Хочу порекомендовать вам довольно хорошее видео с канала “Неизвестная экономика”, который ведёт украинский экономист Борис Юровский. У него на канале очень много подробных теоретических обзоров по экономической теории – я даже сама не заметила, как постепенно пересела на него с канала Павла Усанова, который больше экономический историк. Но не так давно Борис Саввич затеял серию роликов по непрофильной для него тематике либертарианства, и тоже весьма достойно, как мне кажется, с этим справился.
Рекомендуемый мной ролик – заключительный в этой серии и посвящён переходу от этатизма к либертарианству. Как обычно, это обзор идей других авторов, довольно чёткий и доброжелательный. Если вам зайдёт, то гляньте и прочие видео из серии про либертарианство, а там и до обзоров экономической теории доберётесь, это случается так же ненавязчиво, как подсаживание на иглу мужского одобрения.
Продолжаю переводить “Либертарианство” Эрика Мака. В прошлый раз покончив с Частью 2 о философских предпосылках, теперь грызу Часть 3 об основах либертарианства, и сегодня представляю вашему вниманию коротенькое введение к третьй части и довольно длинную главу о том, как Нозик пояснял за самопринадлежность и следующие из неё моральные ограничения. Подход Нозика сравнивается с более известной концепцией Ролза – про вуаль неведения и вот это всё – после чего Эрик Мак показывает, в каких местах Нозик представляется ему более убедительным.
Я старалась переводить так, чтобы было максимально понятно, о чём речь, но не могу гарантировать, что не упустила какие-нибудь устойчивые выражения из малознакомого мне жаргона моральных философов, так что буду рада, если какой-нибудь условный Артём Северский кратенько пробежится по переводу и предложит свои правки, где сочтёт нужным.
Перевод этой главы был простимулирован донатом в размере тысячи рублей – что достаточно много для единичного доната, но весьма скромно, учитывая объём работы. Так что буду рада, если подкинете ещё.
Следующая глава предстоит тоже немаленькая, и там будет о том, что автор почерпнул в плане основ либертарианства у Фридриха Хайека.
Также я немного поправила вёрстку ранее выложенных глав, перевела примечания к ним и улучшила навигацию между главами. Я молодец)))
После долгого перерыва, в течение которого я занималась допиливанием издания Механики свободы, я возвращаюсь к двум другим проектам по переводам либертарианской литературы, которые у меня висят. Поскольку на перевод Стефана Молинью сейчас донаты не капают, а на Эрика Мака пришло два доната по 500р, то выкладываю главу из Мака. Не забывайте подбадривать процесс перевода.
Рассказом про взгляды Герберта Спенсера Эрик Мак завершает первую часть своей книги, посвящённую предтечам либертарианства; дальше ожидается, что он подойдёт ближе к главной теме своего труда.
Рассматривается ранняя и не самая известная работа Спенсера, которая к тому же была им при переиздании частично пересмотрена в сторону большей умеренности и принятия статус кво. В ней он вводит в качестве первичного принципа справедливости Закон равной свободы, который до сих пор у либертарианцев активно в ходу – насчёт того, что каждый волен делать всё, что пожелает, пока не нарушает аналогичную свободу других людей.
Что показалось достойным внимания лично мне, так это прямое указание Спенсера на то, что право собственности определяется согласием общества удовлетворить соответствующее притязание. Это почти один в один формулировка, которой я пользуюсь, определяя любое право как претензию, которую терпят.
Также, что важно, Спенсер приближается к принятию принципа методологического субъективизма, когда отмечает, что для движения в рамках принципа наивысшего счастья нет нужды сравнивать, чья концепция счастья выше, достаточно, чтобы каждый имел возможность деятельно стремиться к своему собственному.
§1. Описывается концепция предпринимательской функции по Шумпетеру и рассеянного знания по Хайеку, а также проблемы, возникающие в плановой экономике, лишённой доступа к этому знанию, поскольку оно заложено в рыночных ценах. Всё достаточно корректно, с разными весёлыми примерами из жизни СССР.
§2. Описывается калькуляционный аргумент Мизеса, согласно которому в отсутствие рыночных цен плановому органу приходится назначать их произвольно, и это приводит к тому, что ресурсы распределяются неоптимально, так что плановая экономика оказывается расточительной и проигрывает рыночной. В качестве частичного ответа на вопрос о том, как СССР умудрился просуществовать 70 лет, указывается то, что кое-какие рыночные цены он имел возможность подсмотреть у соседей-капиталистов. К этому параграфу также нет претензий.
§3. А вот тут автор с одной стороны показывает, что львиная доля инноваций появляется в мелких стартапах, но с другой стороны, говорит, что миром давным-давно рулят не лавочники, а корпорации, а потому классический либерализм – это грёзы либертарианцев. Закатайте, дескать, губу и вернитесь в реальный мир из своего любимого 18 века. В общем-то, приводимые факты вполне корректны, но непонятен пафос автора: то, что нынешняя экономика не полностью рыночная, не означает, что такое её состояние является оптимальным или хотя бы неизбежным. Просто вот такая она сейчас есть.
1984
§4. Здесь автор указывает, что и калькуляционный аргумент Мизеса, и аргумент о рассеянном знании Хайека пренебрегают эмпирикой. Раз не было построено всемирной плановой экономики, то нельзя проверить, что она не в состоянии вести экономический расчёт. Раз советская экономика содержала какие-никакие зачатки рынка, а не была полностью плановой, то, опять же, нельзя проверить, что плановая экономика неспособна это самое рассеянное знание учитывать. Короче говоря, непроверяемость аргументов о невозможности построоения плановой экономики подтверждается тем, что чистой плановой экономики никто никогда не смог построить. Я бы сказала, что абсурдность (ладно, скажем мягче – парадоксальность) такой аргументации достаточно очевидна.
С другой стороны, указывается, что и Хайек в Дороге к рабству, и Оруэлл в 1984 явно переборщили с пессимистичностью прогнозов, потому что неэффективность тоталитарного общества быстро начинает требовать минимальной рыночной смазки, и лишь при её наличии эта плановая махина кое-как способна двигаться вперёд. Опять-таки, критика выглядит странной. Хайек говорит: если вы будете последовательны в своём безумии, получится вот так-то. Далее Нетесов утверждает: смотрите, советское общество было недостаточно последовательно в своём безумии, значит, Хайек ошибся. Ну, такое…
§5. Тут говорится, что Хайек утверждал: при системе централизованного планирования все планы спускаются сверху одним вождём. А это не так: для построения планов были построены огромные громоздкие структуры, работающие из рук вон плохо, и планы эти толком не выполнялись. Понятно, что эмпирические данные и должны несколько отличаться от теоретических: Советский Союз не был идеальной системой централизованного планирования, потому что такая идеальная система попросту недостижима, как недостижим абсолютный ноль.
Но, по сути, автор прав: Дорога к рабству не является детальным описанием ни конкретного СССР, ни даже социализма как системы. Это просто политический памфлет, предостережение для британского общества, чтобы не слишком заигрывало с лейбористами. Для изучения социализма книжка Хайека – слишком поверхностный уровень, если это кому интересно, есть масса маститых советологов, с ними-то автор и предлагает ознакомиться.
Жадная эскортница
§6. Тут автор первым делом предлагает либертарианцам избавиться от праксиологии. Далее он начинает рассуждать о том, что корпорация – это не некий единый и неделимый предприниматель, а множество людей, каждый из которых действует в своих личных интересах, отнюдь не обязательно совпадающих с некими умозрительными интересами корпорации в целом или хотя её руководства. Спрашивается: зачем же нам отбрасывать праксиологию, если она как раз и занимается рассмотрением индивидуальных интересов человека, которые гораздо шире, чем экономика?
Также указывается, что на корпорации точно так же действует калькуляционный аргумент Мизеса, касающийся невозможности экономического расчёта в плановой экономике. То есть чем сильнее трансфертное ценообразование внутри корпорации оторвано от рынка, тем хуже внутри неё распределяются ресурсы. Далее упоминаются положительный и отрицательный эффекты масштаба, которых Мизес касался самым краешком. Ну да, не Мизесом единым, в области теории фирмы много поработал Рональд Коуз, и сторонники АЭШ прекрасно могут использовать его построения, они укладываются в общую экономическую теорию и не нарушают принципов праксиологии.
Далее в этом весьма длинном параграфе идут рассуждения о том, что эффективность корпорации становится ещё ниже, когда она добирается до государственной кормушки, Мизесу же инкриминируется игнорирование этого обстоятельства. Тут впору лишь удивиться, потому что вся шестая часть Человеческой деятельности посвящена различным искажениям, которые способно внести в экономическую деятельность правительство.
§7. Здесь со ссылкой на Уэрту де Сото идут объяснения, почему суперкомпьютеры неспособны спасти плановую экономику, а далее вешается в воздухе вопрос, что мешает распространить те же доводы на ТНК. Да ничто не мешает. У централизации свои издержки, у децентрализации свои.
§8. Здесь автор повторяет ряд тезисов из предыдущих параграфов, а также упоминает о том, что Джозеф Салерно доказал: рыночные цены переносят предпринимателям достоверный сигнал только при проксимальном равновесии. Он использует это в качестве довода о том, что Хайек устарел, а вслед за ним и вся АЭШ. Но Салерно тоже представитель АЭШ, так что мы скорее видим развивающуюся школу, а не мёртвую догму, чем плохо-то?
§9. В заключение Нетесов перечисляет причины, по которым, на его взгляд, стремительное расширение влиятельности русскоязычного либертарианского движения в последнее время серьёзно замедлилось. Подборка выглядит набором случайных фактов, попавших в поле зрения автора, и служит лично мне предостережением не делать так же, потому что со стороны это очень смешно. Там, буквально, в качестве причин окончания золотого века либертарианства в России указывается выход фельетона с 13 тысячами прочтений (впервые узнала о нём из нетесовской статьи), слабое выступление Усанова в дебатах с Ватоадмином и неудача реформ Зеленского. А где моя предновогодняя депрессия? Я тоже повлияла на затухание интереса к либертарианству в России!
На мой взгляд, проблема скорее в том, что были сорваны почти все низковисящие плоды, а дальше, если хочется продолжать распространять свою идеологию прежними темпами, надо искать новые ходы. Вторая проблема – это, безусловно, ковидные ограничения, полностью отрубившие сферу офлайн-агитации. Третья – недавний раскол либертарианского сообщества. Впрочем, последнее обстоятельство, наоборот, может дать новые точки роста за счёт усиления конкуренции за свежие мозги.
С месяц назад мне капнул небольшой донат на перевод Эрика Мака. Не то чтобы я сильно торопилась с этим переводом, но и совсем уж оставлять без внимания, что хоть кто-то счёл важным для себя немного подбодрить процесс, тоже не хотелось. Так что вот вам свежая глава, предпоследняя в части, посвящённой философским предпосылкам для возникновения либертарианства. С переводом пришлось повозиться: Джон Стюарт Милль писал довольно замудрённо.
Глава посвящена утилитарным аргументам в пользу свободы, иначе говоря, попыткам обосновать её необходимость не только так называемыми естественными правами (это вообще не обоснование, а простой постулат, мол, есть такое право, и точка), но и общественной пользой. Конечно, с переходом к методологическому субъективизму прямолинейные рассуждения об общем благе стали выглядеть некоторым анахронизмом, но не полностью, что меня несколько удивило. В сущности, в своих утилитарных рассуждениях, из которых при желании легко выводится любая тоталитарная доктрина, Милль приходит к нашей старой знакомой самопринадлежности, примате индивидуальной безопасности и прочим либеральным атрибутам.
С нашей нынешней колокольни это, конечно, выглядит натягиванием совы на глобус. Милль был априори уверен в ценности индивидуальной свободы, а дальше его задача сводилась к подбору аргументации, почему она нужна для обеспечения наивысшего общего блага. Будь он априори уверен в ценности норм шариата или поисков инопланетного разума, он бы мог точно так же построить аргументацию, доказывающую, что для достижения наивысшего общего блага нужны именно эти архиважные вещи.
Не забывайте подбадривать процесс перевода своими донатами.
Чтобы получить живое представление об анархо-индивидуализме, могу порекомендовать послушать такого анархо-индивидуалиста, как Александр Татарков. О своём мировоззрении он говорит довольно много. Ну а мы поговорим про различия с либертарианством.
Основной постулат анархо-индивидуалиста состоит в том, что именно индивид определяет для себя, как ему строить свою жизнь и свои отношения с окружающими, а любые нормы, поступающие извне, имеют для него статус благих пожеланий, и он имеет полное право исполнять их, принять к сведению, игнорировать, демонстративно нарушать и так далее. Разумеется, анархо-индивидуалист согласен с тем, что он несёт всю полноту ответственности за выбранную им линию поведения, но оставляет за собой право избегать этой ответственности. Единственное, в чём анархо-индивидуалист себя ограничивает – он не занимается построением властных институтов, это табу. Нарушение этого табу превращает его в обычного макиавеллиста.
Нетрудно видеть, что анархо-индивидуалист, не нарушая своих принципов, может существовать с окружающими и в состоянии гоббсовой войны всех против всех, и сидеть в лотосе, достигая просветления, и присоединяться к любой кооперативной деятельности, и анкапствовать, будучи частным предпринимателем.
Основной постулат либертарианства – принцип самопринадлежности. Человек принадлежит самому себе, и это довольно близко к представлениям анархо-индивидуалистов. Но ещё это означает признание института собственности, ведь если собственность отрицается полностью, то о самопринадлежности не может быть и речи, а если собственность отрицаетеся частично, то это означает допущение посягательств на самопринадлежность, например, принуждения. Поэтому либертарианец, в отличие от анархо-индивидуалиста, ограничивает себя не только в построении властных институтов, но и в посягательстве на чужую собственность.
С тех пор, как либертарианство было изобретено, сам феномен собственности подвергся анализу и сейчас обычно трактуется как целый пучок различных правомочий. Максималистский подход к собственности, когда она трактуется как абсолютное неограниченное право распоряжения объектом, очень удобен для того, чтобы рисовать карикатуры на либертарианство или ещё как-то его критиковать. Таких попыток в инфополе огромное множество, из наиболее интересных назову текст Лакси Катала Фундаментальные проблемы анархо-капитализма.
Анархо-индивидуализм – это удобная базовая рамка, в которой человек действует, строя с нуля свои отношения с незнакомым окружением, где действуют неизвестные ему правила, или же правила пока не выработаны.
Либертарианство – следующий логичный шаг к построению мирного процветающего общества, когда люди уже в целом признают правосубъектность друг друга, а значит, могут вырабатывать рамки для определения прав собственности и их передачи.
Отмечу, что либертарианство не совсем синонимично анархо-капитализму. Для понимания различий адресую читателя к соответствующей главе фридмановской Механики свободы Либертарен ли анархо-капитализм?
За что люблю либертарианцев, так это за цветущее разнообразие их идей. Особенно это, конечно, касается тех, кто соблюдает анонимность, а потому менее стеснён в своих интеллектуальных изысканиях. При этом самой опасной из возможных тенденций в либертарианском движении я, конечно, считаю использование такой древнейшей технологии доминирования, как выписывание из движа.
Либертарианцы могут не соглашаться между собой по вопросу об интеллектуальной собственности, ну и нормально: одни цитируют Кинселлу, другие Ротбарда. Могут спорить о приемлемости минимального государства, черпая аргументы с одной стороны у Мизеса, Рэнд и Нозика, а с другой у всё того же Ротбарда или, скажем, Золоторева. Могут просто увлекаться какой-то одной доктриной, потому что она им наиболее интересна, как, скажем, Александр Елесев сосредоточился на ненасильственном воспитании детей, Битарх на идее изживания агрессивного насилия множеством нетривиальных способов, Светов на люстрациях, а мой любимый Артём Ферье – на контрактном рабстве. Вся эта россыпь идей и есть прямая реализация своей свободы, без ограничения чужой.
Идее поощрения интеллектуального разнообразия часто противопоставляют идею интеллектуального пуризма. Она имеет свою очевидную привлекательность, потому что в эхо-комнате всегда находиться исключительно приятно, и знать, что твои идеи находят спрос и поддержку – обычно весьма вдохновляюще. Также можно цитировать Ленина с его известным “Прежде, чем объединяться, и для того, чтобы объединиться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться”. Иначе говоря, ты чётко указываешь тезисы, которые составляют суть твоего учения, называешь его конкретным термином, предаёшь анафеме всех, кто пытается назваться тем же именем, имея иной набор постулатов – а затем разворачиваешь медийную кампанию, пропагандирующую именно этот очищенный от примесей продукт. Ресурсы, которые ранее тратились на поиски идей и внутреннюю дискуссию, перенаправляются на миссионерство, и учение начинает захватывать массы.
Очевидной проблемой такого подхода оказывается хрупкость. Мало того, что внутри учения регулярно образуются ереси, когда кто-то переинтерпретировал исходный набор тезисов как-то по-своему, так ещё и привлечение со стороны союзников, имеющих собственную относительно стройную доктрину, оказывается проблематичным. Ну, например, тот же Светов имеет учение, весьма родственное тому, что несёт в массы Елесев или Битарх, но он не в состоянии привлечь их к себе иначе как ценой их отказа от собственного угла зрения на проблематику. А зачем им это надо? Решительное размежевание оказывается самоподдерживающимся до тех пор, пока какое-либо учение не начинает занимать доминирующего положения. Вот тогда можно и объединяться: вчерашние интеллектуальные соперники вступают к тебе, предварительно покаявшись за свою слепоту и отрекшись от всего, что в их ранних взглядах отступало от текущего канона. У Ленина этот фокус сработал. Сейчас какие-то схожие механизмы мы видим в наступлении идеологии политкорректности. Может ли сработать ли то же самое с либертарианством? Да запросто. Это всего лишь слово, и в него можно заложить сколь угодно узкое и догматичное содержание, не имеющее отношения к собственно свободе.
Имеем вилку. С одной стороны возможность вырастить ригидное, но успешное учение, которое захватит множество умов. С другой – свобода обитания в болоте бесплодных интеллектуальных разглагольствований. Напрашивается предпочтение меньшего зла, и для весьма многих таковым оказывается вступление в отряды свидетелей напа или ещё что-то в этом духе. К счастью, эта вилка является ложной дилеммой.
Только фанаты воспринимают музыку целыми альбомами. Обычно же кто-то оценит конкретную песню, к кому-то привяжется пара фраз из припева, кто-то запомнит мотивчик. Так и с идеологиями. Идеи собираются в учения для логической связности, которая важна тем, кто сильно заинтересован в их понимании. Однако индоктринация происходит через расползание отдельных идей, или даже практик, основанных на идеях – а отнюдь не крупноблочных конструкций. Поэтому куда важнее, чтобы идеи свободы имели самую разнообразную форму и подачу, а также обрастали практиками, имеющими самую разную стилистику. Кому-то зайдёт криптовалюта как свободные деньги. Кому-то автономная энергетика. Кому-то параллельные государству координационные структуры. Кто-то будет продвигать хоумскулинг. А кто-то пойдёт в политику, отстаивая на выборных постах дерегуляцию экономики.
Идеи расползаются незаметно. Также идеи прекрасно могут рождаться независимо. Смотришь на человека, который даже слова-то такого не знает, как либертарианство – а он и сам внутренне свободен, и окружающим транслирует крайне привлекательный образ действий. И не надо немедленно экзаменовать его на соответствие заданному темнику. Просто порадуйтесь вслух: о, наш человек!
Продолжаем рубрику небрежных переводов англоязычных статей по либертарианству с популярных сайтов, просто чтобы держать вас в курсе дискурса.
Оригинальная публикация: Дэвид С. д’Амато. Перевод: André [в квадратных скобках по тексту – его ремарки]
Либертарианство – это, прежде всего, философия о Другом, философия, подчеркивающая наши обязательства воздерживаться от доминирования над остальными людьми, о ненавязывании нашего видения хорошей жизни другим людям.
В критике либертарианства обычным мотивом оказывается утверждение, что либертарианство – это ни что иное как праздник эгоизма и жадности. Согласно этой точке зрения, либертарианский идеал – это бессердечный скряга на золотом унитазе, бесстрастно взирающий на бедных свысока. Этот взгляд наиболее распространён среди левых критиков и не в последнюю очередь обусловлен сборником эссе Айн Рэнд от 1964 года, Добродетель эгоизма, в котором Рэнд пропагандировала [что бы вы думали] эгоизм. Для начала нужно отметить, что определение “эгоизма” по Рэнд, как она сама отмечала: “отличается от общеприянятого.” Её аргумент строится на очень своебразном и контринтуитивном определении эгоизма, отличающимся как от повседневного использования, так и от словарей; она прекрасно осознавала, каким спорным и будоражащим был такой шаг, именно поэтому она и оправдывает эгоизм. Несмотря на это ремарку, которая размещена уже в первых строках предисловия, Рэнд по-прежнему настаивает на том, что она просто применяет словарное определение эгоизма: «забота о собственных интересах». Но Рэнд упускает из виду очень важную составляющую словарного определения “эгоизма” – невнимание и неуважение к другим. Этот момент, как выясняется, очень важен как в обычной жизни, так и в нашей дискуссии о связи либертарианства с эгоизмом.
Либертарианство подразумевает принципиальную скромность: нам не следует быть столь ослеплёнными нашими идеалами чтобы силой принудить [привет ГУЛАГ и судебные сроки за hate speach] к ним других людей. Таким образом, важно понимать, что в каком-то смысле либертарианская идея олицетворяет собой отказ от эгоизма. Одно из главных беспокойств либертарианства заключается в том, что некоторые люди будут использовать других в качестве средства для достижения своих целей [лес рубят, щепки летят], что влечет за собой эгоизм самого омерзительного толка. Либертарианцы рассматривают всех и каждого и того парня слева, как важного индивидуума, заслуживающего автономии и достоинства, обладающего правами, которые необходимо защищать от насильственных поползновений. Исторически либертарианство было реакцией на неприкрытый, безответственный эгоизм сильных и власть имущих. Это фундаментально эгалитарная точка зрения, согласно которой все люди равны в том смысле, что совершенно независимо от наших способностей, кожной пигментации, пола и гендера [то же что и пол, но если вы так скажете, вас побьют трансформеры], языка и этнической принадлежности, мы все имеем право быть свободными и преследовать собственные представления о лучшей жизни. Это одновременно радикальная идея и здравый смысл, но это не та идея, которую можно было приравнять к “эгоизму.” Проще говоря: “никто не свободен пока мы все не свободны.”
Эгоизм – это высокомерная вера в то, что я знаю лучше всех и имею право этих всех заставить жить так, как мне захочется [церковь, идеологии, SJW, государство]. Оскар Уайлд высказался об этом, возможно, лучше чем кто бы то ни было: “Эгоизм не в том, что человек живет как хочет, а в том, что он заставляет других жить по своим принципам. И отсутствие эгоизма проявляется в предоставлении другим жить, как они хотят, а не мешать им в этом. Эгоизм непременно ставит перед собой целью создать вокруг себя абсолютное подобие себе. Неэгоистичный человек считает благом неограниченное разнообразие личностей, приветствует его, принимает безропотно, радуется ему.” [пер. Оксана Кириченко] Высокомерие и самодовольство убеждения, что я лучше других знаю, как они должны жить, уже серьёзная проблема сама по себе, но к ней ещё добавляется и опасное убеждение, что у меня есть право, или даже обязанность, применить силу, чтобы это убеждение воплотить в жизнь. Очевидно, что это неверно, но в политике – это норма. Либертарианцев воспринимают как ребячески настроенных эгоистов, когда они критикуют, с неоспоримо логичными этическими доводами, неприемлемость подобного положения дел. Мы учим детей, что бить и угрожать другим, чтобы получить, что хочется, неприемлемо, но когда дело касается строительства всех общественных институтов это становится не только принимаемым поведением, но подаётся как лучший способ организации социума. Либертарианцы всего-навсего вежливо спрашивают: “а с какого, собственно, перепугу вы решили, что среди ваших прав нашлось право на нарушение прав других?” Либертарианцы принимают за основу убеждение, что мы должны обращаться с другими, как со свободными и равными, а не как с инструментами достижения желаемого [будь то мороженное или социальная справедливость]. Иногда это называют законом равной свободы: люди заслуживают – просто потому что они люди – быть свободными и делать всё, что им захочется, пока они не нарушают такой же свободы других. Люди, поддерживающие идею, что государство должно создавать вооруженные отряды, чтобы навязать людям их понимание мира и морали, демонстрируют удивительную самоуверенность, считая свои убеждения единственно верными. Эта самоуверенность делает подобных людей опасными, склонными к превышению своих полномочий и злоупотреблением властью для достижения своих идеалов. А мы все склонны к тому, чтобы верить в истинность своих идеалов. Как отмечает Джон Стюарт Милль: “Очень немногие считают необходимым принять какие-либо меры предосторожности против возможности их собственных взглядов быть ошибочными или допускают предположение, что любое мнение, в котором они уверены, может быть одним из примеров ошибки, что само по себе является логической ошибкой.” Либертарианцы отмечают разнообразие мнений и образов жизни; эта позиция обеспечивает защиту от господства Одного Идеала, сдерживая его разрушительный потенциал.
Предположение, что либертарианцы эгоистичны, является примером недобросовестности и самообмана, интеллектуальной лени и несправедливым способом для человека избежать обязательства рассматривать взгляды по существу. Но в то время как критика либертарианства, как философии, выросшей из эгоизма, основана на несправедливом и неточном прочтении либертарианства и его мотивов, мы не обязаны отвечать той же монетой. Прогрессисты, социал-демократы, социалисты и прочая прогосударственная живность из левой части спектра, скорее всего не поддерживают государство только для того, чтобы доминировать и контролировать окружающих, даже если это неизбежный результат расширения роли государства в нашей жизни. Скорее им свойственно ошибочно принимать государство как добродетельную социальную силу, направленную на защиту и поддержку наиболее уязвимых и обделённых. Ладно бы они были фундаментально не правы лишь в том, что такое государство, как оно себя ведет, и так далее – но даже средства, к которым эта часть левых апеллирует, не дают желаемых и ожидаемых эмпирических [видимых, буквально, физически ощущаемых] результатов. Напротив, они порождают бедность и нищету, в то время как либертарианские принципы индивидуальных прав, подлинной конкуренции на рынке и частной собственности обеспечивают широкое процветание и поощряют щедрость и социальное доверие.
Либертарианство, в сущности, это и есть самый ясный, прямой и наилучший путь к тем целям левых, которые стоят того: обеспечить, чтобы как можно большее число людей во всем мире имело доступ к предметам первой необходимости, и открыть путь к экономическим возможностям и безопасности для наиболее бедных слоев общества. С технической точки зрения те, чьи заявленные цели государственной политики включают рост государства, ограничение свободной торговли (как внутри страны, так и на международном уровне) и увеличение веса налогового и регулятивного бремени, являются главными врагами бедных и угнетенных; они активно сдерживают механизмы, которые создают и распределяют материальные ценности. Таким образом, как отмечает Джейсон Бреннан в “Libertarianism: What Everyone Needs to Know” [Либертарианство: Что Должен Знать Каждый], когда либертарианцы критикуют, например, государство всеобщего благосостояния, это происходит не из-за их “бездушного безразличия к бедственному положению бедных”, а “потому что они уверены, что государство всеобщего благосостояния приносит бедным больше вреда, чем пользы.” Политический диалог часто (на самом деле почти всегда) сбивается или путает цели и средства, предполагая, что политические и социальные институты, призванные помогать бедным, работают так, как должны по проекту, а не так, как на самом деле.
Следует признать, что либертарианство в основном говорит (или, по крайней мере, должно говорить) о средствах, ставя нарушения законной сферы автономии индивидуума за пределы приемлемого поведения – совершенно независимо от целей, к которым он стремится [нельзя загонять людей палкой в рай]. “Я часто говорил, – пишет Ганди, – что если человек позаботится о средствах, цель позаботится о себе». Ганди сказал об этом, утверждая, что ненасилие является практическим путем к национальной независимости, но либертарианцы руководствуются более широкой и принципиальной трактовкой этой идеи. Вслед за Ганди либертарианцы признают, что «мы не знаем нашей цели», что цель должна ограничиваться использованием корректных средств и, следовательно, «определяется не нашими определениями, а нашими действиями». Либертарианцы стараются обращаться с другими людьми подобающим образом – уважительно и порядочно – и мы думаем, что это составляет гораздо лучшую политическую программу, чем различные способы авторитаризма, что оставили столько шрамов в истории человечества. Те, кто видят в либертарианстве только отражение или рационализацию эгоизма, не понимают либо его историю, либо философские позиции, которые его характеризуют. Либертарианцы утверждают, что нет ничего дурного в том, чтобы заботиться о себе и преследовать свои интересы, но что наши действия при этом ограничены социальной взаимностью, признанием Других и присущей им человеческой ценности.
Сегодня у нас в программе обещанная глава из книги Эрика Мака “Либертарианство”, посвящённая взглядам Дэвида Юма, как ещё одного из предтеч этой идеологии. Несмотря на то, что Юм, оппонируя разобранному в предыдущей главе Локку, отрицал и общественный договор, и естественные права, он довольно толково дополнил его взгляды на общественное устройство своим описанием морали, которая возникает у человека как общественного животного. Также Юм формулирует следующие из этого принципы справедливости, которые приводят к взаимовыгодному общественному сотрудничеству.
Считается, что Россия довольно левая страна, однако почему-то такое явление, как левое либертарианство, в ней приживается довольно плохо.
Чем оно интересно? Для классического либертарианца ценности свободы и, соответственно, добровольного взаимодействия с другими членами общества, имеют абсолютный приоритет, и если кто-то выбирает социальный дарвинизм, то это его право. Для левых либертарианцев желание добиваться того, чтобы другие люди не оказывались в отчаянном положении – мощный моральный императив. Да, он противоречит ценностям полной свободы, но нет никакой проблемы в том, чтобы иметь моральные императивы, которые время от времени входят в противоречие между собой (у меня об этом, кстати, будет вскользь упомянуто в новом ролике – следите за анонсами). Поняв, что его легитимное стремление к самореализации может кому-то сильно помешать, левый либертарианец ограничит свою свободу, и даже не будет считать это каким-то выдающимся подвигом. В конце концов, когда здоровая молодёжь добровольно соблюдает самоизоляцию ради безопасности стариков – это как раз пример поведения нормального левого либертарианца.
Так почему же у этого направления мысли так всё плохо в России? Да просто у нас очень бедная и зарегулированная страна, а для того, чтобы чем-то жертвовать, надо, чтобы это что-то – было. А у русских в основном критический недостаток и денег, и свободы.
С доктринами левого либертарианства на русском языке нас начал понемногу знакомить Михаил Пожарский, но это для него побочное направление деятельности, как и для меня. Поэтому я бы хотела порекомендовать желающим покурить эту тему поближе несколько специализированных русскоязычных ресурсов на эту тему.
Альянс левых либертарианцев. Карликовый телеграм-канал (40 подписчиков на момент моей публикации) с пышным описанием, в котором перечисляется, представителей каких движений он объединяет – и это настолько длинный список, что создаётся ощущение, будто там как раз всех по одному человеку. Тем не менее, они развили очень продуктивную деятельность и напереводили уйму статей по сабжу, так что на канал стоит не только подписаться, но и хорошенько прошерстить его историю, там много интересного.
Libertarian Social Justice. Это самые пронзительные леваки из всех либертарианцев, сторонники БОД и прочего перераспределительного разгула. Потреблять с осторожностью. Знание этого дискурса особенно полезно в спорах с коммунистами – сюда переубеждённым коммунистам будет мигрировать достаточно комфортно. Канал на момент моей публикации имеет 41 подписчика.
Поваренная книга агориста. Чуть менее карликовый канал (68 подписчиков на момент моей публикации), посвящённый агоризму – направлению либертарианства, которое по какой-то загадочной причине причисляется к левым, но стоит совершенно наособицу. Агоризм я и сама намерена плотно поковырять – следующий цикл видео Libertarian Band будет посвящён именно ему. Так что всецело рекомендую подписываться.
Все три канала частично пересекаются контентом и, возможно, редакциями, но предпочитают сохранять автономию, что для либертарианцев совершенно естественно и удобно.
