Все чаще и чаще… политика и политики не только способствуют проблеме. Они и есть проблема.
Джон Шаттлворт (JOHN SHUTTLEWORTH),
The Mother Earth News.
Общепризнанная претензия к частной собственности состоит в том, что это аморальная система, потому что основана на эгоизме. Это неверно. Большинство людей определяет эгоизм как стремление заботиться только о себе и убеждение, что благополучие других совершенно не важно. Но те, кто возражает против частной собственности, и не предполагают такого стремления у людей, они лишь указывают, что люди имеют различные цели и добиваются их. Каждый человек эгоистичен лишь в том смысле, что он принимает и реализует своё собственное восприятие реальности, своё собственное видение, что хорошо и что плохо.
Эта претензия также неверна, поскольку предполагает ложные альтернативы. При любом устройстве общества имеется только три основных инструмента, которыми я могу добиться от другого человека помощи в достижении моих целей: любовь, обмен и сила.
Под любовью я подразумеваю, что моя цель становится вашей. Те, кто любит меня, желает мне достичь всего того, чего я хочу (за исключением тех, кто думает, что я слишком глуп и не понимаю, что для меня благо). Поэтому они добровольно, “бескорыстно” помогают мне. Пожалуй, любовь в данном случае это чересчур узкое понятие. Вы также можете разделять мои намерения не потому что они мои, а потому что мы имеем общее представление о благе. Вы можете быть волонтером моей политической кампании, не потому что вы любите меня, а потому что вы думаете, что было бы неплохо, если я буду избран. Конечно, причины, по которым мы имеем общие цели, могут не совпадать. Я могу думать, что я тот, в ком нуждается страна, а вы будете полагать, что я тот, кого страна заслуживает.
Вторым инструментом кооперации является обмен. Я соглашаюсь помочь вам достичь вашей цели, если вы поможете мне достичь моей. Третий инструмент – сила. Вы делаете то, чего я хочу, или я вас застрелю.
Любовь — или, в более общем случае, объединение общей целью — работает хорошо, но только для ограниченного диапазона задач. Трудно узнать множество людей достаточно хорошо, чтобы полюбить их. Любовь может обеспечить сложную кооперацию лишь внутри малых групп, таких как семья. Это также работает для большого количества людей при очень простых целях – настолько простых, что многие разные люди могут полностью согласиться с ними. Но для достижения сложных целей, требующих привлечения большого числа людей — к примеру, создания этой книги — любовь не сработает. Я не могу рассчитывать, что все те люди, в сотрудничестве с которыми я нуждаюсь — наборщики, редакторы, владельцы книжных магазинов, лесорубы, работники целлюлозного завода и тысячи других — знают меня и любят достаточно сильно для того, чтобы опубликовать эту книгу ради меня. Также я не могу рассчитывать, что все они согласны с моими политическими взглядами настолько, чтобы сделать публикацию моей книги собственной целью. Наконец, я не могу предполагать, что все они хотят прочитать мою книгу, и потому будут готовы помочь в ее создании. Я вынужден применять второй метод: обмен.
Я вкладываю время и усилия для создания текста. Взамен я получаю шанс на распространение моих взглядов, удовлетворение моего эго и немного денег. Люди, которые хотят прочитать книгу, получают мою книгу. Взамен они отдают деньги. Издательство и работающие в нём редакторы отдают время, усилия и навыки, необходимые для координации всех остальных; они получают деньги и репутацию. Лесорубы, типографы и прочие также вкладывают усилия и способности, получая взамен деньги. Тысячи людей, возможно миллионы, совместно работают над одной задачей, но каждый при этом стремится к своим целям.
Так, при частной собственности, первый инструмент, любовь, уже используется там, где он работает. Там где любви недостаточно, вместо неё используется обмен.
Атака на частную собственность, как нечто эгоистичное, противопоставляет второй инструмент первому. Это подразумевает, что альтруистичная любовь есть альтернатива эгоистичному обмену. Но при частной собственности любовь уже работает там, где это возможно. Никому не запрещают сделать что-нибудь бесплатно, если он хочет. Многие люди — родители, помогающие своим детям, волонтеры в больницах, вожатые скаутских отрядов — делают это просто так. Если люди не пожелают делать это бесплатно, то обмен придётся заменить чем-то ещё, например, силой. Вместо эгоистичных людей, которые делают вещи, которые они хотят делать, мы получим альтруистичных людей, которые делают это под дулом пистолета.
Полагаете, это обвинение несправедливо? Альтернатива, предложенная теми, кому не нравится эгоизм — это всегда правительство. Раз делать что-то ради денег эгоистично, то все трущобы по всему миру расчистят трудовые армии. В переводе это означает, что работа должна быть выполнена людьми, которых посадят в тюрьму, если они этого не сделают.
Вторая претензия, которую часто предъявляют системе частной собственности, состоит в том, что ресурсы могут быть неправильно распределены. Один человек может голодать, пока другой имеет еды больше, чем может употребить. Это верно, но это верно в любой системе распределения ресурсов.
Любой, кто принимает решения, может принять такое, которое я сочту неверным. Мы можем, конечно, создать правительственное бюро и поручить ему кормить голодных и одевать раздетых. Но это не значит, что все люди станут сытыми и одетыми. В определенный момент некое лицо или лица должны будут решать, кто и что получит. Политические механизмы, бюро и бюрократы преследуют свои собственные цели, так же как индивидуальные предприниматели преследуют свои.
Если почти все хотят накормить голодных, политики могут счесть, что в их интересах сделать это. Но при данных обстоятельствах политики излишни: какая-нибудь добрая душа даст еды голодному человеку в любом случае. Однако если подавляющее большинство против голодного человека, то некоторые добрые души, находящиеся в меньшинстве, все же накормят его — а политики этого не сделают.
Нет никакого способа дать политикам власть, которая могла бы использоваться только во благо. Если политик даёт кому-то еду, он должен отнять её у кого-то другого; еда не берется из воздуха. Я знаю лишь один случай в современной истории, когда в мирное время большое число людей голодало, хотя еда была доступна [3]. Это произошло в экономической системе, в которой решение о том, кто нуждается в еде, принимало правительство. Иосиф Сталин решал, сколько еды необходимо жителям Украины. То, в чём они “не нуждались”, было отобрано советским правительством и отправлено куда-то ещё. Между 1932 и 1933 годами миллионы украинцев умерли с голоду. В течение каждого из этих лет, согласно советским цифрам, Советский Союз экспортировал примерно 1,8 миллиона тонн зерна. Если мы примем верхнюю оценку числа голодающих — скажем, 8 миллионов человек — то этого зерна должно было бы хватить, чтобы обеспечить примерно две тысячи калорий в день для каждого из них.
Но есть кое-что в социалистической претензии к капиталистическому “нерациональному использованию”, чему я симпатизирую эстетически, хоть и не экономически.
Многие из нас верят в своём сердце, что существует единое благо, и что в идеале каждый должен его добиваться. В идеальном социалистическом государстве с центральным планированием каждый является частью иерархии, преследующей одну цель. Если это действительно единственно верная цель, то это общество идеально в том смысле, в котором капиталистическое общество, где каждый преследует своё собственное меняющееся и несовершенное понимание блага, не может быть идеальным. Поскольку многие социалисты представляют себе социалистическое правительство, которое подконтрольно таким же людям, как и они сами, они полагают, что оно будет стремиться к истинному благу – тому самому, которое они себе смутно воображают. Это, бесспорно, лучше, чем хаотичная система, в которой люди различных взглядов, не социалистических, преследуют самые разнообразные цели и тратят ценные ресурсы для их достижения. Люди, мечтающие о социалистическом обществе, редко рассматривают возможность того, что кто-то другой может преуспеть в навязывании своих целей мечтателям, вместо их собственных. Единственное исключение, которое приходит в голову — Джордж Оруэлл.
Третья претензия в адрес частной собственности — люди не могут считаться по настоящему свободными, пока они нуждаются в других людях для того, чтобы издать свои труды, или хотя бы даже для получения еды и питья. Если я должен либо делать то, что ты мне сказал, либо голодать, то я, может, и свободен в смысле политической философии, но мне самому от такой свободы мало толку.
Это достаточно справедливо, но это столь же справедливо для любой системы общественной собственности — и даже гораздо более важно. Куда более вероятно, что у всей еды будет один-единственный хозяин, если вещи принадлежат правительству, чем если ими владеют частные лица; здесь куда меньше возможностей управления. Сила иссякает, будучи разделённой. Если один человек владеет всей едой, он может заставить меня делать почти все. Если она разделена среди ста человек, никто не сможет заставить меня делать слишком многое за еду, а если один попробует, я могу получить лучшее предложение от другого.
[3] До того, как эта глава была написана, случился второй, даже более крупный пример – голод во время маоистского “Большого скачка”, когда умерло предположительно от тридцати до сорока миллионов человек, но в то время я об этом не знал.