Г. А. Коэн был, вероятно, самым талантливым философским защитником эгалитарного социализма, писавшим в течение нескольких десятилетий после публикации АГУ Нозика и ПЗС Хайека. Коэн берет самые базовые утверждения Нозика о том, что каждый человек имеет дополитические моральные права на себя и на плоды своего труда. Либеральные эгалитаристы, такие как Ролз и Нагель, с готовностью и уверенностью отвергают формы либертарианства, основанные на естественных правах, именно потому, что эти базовые утверждения не имеют для них никакой силы. Коэн, напротив, видел, что его собственный марксистский социализм был (или, по крайней мере, казалось, что был) неявно основан на этих же утверждениях. Капитализм должен был быть осужден, потому что он основан на лишении рабочих плодов их труда, на которые они имеют справедливые права в силу своих прав на себя и свой труд. Только при социализме рабочие будут наслаждаться полными плодами своего труда. Таким образом, Коэн чувствовал, что ему необходимо противостоять Нозику и победить его — желательно, не отрицая их общих предпосылок — чтобы сохранить свою собственную (все менее марксистскую) приверженность социализму.
Результатом стала серия мощных критических замечаний в адрес АГУ, которые легли в основу книги Коэна «Самопринадлежность, свобода и равенство» (Cohen 1995). В этой работе Коэн проводит ряд атак на доктрину АГУ. Он нападает на Нозика по поводу первоначального присвоения и тезиса о том, что справедливые преобразования справедливых ситуаций должны давать справедливые результаты (1995: 19-66), а также на адекватность нозиковской версии оговорки Локка (1995: 67-90). Наконец, он напрямую сталкивается с самопринадлежностью и утверждает, что она также должно быть отвергнута (1995: 229-44) – именно из-за истинности либертарианского утверждения о том, что если люди действительно имеют базовые моральные права на себя, они также имеют права на обычно неравные плоды своего соответствующего труда (1995: 213-23). Однако изложение и критический анализ “Самопринадлежности, Свободы и Равенства” выходят за рамки этой книги.[18] Вместо этого здесь я рассмотрю короткую книгу Коэна «Почему не социализм?» (Cohen 2009), которая была его последней попыткой убедительно выразить свои глубоко эгалитарные и социалистические убеждения. Это позволит нам сосредоточиться на некоторых важных общих вопросах, а не останавливаться на конкретных позициях Нозика. Мы увидим, как Коэн стремился оставаться более эгалитарным и более антикапиталистическим, чем обычные либеральные эгалитаристы — и в то же время более полно осознавать необходимость рыночных механизмов!
«Почему бы не социализм?» знакомит нас с прелестями похода, который представлен как антитеза жизни в рыночной экономике. Мы видим привлекательность этой передышки от нашей обычной капиталистической жизни с ее куплей-продажей и грубой заботой об одном себе. Как изображает его Коэн, поход — это кусочек эгалитарного социалистического рая. Все ресурсы, доступные для обеспечения похода, рассматриваются как общая собственность. Нет никаких отвратительных торгов и барыжничества, которые свойственны рыночным обществам. Все, что требуется делать в походе, делается более или менее спонтанно из-за того, что каждый желает равного удовольствия для всех. По словам Коэна, поход резко контрастирует с жизнью в рыночном обществе, которое глубоко пропитано страхом и жадностью.
Рынок дает мотивацию для продуктивного вклада не на основе обязательств перед своими собратьями и желания служить им, получая услуги от них, а на основе денежного вознаграждения. Непосредственным мотивом к производительной деятельности в рыночном обществе (не всегда, но) обычно является некая смесь жадности и страха… Рыночная позиция – это жадность и страх в связи с тем, что прочие участники рынка в основном рассматриваются как возможные источники обогащения и как угрозы успеху. (2009: 39-40)
Кажется, было бы замечательно, если бы дух похода мог заменить дух рыночного общества (как его описывает Коэн) в качестве основы для постоянного, масштабного общественного порядка.
По словам Коэна, поход реализует и усиливает наше понимание двух принципов: принципа социалистического равенства возможностей и принципа общности. Первый утверждает, что справедливость требует равенства удовлетворения. Однако, поскольку удовлетворение не так легко выделить, на практике оно требует равенства доходов. Основным доводом в пользу этого принципа является теперь уже известный и по сути ролзианский аргумент о том, что: (1) поскольку никто не заслуживает своей природы или воспитания, никто не может иметь никаких справедливых претензий на какие-либо различия в удовлетворении (или доходе), которые вытекают из его природы или воспитания; (2) поскольку почти все различия в удовлетворении (или доходе) вытекают из различий между природой или воспитанием людей, почти все такие различия несправедливы; (3) поскольку почти все такие различия в удовлетворении (или доходе) несправедливы, справедливость требует их устранения. «Когда преобладает социалистическое равенство возможностей, различия в результатах отражают не что иное, как различия вкуса и выбора, а не различия в природных и социальных способностях и силах» (2009: 18).
Коэн не предлагает общего изложения базового принципа общности. Вместо этого он описывает два разных аспекта этого принципа. Один аспект — ценность пребывания в общности с другими. По словам Коэна, богатый человек, который обычно ездит на работу на своей дорогой машине, не может быть в сообществе с работягами, которые регулярно ездят на работу на автобусе. Когда богатый человек однажды едет на автобусе, потому что его машина в мастерской, он не может общаться с обычными пассажирами о том, насколько неудобна поездка. Неудивительно, что для Коэна основным препятствием для пребывания в общности с другими является неравенство доходов. «Мы не можем наслаждаться полной общностью, вы и я, если вы зарабатываете и откладываете, скажем, в десять раз больше денег, чем я, потому что тогда моя жизнь будет связана с трудностями, с которыми вы никогда не столкнетесь» (2009: 35). Существенное неравенство доходов приводит к тому, что некоторые люди становятся постоянными пассажирами автобусов, а другие — ездят (сами или с водителем) на роскошных автомобилях. Такое неравенство доходов необходимо устранить ради общности.
Это обращение к общности позволяет Коэну быть более эгалитарным, чем либеральные эгалитаристы, которые придерживаются «эгалитаризма удачи». Сторонники эгалитаризма удачи говорят, что причина, по которой различные результаты, возникающие в результате естественных и социальных лотерей, несправедливы и должны быть сведены на нет, заключается в том, что эти лотереи не проводятся добровольно. Напротив, если человек добровольно покупает обычный лотерейный билет (или участвует в какой-либо другой добровольной азартной игре) и выигрывает, то это увеличение его дохода не является несправедливым; и, если он проигрывает, то этот вычет из его дохода не является несправедливым. Таким образом, согласно эгалитаризму удачи, будет несправедливо конфисковать выигрыш добровольного игрока в лотерею, даже если он намеревается купить на них роскошный автомобиль, и справедливость не требует возмещения ущерба тем, кто не выигрывает. Коэн соглашается со сторонниками эгалитаризма удачи в том, что неравенство, возникающее в результате добровольной азартной игры, «не осуждается как несправедливое». Тем не менее, «такие результаты отвратительны социалистам, когда достигают достаточных масштабов, потому что противоречат общности» (2009: 34); и, следовательно, они должны быть аннулированы.
Второй аспект общности, представленный Коэном, включает в себя контраст между «рыночной взаимностью» и «общественной взаимностью». «Если я участник рынка, то я готов обслуживать, но только для того, чтобы меня обслуживали: я бы не обслуживал, если бы это не было средством получить услугу» (2009: 41-2). Напротив, при общественной взаимности,
не будучи участником рынка, я хочу, чтобы мы послужили друг другу… Конечно, я оказываю услугу вам в ожидании, что вы (если сможете) также окажете услугу мне. Моя приверженность социалистическому обществу не требует от меня быть простаком… Тем не менее, я нахожу ценность в обеих частях союза – я служу вам, а вы служите мне.[19] (2009: 43)
По словам Коэна, «нерыночный сотрудник наслаждается сотрудничеством как таковым», тогда как рыночный сотрудник «не ценит сотрудничество с другими ради самого сотрудничества» (2009: 42).
Давайте рассмотрим, возможно ли, чтобы крупномасштабное, долговременное сообщество управлялось этикой, которая, по мнению Коэна, действует в походе. Одна из важнейших проблем заключается в том, что поход на 99,6% представляет собой потребительскую активность. Все снаряжение, вся еда, которая, вероятно, будет потреблена, все средства первой помощи, все карты и т. д. просто уже здесь — как манна небесная. В походе нет проблем производства, которые нужно решать. Тем не менее, поход может стать передышкой от задачи решения таких проблем только потому, что эти проблемы решаются в рамках более крупного и долговечного общества. Коэн, по крайней мере неявно, осознает это. Поскольку, когда он обращается к вопросу осуществимости, он фокусируется на том, как производство в некапиталистическом обществе может быть эффективно организовано. Поразительно, что его первое наблюдение заключается в том, что проблемы производства не будут решены социалистическим централизованным планированием. Ибо он пришел к принятию фундаментального утверждения Мизеса и Хайека о том, что единственный способ рационального распределения ресурсов для достижения ценных результатов — это иметь подлинные рыночные цены на эти ресурсы и результаты. Тем не менее, это не заставляет Коэна отказаться от всякой надежды на общество, которое является социалистическим, по крайней мере в том смысле, что оно радикально эгалитарно и населено людьми, которые не являются простыми рыночниками.
Коэн возлагает большие надежды на схему, разработанную Джозефом Каренсом (1981). Каренс отмечает, что в капиталистической системе рыночные цены выполняют как информационную, так и мотивационную функцию.[20] В его схеме рыночные цены должны выполнять свою информационную функцию, но не то, что Коэн считает их отвратительной мотивационной функцией. В предложении Каренса отдельные лица и фирмы будут действовать как рыночные агенты, стремящиеся купить дешево и продать дорого, и будут брать ориентиры для своего поведения, направленного на максимизацию прибыли и заработной платы, из сигналов, предоставляемых результирующими рыночными ценами. Управленцы будут агрессивно максимизировать прибыль, потому что это максимизирует стоимость того, что производится, по сравнению со стоимостью его производства. Инвесторы будут максимизировать прибыль, потому что это перемещает капитал в направлении его наиболее производительного использования. Рабочие будут стремиться к максимально возможной отдаче за свой труд, потому что это перемещает труд в его наиболее экономически ценное применение. И так далее. Результатом будет капиталистическая экономическая эффективность, но без ужасов пугливой и жадной мотивации чистого рыночного агента. Поскольку мотивацией каждого, стоящего за этим проявлением капиталистического эгоизма, будет увеличение общественного дохода ради его равного распределения. В день налога-и-трансферта[21] те, кто получил доход, превышающий равный, достигнут своей базовой эгалитарной цели, отказавшись от своего избыточного дохода, в то время как те, кто не дотянул, получат уравнивающую компенсацию. Как видит это Коэн, глубоко антикапиталистический эгалитарист может присвоить капиталистическую социальную технологию рыночных цен для эгалитарных целей. Все, что необходимо — это существенная, хотя и не полная, трансформация человеческой мотивации. Как прозорливо выразился Дж. С. Милль, предложение состоит в том, чтобы продолжать «весь цикл операций социальной жизни без движущей силы, которая всегда до сих пор приводила в действие социальную машину» (2006: 737).
В этом последнем вызове Коэна либертарианскому видению общества разнообразных людей с собственными обязательствами и целями, которые, тем не менее, способны жить в мире друг с другом к взаимной выгоде, уважая основные права друг друга, мы можем отметить лишь некоторые серьезные слабые стороны, поскольку они приняли более тонкую форму. Давайте начнем с того, какие Коэн рисует картины жизни в походах и какие картины жизни в рыночных обществах (не по Каренсу). Походы бывают разные, и Коэн не слишком конкретизирует, какой именно поход он себе представляет. Однако похоже, что в нем участвует около двадцати человек, которые, кажется, знают друг друга заранее и добровольно присоединяются к походу, отчасти именно из-за того, что знают своих партнеров по походу. Походы такого размера, например, многодневные сплавы по реке, часто организуются коммерческими организаторами. Основное снаряжение — рафты, кухонное оборудование, биотуалеты — принадлежит организатору, в то время как люди привозят свои собственные палатки, спальные мешки, камеры, походное снаряжение и так далее. В таких коммерческих походах инструкторы по рафтингу имеют большую власть, например, в отношении того, в каких кемпингах останавливаться и куда заглядывать по дороге. Я никогда не видел, чтобы кто-то чувствовал себя угнетенным этим типом власти, или чувствовал, что отношения между инструкторами и туристами представляли собой холодную взаимную эксплуатацию. Но давайте отложим в сторону коммерческие походы с инструкторами. Люди участвуют в самостоятельно организованных сплавах на рафтах или каяках, или пешие походы под рюкзаками, где группа может состоять из пятнадцати человек или около того – хотя для пеших походов это кажется мне очень большой цифрой. В таких походах почти всегда участвуют друзья или друзья друзей или люди, за которых поручились друзья. Люди привозят свое собственное снаряжение, и, хотя никто не тратит время на наклеивание наклеек «Частная собственность» на свое снаряжение, снаряжение определенно не рассматривается как общественная собственность, используемая ради равного удовольствия. Ни коллективная жизнь, ни равное удовольствие не мотивируют людей в поездке. Вопреки Коэну, никто не отправляется в поход с целью расслабиться «при условии, что он будет вносить соответствующий вклад в развитие и расслабление других» (2009: 4-5).
Люди отправляются в путешествие, чтобы насладиться волнением бурной воды, красотой окрестностей, сложностью переходов — все это заквашено должной степенью усилий и опасности. Люди наслаждаются всем этим, и им нравится быть рядом с другими людьми, которые наслаждаются этим; а те, в свою очередь, наслаждаются их наслаждением. Удовольствие каждого человека воспринимается как подтверждение удовольствия каждого другого человека. Когда туристы говорят друг другу — как они часто делают — «какой прекрасный вид, какое отличное бурное течение», они не передают информацию о том, что их окружает, полагая, что иначе это осталось бы незамеченной. Скорее, они говорят: «Я знаю, что вы тоже находите это красивым или захватывающим, и я знаю, что вы рады, что я тоже нахожу это красивым или захватывающим». В этом проявляется очень ценимый людьми вид общности. Но все это не имеет ничего общего с коллективным контролем ресурсов или верой в то, что все в поездке стремятся или должны стремиться к равному удовольствию. Все — ну, почти все — в восторге, когда кто-то проводит время еще более замечательно, чем все остальные. Они наслаждаются красотами и не сетуют на разницу в удовольствии.
А как Коэн показывает жизнь в рамках рыночного порядка (не по Каренсу)? Интересно, что он не изображает огромные корпорации, сокрушающие маленьких людей. Коэн испытывает отвращение к рыночному взаимодействию (не по Каренсу) в гораздо более домашних обменах между мясником, пекарем и изготовителем подсвечников. Суть описания Коэном рыночного обмена выражается цитатой: «рыночная позиция – это страх и жадность, поскольку рыночные контрагенты в основном рассматриваются как возможные источники обогащения и как угрозы успеху» (2009: 40). Конечно, участники рынка видят в своих торговых партнеров источники обогащения. Они рассматривают потенциальных торговых партнеров как источники возможностей, а не как врагов. Но когда Коэн добавляет «и как угрозы успеху», это создает представление о рыночном обмене, которое, как сам Коэн знает, ложно, а именно, что рыночный обмен — это игра с нулевой суммой; либо я обогащаюсь, угрожая успеху стороны, с которой я заключаю сделку, либо эта сторона обогащается, подрывая мой успех. Обычно Коэн признает, что каждая сторона обмена хочет, чтобы другая выиграла; каждая хочет, чтобы другая увидела выгоду для себя в обмене (которая превышает ее издержки) и, таким образом, была склонна вступить в обмен. Но Коэн считает ужасным, что выгода, которую получит его торговый контрагент, не является конечной целью участника рынка. Действительно, мысль Коэна, похоже, заключается в том, что, поскольку эта выгода не является конечной целью участника рынка, он вообще не стремится принести выгоду своему торговому контрагенту. Тем не менее, эта цель достаточно реальна, чтобы направить участника рынка к производству товаров или услуг, которые будут цениться его предполагаемыми клиентами. Более того, я думаю, что многие мясники, пекари и изготовители подсвечников действительно заботятся о производстве и предложении товаров, которые достойны того, чтобы клиенты желали их приобрести. Возможно, они приобрели эту заботу только потому, что это хорошая политика; но, опять же, это не означает, что забота не реальна.
Кроме того, и вопреки Коэну, участники рынка полностью открыты для того, чтобы наслаждаться рыночным сотрудничеством, то есть иметь как абстрактную оценку торговых отношений людей, дающих и получающих ценность за ценность, так и личное удовольствие от участия в таких отношениях. Более того, Коэн рассматривает рыночные взаимодействия так, как будто они являются откровенно эгоистичными стычками, а не активностью, регулируемой глубоко укорененными правилами. Рыночное общество полностью зависит от того, что (почти) все его члены ожидают взаимного соответствия поведения (почти) каждого нормам Юма-Хайека, которые делают возможным сотрудничество ко взаимной выгоде. Хотя участники рынка в значительной степени стремятся достичь своих личных целей, моральная экология, которая делает их стремления успешными, вероятно, достигается только благодаря их взаимному усвоению правил справедливого поведения. Рыночное общество действует посредством и благодаря доверию.
Теперь без особых пауз рассмотрим принцип социалистического равенства возможностей по Коэну, с учетом того, что это не принцип равенства возможностей, а, скорее, принцип равенства результатов. Однако мы должны сперва уделить немного внимания гораздо более отличительному коэновскому принципу общности. Понятие общности у Коэна имеет два важных недостатка. Во-первых, это его предположение, что общность требует по крайней мере приблизительного равенства. Общность между людьми требует, чтобы каждый считал себя относящимся или даже являющимся неотъемлемым элементом одного и того же социального объединения. Возможно, это объединение подразумевает базовое сходство ролей, например, ежедневные поездки на автобусе. Но очень часто такое сообщество будет многоуровневым и отчетливо неэгалитарным. Можно представить себе, скажем, общность, которая иногда существует между членами всех видов иерархических религиозных, братских, академических, спортивных или коммерческих объединений. Консервативные авторы могут быть правы, когда утверждают, что общность легче обретается в традиционных и иерархических социальных структурах, чем в новых эгалитарных структурах. Второе предположение Коэна заключается в том, что если ценность общности должна быть реализована для всех, то каждый должен иметь общность со всеми остальными. Но почему пассажиры автобусов не могут достичь удовлетворения от общности с другими пассажирами автобусов, в то время как владельцы роскошных автомобилей прекрасно могут достичь общности с другими владельцами роскошных автомобилей (которые собираются вместе, чтобы поворчать о стоимости ремонта)? Человеку, имеющему в своей жизни трудности с социализацией, нужно что-то с гораздо более конкретным содержанием, чем стать членом универсального сообщества. И часть этого более конкретного содержания вполне может проявляться именно в отделении себя от членов какого-то другого неуниверсального сообщества. «Мы ездим на горных велосипедах, не то что эти шоссейники». «Мы молимся истинному Богу».
Наконец, давайте обратимся к тому, что, по-видимому, является наибольшей надеждой Коэна, а именно к социально-экономической схеме, предложенной Каренсом. Как мы должны понимать мотивацию людей, действующих в рамках этого режима? По-видимому, ими не движет настоящая жадность и страх. Ибо, если движет, их повседневная жизнь будет ужасной жизнью, уготованной тем, кто оказался в ловушке отвратительного капиталистического порядка. Кроме того, если участники схемы искренне рассчитывают на выравнивание в конце налогового года, трудно понять, как в течение года ими могли двигать настоящая жадность и страх. Зачем волноваться о потенциальной выгоде, если вы знаете, что она будет растрачена, или бояться конкретной потери, если вы знаете, что она будет возмещена? Таким образом, похоже, что участникам схемы придется провести свою экономическую жизнь, подражая жизни людей, которые, по собственному мнению участников, живут ужасной жизнью, наполненной жадностью и страхом. Однако сомнительно, что участники смогут осуществить эту мимикрию. Трудно понять, как люди, отвергающие мотивационную структуру, которую Коэн приписывает участникам рынка, смогут понять, как будут действовать люди с такой мотивационной структурой, и смогут заставить себя действовать аналогичным образом.
Даже если эти члены сообщества действительно умудряются вести себя так, как будто они участники рынка, и готовы выравнивать доходы своего фиктивного капиталистического порядка каждый раз в день налога-и-трансферта, похоже, им придётся отказаться также и от всеобъемлющей общности, которая является для Коэна важнейшей ценностью. Продвинутый рыночный порядок потребует значительной дифференциации ролей и статусов. Руководителей компаний нужно возить на работу в мерседесах, чтобы они могли проводить телефонные конференции и не зависеть от непредвиденных обстоятельств поездок на автобусе. Менеджеры должны управлять, а сотрудники должны в какой-то степени подчиняться управлению, наниматься и увольняться. Конечно, это было бы серьезным препятствием для всех людей, желающих иметь общность друг с другом. Кроме того, взаимность в транзакциях людей была бы уродливой рыночной взаимностью, в которой, как утверждается, мы служим друг другу только ради ответных услуг, а не прекрасной неинструментальной взаимностью, в которой мы служим друг другу ради взаимности и до тех пор, пока она есть. Чем успешнее участники схемы ведут себя как рыночные агенты, тем больше они отсекают себя от того типа общности, которое, по Коэну, и отличает его позицию от простого либерального эгалитаризма.
Что, пожалуй, наиболее тревожно с точки зрения либертарианца в предложении Коэна присвоить рыночную социальную технологию, так это то, что технологию предлагается использовать, отвергая при этом ее важнейшую функцию и достоинство. Эта функция и достоинство заключаются в том, чтобы позволить людям со своими собственными различными и отдельными системами целей участвовать во взаимовыгодном кооперативном взаимодействии. Концепция рыночной взаимности объясняет, почему люди с глубоко разными конечными ценностями не должны быть врагами, а вместо этого могут жить в мире ко взаимной выгоде. Этот подход показывает, что людям не нужно переделываться в приверженцев какой-то общей «высшей» цели, чтобы иметь хорошие взаимоотношения. Он дает понять, насколько осуществим глубоко плюралистический и толерантный общественный порядок. Хайек особенно подчеркивает значение
открытия, что люди могут жить вместе в мире и взаимной выгоде, не соглашаясь на конкретные совместные цели и преследуя эти свои цели самостоятельно… [Это открытие] позволяет распространить состояние мира за пределы небольших групп, преследующих одни и те же цели, потому что оно дает каждому человеку возможность извлекать пользу из навыков и знаний других, которых ему даже не нужно знать и чьи цели могут полностью отличаться от его собственных. (1976: 109)
Хотя некоторые торговые партнеры могут также стать друзьями и иметь общие цели, признание большой ценности функции рынка означает признание того, что для любого реального человека из плоти и крови, который сохраняет свои отдельные жизнеопределяющие цели, проекты и обязательства, круг дружбы и любви будет распространяться только на крошечный процент людей, которые могут войти в круг его прямых или косвенных торговых партнеров. Решающим шагом становится превращение потенциальных врагов, которых хотелось бы победить или подчинить для продвижения своего блага, в потенциальных торговых партнеров, с которыми можно наслаждаться взаимовыгодным сотрудничеством.
Для многих политических теоретиков, таких как Коэн, этого недостаточно, поскольку фундаментальной целью политического исследования считается выявление и формулирование высшего общего блага — или иерархии благ — которому должны быть преданы все. Для таких теоретиков любая координация, которая не является координацией ради такой общей цели, принижается как эгоистичная, конфликтная и «хищническая» (2009: 82). Однако с либертарианской точки зрения социальный порядок, который защищает свободу каждого человека преследовать свои собственные жизненные цели и ценности посредством добровольного взаимодействия и общности с другими столь же свободными людьми, — это не просто приспособление к человеческой природе; это должное признание важности каждого из нас в отдельности.
[18] Для подробного изучения и критики см. Mack (2002a, 2002b).
[19] В отличие от предпочитаемой Коэном взаимности, в которой каждый участник в первую очередь обеспокоен результатом для другой стороны, рассмотрим проясняющее замечание Хайека о том, что «мы независимы от воли тех, чьи услуги нам нужны, потому что они используют нас в своих собственных целях и обычно мало интересуются тем, как мы используем их услуги. Во многом именно потому, что в экономических транзакциях повседневной жизни мы являемся лишь безличными средствами для наших собратьев, которые помогают нам в своих собственных целях, мы можем рассчитывать на такую помощь от совершенно незнакомых людей и использовать ее для любой цели, какой пожелаем» (1960: 141).
[20] Вспомним лозунг, процитированный в Главе 3, примечание 16: «Цена — это сигнал, завернутый в стимул».
[21] Я говорю «налога-и-трансферта», хотя Коэн, похоже, надеется, что эгалитарные настроения тех, кто получает доход выше среднего, побудят их добровольно отказаться от своих излишков доходов.