, чтобы те собрались вокруг. «Посмотрите, как эти два мальчика оказались среди нас. У них нет ни лошадей, ни оружия. Что вы, мужчины, хотите с этим делать?»

Один из воинов сказал. «Ну, у меня есть несколько лишних лошадей. Я отдам одну из них им». Затем то же самое сделал другой воин.

Третьим высказался Медведь, стоящий на хребте. «Ну что ж, – объявил он, – мы разбили те ружья, которые у них были. У меня есть два ружья. Я отдам им одно».

Все остальные сказали: «Ипева, хорошо» ⁴⁴⁵.

В этом рассказе есть несколько интересных особенностей, согласующихся с другими подобными рассказами. Начнем с того, что наказание преступников заключалось в порке и уничтожении их имущества. На первый взгляд, последнее кажется расточительной формой наказания. Почему бы не заменить уничтожение штрафом, конфисковать имущество и использовать его на благо племени или, возможно, воинского сообщества, которое в данном случае следило за соблюдением правил?

Один из возможных ответов заключается в том, что выгодное наказание может привести к чрезмерному или необоснованному наказанию⁴⁴⁶; ту же проблему пыталось решить афинское право, сочетая выгодное наказание с наказанием за неудавшееся преследование, о чем будет рассказано в главе 16. Это может быть особенно серьезным риском в такой неструктурированной системе, как у шайеннов. Слишком ранняя охота нарушает хорошо понятное правило, но решать, каковы будут последствия, должны те, кто обнаруживает проступок и наказывает преступника. Обычаи, позволяющие стражам порядка стрелять в лошадей, но не конфисковывать их, делают наказание невыгодным и тем самым снижают риск того, что оно будет чрезмерным.

Вторая интересная и, на наш взгляд, странная особенность этой истории – это замена убитых лошадей и одного из уничтоженных ружей на оружие принудителей. Не пытаясь уклониться от поимки, привести аргументы в свою защиту или сопротивляться уничтожению своего имущества, два мальчика косвенно признали власть племенного правила, которое они нарушили. Как только они это сделали, их, по сути, вернули к уважению, а поскольку молодых людей, очевидно, нельзя было оставлять в прерии перед самым началом охоты без лошадей и оружия, лошади и оружие были щедро подарены членами той же группы, которая наложила наказание. Неясно, в какой степени правила, регулирующие охоту на бизонов, были направлены на то, чтобы убить бизонов как можно эффективнее, а в какой – на то, чтобы утвердить авторитет племенных правил.

В данном случае воины Щита действовали в целях соблюдения правила против преждевременной охоты, будучи назначенными для этой цели Советом сорока четырех, хотя детали соблюдения были их собственным изобретением. Помимо наблюдения за ходом охоты, члены избранных воинских сообществ могли расследовать обвинения в преждевременной охоте, настаивая на обыске типи обвиняемого. Если обнаруживалось свежее мясо бизона, то вероятным наказанием (как и за некоторые другие правонарушения) было уничтожение типи.

В других случаях, описанных информантами, члены воинских сообществ действовали для обеспечения соблюдения других правил, в некоторых случаях занимаясь фактическим законотворчеством, решая конкретную проблему и провозглашая общее правило на случай подобных ситуаций в будущем. Так, например:

«Пока Низко Лежащий Волк отсутствовал, один из его друзей взял одну из его лошадей, чтобы отправиться на войну. Этот человек взял с собой лук и стрелы и оставил их в домике хозяина лошади. Когда Низко Лежащий Волк вернулся, он понял по этой символической защите, у кого находится его лошадь, поэтому ничего не сказал.

Прошел год без возвращения лошади, и тогда Низко Лежащий Волк пригласил вождей воинов-лосей в свой домик, потому что он состоял в их сообществе. [Он спрашивает, что ему делать. Вожди соглашаются послать кого-нибудь, чтобы добыть заемщика или весточку от него. В конце концов гонец возвращается с заемщиком, ведущим двух лошадей. Он подтверждает, что одолжил лошадь, но отсутствовал дольше, чем планировал, и предлагает вернуть одолженную лошадь и отдать Низко Лежащему Волку две другие лошади и свой лук и стрелы].

Затем Низко Лежащий Волк заговорил. «Я рад слышать, что мой друг говорит такие вещи. Теперь я чувствую себя лучше. Я возьму одну из этих лошадей, а ту, что он одолжил, дарю ему. Отныне мы будем закадычными друзьями».

Вожди заявили: ….

«Теперь мы установим новое правило. Больше никто не смеет одалживать лошадей без спроса. Если кто-либо возьмет чужое имущество без спроса, мы придем и вернем его хозяину. Более того, если взявший попытается оставить их себе, мы устроим ему порку»⁴⁴⁷.

Когда племя распадалось на отдельные группы, ни Совет, ни воинские сообществав полном составе (за исключением воинов-собак, которые жили как отдельный отряд) не могли заниматься своими задачами. Вожди Совета действовали как мирные вожди в своих отдельных группах, будучи лидерами с нечетко определенными полномочиями. В определенной степени члены воинских сообществ обеспечивали выполнение групповых решений, например, не позволяя меньшинству группы, несогласному с решением о выборе пути, открыто отделиться. В любое время от вождей Совета ожидали, что они будут образцами умеренности и хорошего поведения, даже когда им наносили обиду, и образцами великодушия – если кто-то просил что-то одолжить, правильным для вождя считалось дать запрошенное. Шайенн, который не считал себя способным соответствовать стандартам, ожидаемым от вождя Совета, мог отказаться от должности по этой причине. Как выразился Солнечная Дорога:

«Когда кобель бежит за сукой в течку – если мою жену преследует другой мужчина, я могу проявить слабость и открыть рот. Тогда хорошо, если лекарство будет у другого, а не у меня».

В воинском сообществе, где принято, чтобы полуофициальные принудители наказывали нарушителей правил плетьми или пристреливали их лошадей, существует очевидный риск, что кто-то зайдет слишком далеко и принудитель или принуждаемый погибнут. У шайеннов было простое и элегантное решение этой проблемы. Избиение другого шайенна было личным делом участников. Убийство другого шайенна означало изгнание из племени.

Причина, по их мнению, заключалась не в наказании, а в гигиене. Убийство соплеменного шайенна загрязняло целебные стрелы, которые были одним из племенных фетишей; кровь таинственным образом появлялась на их перьях. Это также загрязняло убийцу: от него пахло смертью, и это загрязнение было заразным. Пока стрелы не будут торжественно переоперены, а убийца не будет изгнан, нельзя будет рассчитывать на удачу в охоте или войне.

Изгнание не означало смерть; на равнинах были и другие дружественные племена. Номинально изгнание длилось пять или десять лет, на практике иногда меньше.⁴⁴⁸ В какой-то момент в течение срока изгнания изгнанник мог подать прошение о возвращении в племя, возможно, взяв с собой лошадь, нагруженную табаком, чтобы продемонстрировать свое раскаяние. Если родственники его жертвы были согласны, он мог быть принят на условиях, которые они выдвигали. Но до конца его жизни никто не сможет разделить с ним трубку или есть из его чаши. Запах смерти со временем мог ослабнуть настолько, чтобы позволить ему присутствовать в племени, но загрязнение все еще было заразным.

Хотя обычным результатом убийства было изгнание, случались и исключения. Самый яркий случай – женщина, которая убила своего отца, защищаясь от его изнасилования. Стрелы пришлось переоперить, но женщина не была изгнана. Упоминается и ряд других случаев, когда убийца не был или мог не быть изгнан, но стрелы пришлось обновлять⁴⁴⁹.

Ллевеллин и Хёбель считают, что сочетание временного изгнания и постоянного загрязнения успешно заменяет кровную месть, что свидетельствует о превосходстве институтов шайеннов над институтами других примитивных обществ. Но из рассказа Гриннелла следует, что это была лишь частичная замена мести.

Если человек убивал соплеменника, он часто был вынужден бежать, по крайней мере на время, так как его мог убить какой-нибудь ближайший родственник убитого. Если он спасался бегством, Совет рассматривал дело, а вождь вызывал родственников убитого и узнавал у них, сколько нужно заплатить, чтобы возместить их потерю. Затем собирались родственники убитого, и им объявлялся размер штрафа. Когда они выплачивали этот штраф родственникам убитого, убийца мог вернуться в лагерь. Независимо от того, было ли дело улажено таким образом или нет, человек, совершивший убийство, подвергался остракизму со стороны своих товарищей, временно изгонялся из лагеря и терял всякое положение в племени, которое так затем и не восстанавливал. На некоторое время он вынужден был разбивать лагерь вдали от основного племени, а часто уходил из их лагеря и проводил год или больше в каком-нибудь другом племени.⁴⁵⁰

Это похоже на сочетание обычной модели кровной вражды – угрозы возмездия, предотвращаемой компенсацией – с тем, что Ллевеллин и Хёбель считали новой и улучшенной системой. Согласно их рассказу, в отличие от вышеприведенного, компенсация предлагалась, если вообще предлагалась, в тот момент, когда изгнанник просил о возвращении в племя и обращался к племени в целом, по крайней мере в том случае, когда родственники жертвы отказывались от своей доли. По-видимому, разрешение родственников требовалось для того, чтобы убийца был вновь принят в племя, но оно не могло быть куплено. ⁴⁵¹

Заметка об источниках

В этой и других главах одна из проблем заключается в том, чтобы определить, в какой степени можно полагаться на мои источники. Она усложняется тем, что авторами или соавторами трех из них является один и тот же человек, Хёбель, и поэтому можно ожидать, что он разделяет любые предубеждения, которые он привнес в свое исследование индейцев прерий. Я попытался решить эту проблему, отчасти дополнив эти книги более ранними и более близкими к реальности сообщениями из первых рук, отчасти попытавшись учесть предубеждения, выявленные внутренними свидетельствами источников.

Рассмотрим контраст между двумя книгами о шайеннах, Grinnell 1923 и Llewellyn and Hoebel 1941. Гриннелл впервые посетил шайенов в 1890 году, чуть более чем через десять лет после того, как они перешли в резервацию, и впоследствии регулярно посещал как северную, так и южную группы, по крайней мере до 1923 года, когда была опубликована его книга. Книга Ллевеллина и Хёбеля основана на двух сезонах летних исследованиях, в основном на интервью с членами северной группы в резервации в 1935 и 1936 годах, а также на вторичных источниках, включая Гриннелла. Основное внимание они уделяют правовым и политическим институтам, которые в книге Гриннелла занимают лишь одну главу из двадцати двух страниц.

Обе книги пристрастны. Но если Ллевеллин и Хёбель в основном доказывают достоинства правовых институтов шайеннов и способы их применения, то Гриннелл придерживается более широкой позиции. Он описывает людей, которых хорошо знал, некоторые из них были его близкими друзьями, и он хочет, чтобы читатели в итоге разделили его высокое мнение о них. Поэтому, когда я нахожу элемент их правовой системы, который современный читатель будет категорически не одобрять, например, очень редкую практику «высаживания женщины в прерии», групповое изнасилование в качестве наказания, описанное только в более поздней книге⁴⁵² , я подозреваю, что Гриннелл умышленно опустил его.

Но там, где два источника расходятся во мнениях относительно деталей правовой и политической системы, я склонен доверять Гриннеллу. Ллевеллин и Хёбель работают на основе рассказов о традиционной системе шайеннов, собранных почти через шестьдесят лет после того, как шайенны сдались США, а Гриннелл – с точки, гораздо более близкой к традиционной системе.

Дорси, третий и менее информативный источник, основывает свой рассказ на нескольких интервью с единственным собеседником из племени шайеннов, проведенных около 1901 года.

Аналогичные вопросы возникают и в случае с команчами. Их традиционная система была отменена договором в 1868 году, после чего они были ограничены резервацией, представляющей собой крошечную часть территории, ранее находившейся под их контролем. Интервью, на которые опирались Уоллес и Хёбель, проводились с 1933 по 1945 год, и к этому времени команчу, который на момент капитуляции был молодым членом племени, было бы уже далеко за восемьдесят.

Помимо интервью, проведенных ими самими и современными им учеными, они использовали сохранившиеся письменные материалы, относящиеся к гораздо более раннему периоду, но здесь остается проблема. Команчи, с которыми общались Уоллес и Хёбель, были выжившими представителями побежденного народа, чья культура была в значительной степени уничтожена – то есть естественнми объектами для сочувствия. Команчи, чьи институты я пытаюсь понять, были высокомерным и сильным народом, который в течение ста пятидесяти лет успешно вел войну против испанцев, мексиканцев, техасцев, американцев и других индейских племен. Хотя авторы могут и хотят сообщить о фактах более раннего периода, их изложение окрашивается их наблюдениями за более поздним состоянием племени.

Как и в случае с Гриннеллом и шайеннами, самым ярким свидетельством является то, что они не говорят. Из ранних источников достаточно ясно, что команчи регулярно убивали большинство взрослых пленных мужчин, часто пытали их до смерти и часто уродовали их трупы. Взрослые пленные женщины подвергались групповому изнасилованию, за которым следовало рабство, а затем принудительный брак в обществе, где жены имели весьма ограниченные права.⁴⁵³ Эта картина прослеживается в изложении Уоллеса и Хёбеля лишь в приглушенной форме – единственная ссылка на «изнасилование» содержится в предложении «Изнасилование, за исключением пленных, случалось редко и не было частью общей картины». Их упоминания о пытках подразумевают, что они были редкостью⁴⁵⁴.

Конечно, в более ранних источниках также могут быть погрешности. В рассказе Ли есть описание впечатляющих руин, показанных ему его похитителями, которое, хотя, вероятно, и основано на реальных руинах Пуэбло, не соответствует им в полной мере⁴⁵⁵.

Помимо желания создать увлекательный рассказ о своем испытании, Ли преследовал еще две цели – убедить своих читателей в том, что американская армия должна вторгнуться на территорию команчей, чтобы предотвратить их нападения, и что правительство должно проводить политику выкупа пленных у команчей. И то, и другое склоняет его рассказ в противоположную сторону от той предвзятости, которую, как мне кажется, я вижу у Уоллеса и Хёбеля. Но его картину обращения с пленниками поддерживает Нейборс (1853, 132), который пишет: «Мужчин они никогда не берут в плен в бою, но убивают и снимают скальпы во всех случаях. Женщины иногда попадают в плен, и в этом случае их целомудрие неизменно не соблюдается».

---

⁴²⁷ Лошади вымерли вместе с рядом других видов мегафауны Нового Света около 10 000 лет назад, возможно, из-за того, что люди чрезмерно на них охотились.

⁴²⁸ Мой рассказ несколько упрощен. Испанский исследователь Франсиско Васкес де Коронадо описал апачей, которых он наблюдал в 1541 году, как имеющих некоторые характеристики более поздних племен прерий, включая типи, хотя у них еще и не было лошадей.

⁴²⁹ Hoebel 1954.

⁴³⁰ Llewellyn and Hoebel, 1941.

⁴³¹ Grinnell 1923.

⁴³² Wallace and Hoebel 1952. Я также просмотрел два гораздо более ранних рассказа о команчах, Lee 1859 и Neighbors 1853.

⁴³³ Обычное начало рассказа информатора из племени команчей, согласно Хёбелю

⁴³⁴ Команчи также использовали термин «военный вождь» для обозначения в каждой группе человека, признанного «ведущим военным вождем». (Wallace and Hoebel 1952, 216).

⁴³⁵ Wallace and Hoebel 1952, 213.

⁴³⁶ «Ни одно индивидуальное действие не считается преступлением, но каждый человек действует сам по себе, согласно своему собственному суждению, если только какая-нибудь высшая сила, например, влияние популярного вождя, не имеет над ним власти». (Neighbors 1853, 131).

«Человек, чьему совету следовали наиболее последовательно, становился мирным вождем для своей группы». Как сказал один информатор из племени команчей, отвечая на вопрос о том, как выбирались мирные вожди: «Никто не делал его таким; он просто стал таким». (Wallace and Hoebel 1952, 211).

Ли, пробывший в плену три года, описывает несколько более организованную систему и пишет (1859, 70) о своем первом хозяине: «Он был гражданским вождем в отличие от военного вождя, и, следовательно, главой племени. Это достоинство влекло за собой привилегию иметь четырех жен: обычному индейцу разрешалось иметь только одну, подчиненным командирам – двух, а военному вождю – трех». Но Нейборс пишет, что «полигамия практикуется в значительной степени, некоторые вожди имеют более десяти жен…». Предположительно, Ли делал обобщение на основе своих наблюдений за одной или несколькими группами, в которых он состоял. Неизвестно, выучил ли он язык команчей; возможно, он общался со своими похитителями на испанском, который некоторые из них наверняка знали.

⁴³⁷ Эта проблема обсуждается в Friedman 2014, главы 34 и 56.

⁴³⁸ Так утверждает Хёбель, однако Нейборс пишет: «Родители полностью контролируют выдачу своих дочерей замуж…» (Neighbors 1853, 132).

⁴³⁹ «Узы родства очень сильны, не только в кровных отношениях, но распространяются и на отношения по браку и т.д., которые считаются и обычно называются «братскими» – за все преступления, совершенные против любого члена семьи, мстят все и каждый, кто связан с семьей.» (Neighbors 1853, 131).

⁴⁴⁰ В «Саге о Храфнкеле» приводится пример. «Многие люди были довольны, несмотря на то, что Храфнкель оказался униженным. Они помнили, что Храфнкель несправедливо обошелся со многими людьми». (Hreinsson 1997, 5: 272).

⁴⁴¹ «Судя по вольности, с которой они распоряжаются своим имуществом во всех подобных случаях, можно предположить, что они приобретают имущество только для того, чтобы дарить его другим». (Neighbors 1853, 134).

⁴⁴² Wallace and Hoebel 1952, 233.

⁴⁴³ Согласно Llewellyn и Hoebel (1941, 78), он обычно не выбирал своего сына в качестве преемника. С другой стороны, согласно Grinnell (1923, 340), «любой из четырех главных вождей племени мог в конце десятилетнего периода выбрать себе преемника и таким образом назвать своего сына, который последует за ним по истечении десятилетнего срока полномочий. … . Таким образом, в определенном смысле должность главного вождя была наследственной».

Согласно Llewellyn and Hoebel (1941, 75), преемник выбирался из выбывших вождей совета. Однако они же пишут: «Но военному вождю никогда не разрешалось быть одновременно вождем племени. Когда военный вождь выбирался советом племени на место умершего вождя…», что подразумевает, что кто-то не из сорока человек мог быть выбран одним из четырех вождей. Согласно Grinnell (1915, 341), «если, как это часто случалось, главный вождь умирал или покидал свой пост, не назначив никого на свое место, его преемник мог быть выбран из сорока четырех главных мужчин, но с такой же вероятностью он мог быть выбран из числа храбрецов племени, которые не принадлежали к этому совету». Он не говорит, ограничивался ли главный вождь, который сам выбирал себе преемника, выбором среди существующих вождей.

Dorsey (1905, 14) пишет: «После этого один из четырех знахарей, пророк старого времени, обращается к вновь назначенным сорока вождям. Он говорит примерно следующее: «Вы, собравшиеся здесь, были назначены вождями, чтобы заботиться о благополучии всех мужчин, женщин и детей, но для того, чтобы вести себя должным образом, вы, новые вожди, должны выбрать четырех человек из числа этих вождей старого времени, чтобы они были вашими советниками и лидерами. Эти четыре бывших вождя, которых вы назначите, будут вашими советниками». Его «четыре знахаря» или «четыре бывших вождя» – это то, что в других моих источниках называется четырьмя вождями-жрецами, «бывшими вождями», потому что они были выбраны из сорока ушедших в отставку. Дорси – это самый ранний из трех моих источников.

⁴⁴⁴ «Четыре главных вождя племени были равны по власти, а остальные из сорока четырех вождей были фактически советниками, чья власть как вождей распространялась не более чем на их непосредственное окружение. Однако их положение советников вызывало уважение и заставляло людей прислушиваться к советам, которые они давали». (Grinnell 1923, 340). Но также: «Четыре главных вождя… обладали в важных вопросах немногим большей фактической властью, чем другие члены совета…» (Grinnell 1923, 337).

⁴⁴⁵ Llewellyn and Hoebel 1941, 112-113.

⁴⁴⁶ Обсуждение этого же вопроса в современном контексте см. в Friedman 1999.

⁴⁴⁷ Llewellyn and Hoebel 1941, 127-128.

⁴⁴⁸ В одном случае мужчина был повторно принят в племя через два года, в другом – через три. (Llewellyn and Hoebel 1941, 12, 80-1). Готовность к возвращению соплеменника, по-видимому, частично зависела от того, насколько оправданным считалось убийство.

⁴⁴⁹ Ходячий Койот убил Белую Лошадь, который украл его жену, и, похоже, не был изгнан в результате этого. Позже он сам был убит Виннебаго, изгнание которого после этого не описывается, но далее он появляется в рассказе через восемь лет, и в этот момент он убивает другого человека, на этот раз в целях самозащиты. Об изгнании не говорится, но когда он снова упоминается, он живет с другим племенем. В конце концов его убивает Восходящий Огонь, который опять же не описывается далее как подвергнувшийся изгнанию. Однако за каждым убийством, похоже, следовала церемония обновления стрел.

⁴⁵⁰ Grinnell 1923, 353-354.

⁴⁵¹ Llewellyn and Hoebel 1941, 166-8.

⁴⁵² Llewellyn and Hoebel 1941, 202-210.

⁴⁵³ Пленные дети, с другой стороны, похоже, воспитывались как команчи и принимались в племя.

⁴⁵⁴ «Хотя в их обычаи не входило пытать несчастных врагов, иногда, когда команчи становились необычайно злыми, они прибегали к крайним формам варварства в своей жажде мести». (Wallace and Hoebel 1952, 259). Сравните это с рассказом Ли. Он был частью группы, члены которой были убиты или взяты в плен в результате внезапного нападения команчей, при этом никто из нападавших не был убит или ранен. Из четырех пленников двое были замучены до смерти в его присутствии, одного увезли в другое место, Ли подозревал, что его замучают до смерти, а сам Ли выжил в качестве раба, воспользовавшись тем, что его похитители благоговели перед шумом, издаваемым будильником, который он носил с собой.

⁴⁵⁵ Ли был захвачен в плен в месте, которое он описывает как примерно 350 миль к северо-западу от Игл-Пасс, и это означает, что он находился примерно в юго-восточном углу нынешней территории Нью-Мексико. В каньоне Чако на севере Нью-Мексико находится впечатляющая коллекция руин пуэбло, описание которых может быть несколько искаженным.

«С бесконечным изумлением и удивлением я увидел полуразрушенные руины большого города. Посреди рухнувших стен множества зданий, которые, вне всякого сомнения, в далекие времена выстраивались вдоль просторных улиц, находилось то, что, судя по всему, было церковью или собором. Его стены из тесаного камня толщиной в два фута, а в некоторых местах и пятнадцать футов высотой, занимали пространство размером двести футов в длину и, возможно, сто в ширину. Внутренняя поверхность стен во многих местах была украшена искусной резьбой, очевидно, выполненной руками мастера, а в восточном конце находилась массивная каменная платформа, которая, похоже, использовалась в качестве сцены или кафедры». (Lee 1859, 141).