Работа Дэвида Шмидца в области политической философии, ориентированная на свободу и собственность[28], по своему характеру во многом отличается от работ Штайнера, Ломаски, Расмуссена и Дэна Уила. Эти другие авторы подчеркивают противоположные оценочные суждения, которые делают отдельные люди, или контраст между целями, которых разные люди имеют основания добиваться. Тем не менее, каждый из них полагает, что размышления об этом плюрализме приводят к доктрине прав личности, которая таким образом является наиболее важным источником дальнейших политико-философских выводов.
В своей книге Элементы справедливости Шмидц предлагает теорию справедливости, согласно которой существует (по крайней мере) четыре различных, несводимых элемента справедливости – заслуги, взаимность, равенство и потребности (2006: 4). Каждый из этих элементов является источником определенных требований справедливости. Более того, требования, исходящие от одного из этих элементов, может вступать в противоречие с требованиями, исходящими от другого. Более того, любое требование справедливости, проистекающее из любого из этих элементов, осуществляется с помощью эмпирической информации о человеческой психологии и условиях социального, экономического и политического прогресса или регресса. Из-за той важной роли, которую эта информация играет в определении требований различных элементов правосудия – а не только в определении того, как должны применяться уже установленные нормы справедливости – Шмидц видит себя исповедующим неидеальную теорию. Неидеальная теория контрастирует с идеальной теорией, которая, по крайней мере в ее крайней форме, стремится вывести принципы справедливости, или доктрины прав человека, или цели, которые все разумные существа должны продвигать – посредством чисто абстрактных рассуждений (Schmidtz 2011) [29].
Шмидц считает, что его теория в меньшей степени основана на единой доминирующей нормативной теме, чем идеальные теории. Поскольку система Шмидца состоит из более явно независимых, подвижных частей, он считает ее не такой тесно привязанной к концепциям доктриной, как те, что предлагаются, например, Нозиком, Штайнером, Ломаски и РиДУ (и мной). Вдобавок, включив элементы равенства и потребностей в свой общий взгляд на справедливость, Шмидц предлагает более экуменическое видение, чем теоретики, которые с большей готовностью примеряют на себя ярлык «либертарианца», чем он. (Однако он не отвергает этот ярлык.) Тем не менее, я рассчитываю, что описание общей позиции Шмидца, которое я представлю, увязывает ее элементы более плотно, чем может показаться на самом деле, демонстрирует преемственность его взгляда с ключевыми направлениями в общем либертарианском мировоззрении и указывает на то, что элементы равенства и потребностей играют в языке Шмидца меньшую роль, чем можно было бы ожидать.
Согласно Шмидцу, концепция справедливости требует воздавать людям должное (2006: 7). Эта концепция позволит нам сказать, что наказание невиновных несправедливо, потому что наказание никогда не может быть тем. что должно причитаться невиновным. Однако большинство вопросов, которые у нас возникают на тему справедливости – например, должны ли люди иметь равный доход – не могут быть решены с помощью изощренных выводов из общей концепции справедливости. По словам Шмидца, чтобы получить ответы на большинство наших вопросов о справедливости, нам нужен внешний стандарт. Мы не можем обратиться к основанию справедливости (что бы это ни было) или к сути справедливости. Скорее, мы должны обратиться к функции справедливости, то есть к тому, для чего справедливость является основой. Поскольку вопросы о справедливости обычно встают перед нами на более предметном уровне в виде вопросов о заслугах, взаимности, равенстве или потребностях, на большинство наших вопросов о справедливости необходимо ответить, определив, какие концепции заслуг, взаимности, равенства и нужды лучше всего будет обслуживать этот внешний стандарт – то, чему должна способствовать справедливость.
В чем же тогда добро, которое является целью или функцией справедливости, если не ее сущностью? Последовательный ответ Шмидца: взаимовыгодное сотрудничество. Мы хотим прийти к концепции элементов справедливости, которые заставят общество «стать и оставаться совместным предприятием для взаимной выгоды» (2006: 79). Шмидц также описывает эту цель в терминах “нашей общей хорошей совместной жизни”. И очевидно, что для Шмидца сама по себе хорошая жизнь включает в себя множество факторов, таких как проявление и получение заслуженного уважения. Мы хотим прийти к концепциям справедливого воздаяния, справедливой взаимности, справедливого равенства и таких потребностей, которые позволяют «людям жить вместе во взаимоуважительном мире» [30] (2006: 79). Важной чертой позиции Шмидца здесь является его прагматическое понимание того, что способствует хорошей артикуляции элемента справедливости, скажем, заслуг. Хорошая артикуляция – это не столько артикуляция, которая точно описывает воздаяние по заслугам, сколько артикуляция, выражение, практика или институционализация которой способствует цели воздаяния, а именно сотрудничеству ко взаимной выгоде. Концепция элемента справедливости будет проходить проверку в той степени, в которой «институционализация, одобрение, действия в соответствии с ним» будут способствовать нашей благополучной жизни (2006: 9–10) [31].
Многое в ЭС посвящено подробным обсуждениям правдоподобия и последствий принятия различных концепций заслуг, взаимности, равенства и потребностей. Многие из этих обсуждений не имеют партийного политического значения. Одним из примеров является обсуждение Шмидцем «транзитивной взаимности», которое призывает получателей благодеяний оказывать аналогичные благодеяния третьим сторонам, которые испытывают в них потребность. Скажем, это может быть учитель, который, будучи учеником, получил от учителя особо полезный совет, а теперь передает это благодеяние, давая аналогичный совет одному из своих учеников. Тем не менее, большинство исследований Шмидцем различных концепций заслуг, взаимности, равенства и потребностей имеют политическое приложение; и, на том или ином уровне, выводы этих исследований всегда благоприятны для либертарианцев.
В самой первой главе ЭС Шмидц указывает на общую проблему, заключающуюся в том, что люди расходятся во мнениях относительно того, какие действия следует выполнять и какие цели следует преследовать. Тем не менее,
Если мы хотим жить мирно, нам нужен высокий уровень консенсуса по длинному и по большей части невнятному списку «можно» и «нельзя», которые составляют обычное чувство справедливости, при помощи которого мы ориентируемся в нашем социальном мире.
(2006: 6)
И мы довольно быстро приходим к общей либертарианской идее о том, что решение состоит не в том, чтобы преодолеть наши существенные разногласия, а, скорее, в передаче полномочий по принятию решений.
Фактически, есть два способа договориться: мы договариваемся о том, что правильно, или о том, кто имеет над нами юрисдикцию – кто принимает решение. … Разве не странно, что наши самые большие успехи в обучении совместной жизни происходят не от согласия относительно того, что правильно, а от того, что мы соглашаемся позволить людям решать самим?
(2006: 6)
Первая тема, которую Шмидц поднимает в отношении заслуг – это вопрос о том, следует ли принимать явно общий скептицизм Ролза в отношении заслуг. Этот скептицизм избавляет людей, которые, возможно, размышляют о том, какие нормы распределения следует принять, от беспокойства о том, противоречат ли эти нормы независимым притязаниям отдельного индивида. Скептицизм Ролза сводится к тому, что кто-то заслуживает выгоды от своей производительной деятельности только в том случае, если: (1) он заслуживает свои качества – например, свой талант, энергию, проницательность, настойчивость – которые и стали причиной его продуктивности; и (2) никто не заслуживает таких качеств, потому что обладание такими качествами является вопросом удачи в естественных и социальных лотереях. Шмидц отрицает вариант (1).
Мы отличаем результаты, которые в чем-то обусловлены характером человека, от результатов, которые не обусловлены. То, что наделяет заслугами, если таковые имеются – это отношения между результатами и внутренними особенностями человека. Нам не нужно никаких предположений (и обычно мы их не делаем) о том, что вызвало эти особенности.
(2006: 36)
Когда внутренние особенности человека подтверждают претензии на заслуги, поддержка исходит из понимания того, что это за особенности, а не из свидетельств того, что они беспричинны. … Это возможность сказать, что мы заслуживаем похвалы за упорный труд не потому, что заслуживаем того, чтобы нам было суждено упорно трудиться, а просто потому что мы и в самом деле много работали [32].
(2006: 37)
Согласно Шмидцу, мы не обязаны принимать эти утверждения, а не (1). Однако, если мы примем эти утверждения, мы будем более уважительно относиться к людям и, скорее всего, будем вести тот образ жизни, который предпочитаем. У нас будет «теория, которая позволяет концепции заслуг быть тем, чем она должна быть в человеческих делах» – «теорией, признающей существование людей: существ, которые делают выбор и которые несут ответственность за свой выбор» (2006: 38).
Конечно, иногда человеку просто везет. Он может получить некоторую выгоду независимо от каких-либо заслугообразующих способностей, которые были у него на момент приобретения выгоды. Однако даже в этих случаях этот человек может заслужить признание на основании того, что он делает впоследствии. «То, что когда-то было морально произвольным, не должно оставаться таковым. Самое ценное, что нам дается в жизни – это возможности, и главное, что мы делаем, чтобы быть достойными их – это отдаем им должное постфактум» (2006: 53). Почему мы должны отдавать предпочтение концепции заслуг, которая дает людям право пользоваться даже своими незаслуженными возможностями? «Одним из оправданий признания людей за то, что они хорошо используют свои возможности, является то, что это дает людям возможность хорошо использовать свои возможности, тем самым помогая им хорошо жить вместе» (2006: 55).
Рассмотрение такого элемента справедливости, как равенство, Шмидц начинает с примера, приводимого Брюсом Акерманом, где он предлагает представить, как вы прибываете прямо перед ним в сад, в котором есть два вкусных яблока, и тут же в один присест съедаете оба (Ackerman, 1983). Шмидц присоединяется к Аккерману в осуждении вашего поведения, но утверждает, что это не предполагает общей презумпции в пользу равных долей. Что морально оскорбительно в вашем поведении, так это то что оно выражает неравное отношение к Акерману и, что более важно, отсутствие равного уважения к нему. В самом деле, равенство обращения и равное уважение приведут к неодинаковым результатам, когда между получателями есть определенное соответствующее неравенство – например, неравенство во вкладе в общее дело. Суждение о том, что вы должны были оставить это второе яблоко для Акермана, является результатом применения принципа равенства обращения к чрезвычайно искусственному сценарию (2006: 109–13) [33]. Когда люди не прибывают одновременно, Шмидц одобряет первичное присвоение бесхозных ресурсов на основе права первого использования. Первичное присвоение стимулирует человеческую предприимчивость и инновации – отчасти потому, что это позволяет тем, кто раньше прибыл, вкладывать свое время и усилия, не опасаясь перераспределения своей продукции или своей все более ценной земли среди тех, кто прибывает позже. Прибывшие позже лица также не находятся в невыгодном положении из-за прав первых владельцев, потому что перспектива этих прав имеет решающее значение для достижения баланса производительности и инноваций. «Первопроходцы платят цену за преобразование ресурсов в продуктивное использование. Опоздавшие пожинают плоды» (2006: 156). Право первоначального присвоения также запускает цепочку безопасного владения, которое позволяет отдельным лицам – поодиночке или совместно – преследовать свои цели по своему усмотрению. «Мы не можем жить вместе без правил, которые защищают наше имущество и тем самым позволяют нам планировать нашу жизнь отдельно от прочих» (2006: 157). Более того, точно так же, как нельзя путать требование равного обращения с требованием равных долей, не следует путать требование, чтобы никто (без вины) не был в плохом положении – это требование Шмидц называет «гуманизмом» – с требованием, чтобы все были равны в богатстве (или в бедности) (2006: 114–19).
Шмидц говорит: «Я думаю, что запросы на удовлетворение нужды относятся к числу несводимых к другим первичных элементов справедливости» (2006: 161). Однако Шмидца беспокоят люди, которые слишком много внимания уделяют сиюминутным и статическим потребностям, когда думают о распределении в соответствии с потребностями.
In many contexts, distributing according to need does not result in people getting what they need. It induces people to do what manifests need rather than what meets need.
Распределение на основе потребностей может не пройти тест на самоконтроль [то есть, способствует ли выражение или институционализация спроса на распределение на основе потребностей удовлетворению этих потребностей?], потому что альтернативные принципы часто более способствуют удовлетворению потребностей людей.
Во многих случаях распределение в соответствии с потребностями не приводит к тому, что люди получают то, что им нужно. Оно побуждает людей делать то, что демонстрирует их потребность, а не то, что ее удовлетворяет.
В долгосрочной перспективе крупномасштабное распределение на основе потребностей никогда не было ключом к уменьшению нужды людей в целом. Даже если бы удовлетворение потребностей было единственным, что имеет значение, мы все равно не хотели бы отделять размер зарплаты, например, от того, что действительно способствует удовлетворению потребностей, а именно от производительности. Мы по-прежнему хотели бы, чтобы ресурсы распределялись в значительной степени в соответствии с производительностью.
(2006: 167)
Шмидц считает, что социальный мир взаимовыгодного сотрудничества требует твердого соблюдения правил, защищающих индивидуальную свободу, собственность и соблюдение договоров. В своем фокусировании на взаимной выгоде и решающей роли, которую ожидание согласия в указанными правилами играет в появлении и поддержании взаимовыгодного сотрудничества, Шмидц является наследником классического либерализма Юма и Хайека. Подобно Юму и Хайеку, он осознает, что его позиция консеквенциалистична в очень широком смысле. Кроме того, он признает, что согласие может быть подорвано, если защищать его на консеквенциалистских основаниях. Ибо, если основанием для соблюдения определенных правил является то, что наша совместная жизнь становится лучше, не следует ли нарушить эти правила, если это приведет к еще лучшей или более продвинутой совместной жизни?
Шмидц отвечает на такие вопросы в своей главе «За пределами цифр», которая начинается с дилеммы вагонетки и дилеммы больницы. Дилемма вагонетки:
По рельсам скатывается вагонетка, по пути убивая пять человек. Если вы переведете вагонетку на другой путь, на котором находится только один человек, вы спасете пятерых и убьете одного.
(2006: 170)
Дилемма больницы:
Пятеро пациентов умирают из-за отсутствия подходящих доноров органов. Сотрудник службы доставки UPS входит в больницу. Вы знаете, что он подходящий донор для всех пяти пациентов. Если вы похитите его и извлечете из него органы, вы спасете пятерых и убьете одного.
(2006: 170)
Многие будут утверждать, что допустимо направить вагонетку на путь, где находится один человек, и отрицать допустимость направления скальпеля на доставщика; они будут стремиться выявить морально значимую разницу между этими ситуациями. Напротив, Шмидц концентрируется на объяснении того, что направить скальпель недопустимо, и, возможно, это же объяснение подойдет и для того, чтобы показать недопустимость направления вагонетки.
Согласно Шмидцу,
Широкая консеквенциалистская теория должна трактовать некоторые темы как недоступные для утилитарного расчета. … Почему? Потому что, с консеквенциалистской точки зрения, последствия имеют значение, и потому что с эмпирической точки зрения существует огромная полезность того, чтобы иметь возможность рассматривать определенные параметры как установленные, даже не допуская утилитарных рассуждений в каждом конкретном случае.
(2006: 171)
Чтобы добиться хороших результатов в реальном мире, … мы должны быть окружены не неограниченными максимизаторами, а людьми, которые уважают права, тем самым позволяя нам иметь систему ожиданий и доверия, которая позволяет нам вместе превратить наш мир в мир с более великим потенциалом. … Когда мы не можем рассчитывать на то, что другие будут относиться к нам как к носителям прав, обладателям самостоятельных жизней, мы живем в мире с меньшим потенциалом.
(2006: 171)
Если другие люди могут рассчитывать на то, что мы не убьем их, открываются новые возможности – возможности, которых в противном случае у людей не было бы. Напротив, если люди не могут рассчитывать на то, что мы не убьем их, тогда наше убийственное деяние может быть настолько хорошо, насколько это возможно в данных обстоятельствах – оно может достигнуть потолка полезности, но сам потолок будет ниже, чем он был бы, если бы убийство было совершенно исключено.
(2006: 172)
Когда врачи принимают запрет на извлечение органов у здоровых пациентов [или курьеров из службы доставки] без согласия, врачи отказываются от возможности оптимизировать – достичь потолка оптимизации – но пациенты получают возможность безопасно посещать врачей. Они получают мир с более высоким потолком. Такая полезность исходит от врачей, которые отказываются даже спрашивать, будет ли убийство пациента оптимальным.
(2006: 173)
Шмидц проводит различие между: (1) действиями, которые достигают предельного локального уровня полезности, поскольку отступают от ограничений, позволявших нам иметь систему ожиданий и доверия; и (2) действия, которые соответствуют таким ограничениям и, таким образом, создают или поддерживают перспективу достижения более высокого системного потолка. И его утверждение здесь, похоже, является утверждением непрямого консеквенциализма в духе Юма и Хайека о том, что следует отдавать предпочтение строго добровольным отношениям, потому что в конечном итоге оно поднимает нас (или, вероятно, поднимет нас) до этого более высокого потолка.
Тем не менее есть намеки на две альтернативные позиции. Первая из них заключается в том, что строгое согласие лучше, чем стремление к наилучшим последствиям в каждом конкретном случае, потому что потенциальный результат строгого согласия лучше, чем фактический результат принятия решений в каждом конкретном случае; лучше иметь более высокий потолок (который может быть достигнут), чем более низкий потолок, который реально будет достигнут. Возражение здесь, конечно, состоит в том, что на самом деле попасть в более низкий потолок полезности может быть лучше, чем лишь с некоторой вероятностю достичь более высокого потолка. Вторая из альтернативных позиций – это нормативное консеквенциалистское утверждение, согласно которому мораль заключается в том, чтобы действовать в соответствии с набором правил, которые имеют лучшие (ожидаемые) последствия, чем действия в соответствии с любым конкурирующим набором правил. Такой нормативный консеквенциалист не должен утверждать, что потрошение курьера будет иметь худшие последствия, чем соблюдение правила о запрете неспровоцированных убийств. Ибо нормативный утилитарист уже утверждает, что правильность действия – это вопрос соблюдения наилучшего набора правил.
Шмидц, кажется, склоняется к утверждению нормативного консеквенциализма, когда он причисляет себя к «‘утилитаристам практических правил‘, которые отказываются даже спрашивать о полезности конкретных действий в конкретных случаях» (2006: 173). Однако, если бы Шмидц продвигал нормативный консеквенциализм, он бы осудил тайное потрошение в дилемме больницы, просто потому что это действие противоречит одному из правил в рамках наилучшего набора правил. Однако вместо этого Шмидц предлагает стандартное косвенное консеквенциалистское предположение о том, что потрошение не останется секретом. Несомненно, «UPS Inc. будет интересно, что происходит со всеми курьерами, которых они продолжают отправлять в нашу больницу» (2006: 173–174). Следовательно, потрошение подлежит осуждению из-за ожидаемых отрицательных последствий этого действия. Трудность стратегии косвенного консеквенциализма заключается в том, что она связана с нашей надеждой на то, что нарушение поддерживаемых нами правил рано или поздно приведет к плохим последствиям.
Шмидц представляет трогательный отчет о своем обсуждении дилемм вагонетки и больницы с постсоветскими профессорами, которые отказываются признать необходимость пожертвовать одним, чтобы спасти пятерых. Профессора говорят ему:
Мы слышали это раньше. Всю жизнь нам говорили, что нужно жертвовать немногими ради многих. Нам сказали, что другого пути нет. Но то, что нам сказали, было ложью. Всегда есть другой выход.
(2006: 176)
И Шмидц пишет, что все больше и больше понимает мудрость этого ответа. Ведь «реальный мир не предполагает, что нет другого пути» (2006: 176). Однако я думаю, что Шмидцу стоит попытаться добиться большего. Во-первых, он мог бы указать на тот факт, что его консеквенциализм – это консеквенциализм взаимной выгоды. Следовательно, это исключает возможность принести большую пользу пятерым, нанеся большой вред одному – даже если нет другого способа спасти пятерых. Во-вторых, Шмидц мог апеллировать к концепции справедливости, с которой он начал, а именно, что справедливость призывает воздавать людям должное. Шмидц говорит нам, что на основе этой концепции мы можем сделать вывод, что должное для невиновных – это не быть наказанными. Разве не столь же правдоподобно, что невиновному подобает не быть убитым из-за невиновных, а спасение через убийство невиновных – не подобает невиновным? Действительно, в своем предпоследнем предложении по этой теме Шмидц присоединяется к утверждению Ролза-Нозика о том, что «справедливость заключается в уважении отдельности людей» (2006: 176). Однако справедливость здесь требует не только поиска другого пути, но также отказа принести в жертву одного, если не будет найдено другого способа спасти пятерых.
[28] Помимо Schmidtz (2006) см. Schmidtz (1994, 1995, 1998).
[29] Также см. Gaus (2016).
[30] Также см. Schmidtz (2006: 11, 55, 58, 59, 86, 150, 153, и 205).
[31] Означает ли это, что хорошая теория справедливости может состоять из полезных вымыслов, а не истин? Мне не нравится возможность того, что Шмидц ответит: «А в чем разница?» (2006: 206).
[32] Вспомним хайековское “Заслуги как предположеие о вкладе”, обсуждаемое в части 3.
[33] Контраст между равенством в подходе и равенством результатов – повторяющаяся тема в трудах Хайека.