Ни жизнь человека, ни его свобода, ни собственность не находятся в безопасности, пока проходит заседание законодательного собрания.
Цитируется со слов нью-йорского судьи Гидеона Дж. Такера, 1866г.
Многие либертарианцы отстаивают не анархию, а ограниченное конституционное государство. При обсуждении проблемы общественного блага в сфере национальной обороны я согласился с их аргументами в том смысле, что признал: могут быть обстоятельства, при которых добровольные институты не смогут защитить себя от чужого государства. При таких обстоятельствах ограниченное государство может выполнять полезную функцию. Тот же самый аргумент об общественном благе может быть применим и к другим вещам, не только к обороне. Почему же тогда я ставлю в качестве своей цели общество с полностью добровольными институтами? Разве не было бы лучше иметь строго ограниченное государство, занимающееся теми немногими вещами, которые бы оно могло сделать лучше?
Может, это и было бы лучше – если бы государство таким и оставалось. Здесь мы сталкиваемся с проблемой, которую обсудим в Части IV. Нельзя просто задать государству какие-либо умозрительные характеристики; государство имеет свою внутреннюю динамику. И внутренняя динамика ограниченного государства – это то, в чём мы, к нашему сожалению, имеем большой практический опыт. Понадобилось 150 лет, чтобы, начав с Билля о правах, оставившего штатам и людям все полномочия, которые в явной форме не делегированы федеральному правительству, прийти к созданию Верховного суда, который волен принять решение о том, что выращивание кукурузы для кормления ваших собственных свиней является торговлей между штатами, а потому может регулироваться Конгрессом.
Представим, что государству поручено делать только те вещи, которые не могут быть хорошо выполнены частными лицами из-за проблемы общественного блага. Кто-то, и почти наверняка этим кем-то будет государство, должен решить, что это за вещи. Практически каждый вид экономической деятельности имеет элемент общественного блага. Написание этой книги принесёт пользу не только тем, кто решит развлечь себя её чтением; она также, я надеюсь, увеличит бесконечно малый шанс того, что я и вы будем жить во всё более свободном обществе. Она – тоже общественное благо; я не смогу сделать Америку свободной для себя, не сделав её свободной для вас и даже для людей настолько безрассудных, что они не купили эту книгу. Означает ли это, что наше идеальное ограниченное государство должно контролировать книгоиздательскую индустрию? По моему мнению – нет; элемент общественного блага невелик, а затраты на общественный контроль огромны. Однако мнение государственного чиновника, с его взглядами на власть и сферы влияния, может быть другим.
Ограниченные государства разрастаются, исходя из своей внутренней логики. Очевидные причины этого лежат в самой природе государства и имеют множество доказательств. Конституции, в лучшем случае, обеспечивают скромное и временное ограничение. Как сказал бы Мюррей Ротбард, идея ограниченного государства, остающегося ограниченным, поистине утопична. У анархии, по крайней мере, есть шанс, а ограниченное государство мы уже пробовали.
Конечно, те же самые вопросы следует задать и об анархических институтах. Какова их внутренняя динамика? Будут ли частные правоохранные агентства, однажды созданные, продолжать своё существование как частные предприятия по получению прибыли, или же они придут к выводу, что грабёж выгоднее, и потому станут государствами? Будут ли законы частных арбитражных судов просто законами, позволяющими людям заниматься своими делами без чужого вмешательства, или они позволят самодовольному большинству навязывать свою волю остальным, как это делают многие нынешние законы? Наконец, нет абсолютной гарантии того, что законы анархистского общества будут либертарными.
На эти вопросы я попытался ответить в главах 30 и 31. Мой вывод – сдержанный оптимизм. Анархистские институты не могут помешать членам достаточно крупного и пылкого большинства втискивать свои предрассудки в частные кодексы законов и таким образом навязывать их остальным. Но для них это будет намного сложнее и дороже, и, следовательно, вероятность их успеха будет меньше, чем при государственных институтах. Анархические институты не могут гарантировать, что охранники никогда не станут правителями, но они способны уменьшить власть, которую охранники имеют по отдельности или вместе, и они ставят во главе правоохранных агентств людей, которые с меньшей вероятностью, чем политики, будут относиться к грабежу, как к близкой по духу профессии.
По всем этим причинам я считаю, что анархические институты, если их получится создать и поддерживать, окажутся лучше, чем любое государство, даже изначально ограниченное и конституционное. Я готов принять чуть менее оптимальное производство нескольких общественных благ в обмен на защищённость от появления государства, способного втиснуться в 95 процентов человеческой деятельности, где оно может принести только ущерб. Конечная цель моей политической деятельности – это не ограниченное государство, а только анархия.
На этом моменте иногда возникает другой вопрос. Мы ещё далеки от реализации строго ограниченного государства, и ещё больше далеки от анархии. Даже если анархо-капитализм в идеале – наилучшее устройство, разве не стоит сосредоточиться на более неотложной задаче уменьшения государства и отложить пока какие-либо дискуссии о его упразднении?
Я думаю, нет. Важно знать, по какому пути мы должны идти, но столь же важно – где мы хотим оказаться. Чтобы самим понимать нашу позицию и быть способными объяснить её другим, мы должны знать, чего мы в конечном итоге хотим, а не только то, на какие компромиссы мы можем быть вынуждены пойти.
Я подозреваю, что одной из причин огромного успеха социалистических идей сто пятьдесят лет назад – идей, которые во многих случаях являются ортодоксией сегодняшнего дня – было стремление социалистов к Утопии. Их политика была фабианской, но их риторика – нет. Видение конечного совершенства было одним из наиболее эффективных средств их практической борьбы.
Есть утопии и утопии. Утопия, которая будет работать, только если населена святыми, представляет собой опасное видение; святых не хватает. За такими представлениями – либерализм, социализм, называйте их как хотите – мы уже следовали; это привело нас туда, где мы находимся сейчас. Я не пытался создать такую утопию. Я изо всех сил старался описать правдоподобные институты, при которых могли бы жить люди, не сильно отличающиеся от нас самих. Эти институты должны развиваться в течение определённого периода времени, как и те институты, при которых мы живём сейчас; они не могут быть мгновенно выстроены фантазиями увлечённого писателя. Цель далека, но не обязательно недостижима; лучше знать, куда идти, прежде чем делать свой первый шаг.