Сетевое государство. 2. История как траектория.

Если смотреть сверху вниз, историю пишут победители. Речь идет о торжестве политической власти над технологической истиной.

Почему власть заботится о прошлом? Потому что мораль общества вытекает из его истории. Когда китайцы говорят о западном империализме, они имеют в виду не просто какую-то забытую драку в Южно-Китайском море, но и то, как это связано с поколениями колониализма и угнетения, с Альянсом восьми наций, опиумными войнами и так далее. И когда вы видите, что в американском твиттере кого-то осуждают как адепта какого-нибудь -изма, тут тоже вступает в силу история. Опять же, чем плохи эти -исты? А это вытекает из истории -изма…

Таким образом, когда вы слушаете историю режима (а вы делаете это каждый раз, когда слышите, как официальные органы режима хвалят или осуждают кого-то), вам следует слушать критически.

2.3.1. Политическая власть как движущая сила истории

Как власти используют историю? Какие методы они используют? История это не просто случайный набор имен и дат. У них есть проверенные методы анализа архивов, комплектования свиты героев и злодеев прошлого, превращения документов в (политически) полезные притчи. Вот две таких модели.

• Политическая детерминистская модель: историю пишут победители. Люди слышали это высказывание, но серьезное отношение к нему имеет глубокие последствия. Например, тот, кто утверждает, что пишет «первый набросок истории», уже тем самым оказывается одним из победителей. С другой стороны, история – это то, что полезно режиму. Классическим примером является Катынский лес: признание того, что это сделали Советы, лишило бы легитимности их послевоенный контроль над Польшей в период 1945-1991 годов, но как только СССР развалился, раскрытие правды стало допустимым.
• Модель политического талисмана: историю пишут победители, которые притворяются, что действуют от имени проигравших. Это вариант политической детерминистской модели, также известной как «наступательная археология», который в наше время практикуется истеблишментом в США, КНР и РФ, и все при этом изображают себя жертвой. Техника состоит в том, чтобы выбрать талисман, на защиту интересов которого претендует государство, например, советский пролетариат – а затем проштудировать историю, чтобы найти худшие примеры того, как нынешний соперник государства делает с выбранным талисманом что-то плохое.
  
  Возьмите эти реальные события, разместите их на первой полосе и убедитесь, что о них знают все. И наоборот, убедитесь, что события, не относящиеся к повествованию, игнорируются или подавляются как табу. Опять же, если взять СССР в качестве примера, там это включало в себя поиск бесконечных (реальных!) примеров того, как западные капиталисты обманывают рабочий класс, и замалчивание куда более худших (также реальных!) случаев, когда советские коммунисты подавляли свой рабочий класс, а также случаи, когда сам рабочий класс ведет себя неблаговидно. Обобщение на другие контексты оставлено в качестве упражнения для читателя, но сейчас особенно на слуху российский пример того, что американец назвал бы «моральным обязательством по защите» (R2P).

Такие методы используются для написания истории, которая выставляет государство в выгодном свете. Вот ещё примеры:

• Коммунистическая партия Китая: Сегодняшние китайские СМИ освещают Альянс восьми наций, опиумные войны и тому подобное исключительно в рамках своего внутреннего дискурса, как показывающие злонамеренность европейских колонизаторов, буквально ведущих войны, чтобы держать Китай порабощённым и сидящим на наркоте. В их истории для внутреннего употребления не упоминаются уйгуры, Тяньаньмэнь и тому подобное. При председателе Си КПК действительно обратила внимание на внутреннюю проблему коррупции, начав кампанию «Тигры и мухи»… но отчасти это связано с тем, что антикоррупционная кампания оказалась политически полезной против его внутренних врагов и, похоже, никак не затронула его союзников.
• Истеблишмент США: Сегодняшний истеблишмент США активно освещает события 4 июня 1989 года и вторжение РФ в Украину 2022 года, потому что это реальные события, которые выставляют Китай и Россию в плохом свете, а США – в хорошем. Но он никак не упоминает Альянс восьми наций 1900 года (когда США помогли вторгнуться в Китай с «коалицией желающих» защищать европейский империализм) или украинский Голодомор 1932 года (когда Уолтер Дюранти из The New York Times Company помог Советской России задушить Украину), поскольку тут критика идёт в противоположном направлении.
  
  Сейчас в нарративах США также не делается упор и на Культурную революцию (которая становится слишком похожа на современную Америку), или на западных журналистов, таких как Эдгар Сноу, которые помогли Мао прийти к власти, или на всю уродливую историю американской поддержки русского и китайского коммунизма. Это не просто вопрос возраста событий — в конце концов, контролируемые режимом средства массовой информации возвращаются во времени дальше, когда это удобно, искажая ради сегодняшних заголовков события 1619 года, однако их машина времени почему-то заикается на 1932 или 1900 годах. В современной Америке, как и в современном Китае, история, которая на слуху — это история, которую истеблишмент считает политически полезной против своих внутренних и внешних конкурентов.
• Британская империя: Британцы как в Первой, так и во Второй мировой войне по понятным причинам подчёркивали зло Германии, но не зло своего союзника России – далеко не в той же степени, не говоря уже про свое собственное зло во время Опиумных войн, или про желание Индийского субконтинента дышать свободно, и так далее. (Этот вопрос куда менее политизирован, поскольку Великобритания больше не является претендентом на звание чемпиона мира в супертяжелом весе, поэтому никто не обижается, когда кто-то указывает на её прошлую корыстную непоследовательность. Действительно, документирование грехов Соединённого Королевства теперь стало лёгкой домашней подработкой для всех, кто озабочен добродетелью Британии, поскольку победить побежденную империю гораздо легче, чем бороться с табу в империи, которая пока жива.)

Суть в том, что как только вы оторветесь от цивилизации, в которой вы выросли, и посмотрите на вещи в сравнении, методы политической истории станут очевидными. Один из этих приёмов заслуживает особого упоминания — это версия «истории злодеяний» в мирное время:

Одним из наиболее проверенных временем методов мобилизации общественной ожесточённости против врага и оправдания военных действий являются истории о зверствах. Этот метод, по словам профессора Лассвелла, использовался «с неизменным успехом во всех известных человечеству конфликтах».

Эта концепция так же полезна в мирное время, как и во время войны. Почему? Потому что государства подталкивают своих людей к участию в войнах, подчеркивая по существу оборонительный характер своих действий и дикое поведение врага. Но война — это политика другими средствами, поэтому политика — это война другими средствами. Даже в мирное время государство опирается на силу. И такое применение силы требует оправдания. История о зверствах — это инструмент, используемый для убеждения людей в законности применения государственной силы.

Рене Жирар, в рамках своей позиции, назвал бы это «обосновывающим убийством». Как только вы увидите эту технику, вы увидите ее повсюду. Несколько смягченные версии этой истории о злодеяниях – это основной приём, используемый для оправдания расширения политической власти.

• Если мы не заставим людей разуваться в аэропорту, люди умрут!
• Если мы не запретим людям добровольно принимать экспериментальные лечебные препараты, люди умрут!
• Если мы не создадим агентство по дезинформации, чтобы помешать людям оставлять враждебные комментарии в Интернете, люди умрут!

Действительно, почти всё в политике подкреплено историями о зверствах.²⁸ За большей частью действий правительства обычно стоит реальное, иногда фальшивое, иногда преувеличенное жираровское обосновывающее убийство (или, по крайней мере, обосновывающая травма).

Иногда история злодеяний оформляется в терминах борьбы с терроризмом, иногда в терминах защиты детей… но общая концепция такова: «Произошло что-то настолько ужасное, что мы должны использовать (государственную) силу, чтобы предотвратить повторение этого». Зачастую при этом полностью игнорируются смерти, вызванные самой этой силой. Например, когда FDA «предотвратила» смерти, приняв после истории с талидомидом суровые регуляции в отношении одобрения лекарств, это привело к гораздо большему количеству смертей из-за закона Эрума и отставания в разработке лекарств.

А иногда история о злодеяниях оказывается совершенно фальшивой; До того, как Ирак был ложно обвинён в хранении оружия массового поражения, его ложно обвиняли в выбрасывании младенцев из инкубаторов.

Разумеется, эти опасения не всегда будут подтверждаться. Тот факт, что существует стимул имитировать (или преувеличивать) зверства, не означает, что все злодеяния являются фальшивыми или преувеличенными.²⁹ Да, вы должны знать, что государства всегда «проваливаются», преувеличивая серьезность нарушений против них самих или против талисманов, на представление интересов которых они претендуют, пытаясь привлечь на свою сторону общественность, будь то китайская, американская или русская.

Но как только вы осознаете историческую модель политической власти, следующая цель — защититься как от Сциллы, так и от Харибды, как от чрезмерной доверчивости, так и от чрезмерного цинизма. Потому что, как история о зверствах является инструментом политической власти, так и отрицание геноцида, к сожалению, является таким же инструментом — как мы можем видеть из получившего Пулитцеровскую премию репортажа «Нью-Йорк Таймс» о сталинском украинском голодоморе.

Чтобы поддерживать этот баланс, знать, когда государства лгут и когда не лгут, нам нужна форма истины, достаточно мощная, чтобы стоять вне любого государства и судить его с высоты своего авторитета. Способ реагировать на официальную статистику не рефлексивной верой или недоверием, а беспристрастным, независимым расчётом.

Криптоистория «снизу вверх», которую мы представили в предыдущем разделе, отлично для этого подходит. Но чтобы полностью оценить это, нам нужна родственная теория: технологическая истина исторической теории.

2.3.2. Технологическая истина как движущая сила истории

Модель истории с позиций политической власти даёт нам полезный взгляд на вещи: история часто представляет собой чисто ленинское «кто/кого» и чисто шмиттовское «друг/враг». Но утверждать, что история всегда описывает исключительно грубое применение политической власти, было бы немного сухо³⁰ . В конце концов, общество должно распространять и правдивые факты, например, о природе, иначе окажется, что урожай не растёт³¹, а политический класс теряет власть.

Это приводит к нас к использованию другой оптики для анализа истории – более технологически сфокусированной.

• Технологическая детерминистская модель: технология является движущей силой истории. В то время как политическая детерминистская модель подчёркивает, что история пишется (и, следовательно, искажается) победителями и тем самым пропагандирует только то, что полезно для данного государства, технологическая детерминистская модель отмечает, что существуют некоторые ключевые области — главным образом в науке и технике — где многие общества (если не большинство) получают выгоду от передачи технических фактов без искажений. В конце концов, существует непрерывная цепь от Архимеда, Арьябхаты, Аль-Хорезми и прочей древности до всей нашей существующей науки и техники. Сотни лет спустя нас уже не так уж заботят государственные законы времен Исаака Ньютона, но нас волнуют законы Ньютона. В этой модели все политические идеологии существовали во все времена — меняется лишь то, является ли данная идеология в тот или иной момент технологически осуществимой в качестве организующей системы для человечества. Таким образом: политическая мода приходит и уходит циклично, поэтому абсолютным показателем общественного прогресса является уровень технологического развития культуры, например, по шкале Кардашева.
• Модель траектории: истории — это траектории. Мы уже упоминали эту концепцию раньше, когда обсуждали историю как загадочную эпопею извилистых траекторий, но повторить не помешает. Если вы технически подкованы, вы можете задаться вопросом, почему в этой книге мы уделяем так много места истории. Один из ответов состоит в том, что истории — это траектории динамических систем. Если вы можете потратить всю свою жизнь на изучение волновых уравнений, уравнений диффузии, временных рядов или уравнений Навье-Стокса (а вы можете), то вы можете сделать то же самое для человеческой динамики. Говоря более подробно, мы знаем из физики (и Стивена Вольфрама!), что очень простые правила могут создавать невероятно сложные траектории динамических систем. Например, для уравнения Навье-Стокса мы можем разделить эти траектории на ламинарный поток, турбулентный поток, невязкий поток, несжимаемый поток и т. д., чтобы описать различные способы, которыми поле скоростей может развиваться с течением времени. Эти классификации основаны на измерениях течения жидкостей с течением времени. И изучение хотя бы одного из этих типов траекторий может стать целой исследовательской дисциплиной.
  
  И всё это богатство обеспечивает динамика неодушевленных предметов. Теперь сравните это с макроскопическими движениями миллионов разумных агентов. Аналогичным образом вы можете попытаться вывести правила поведения людей в ситуациях ламинарных хороших времён, бурных революционных времён и т. д., изучая имеющиеся у нас записи о человеческом поведении — данные, которые неизбежно производят люди.
  
  Эта аналогия на самом деле очень точна, если задуматься о виртуальной экономике и истории поведения человека в социальных сетях и криптосистемах. Имея всю полноту времени и всю полноту по-настоящему открытых данных, мы, возможно, даже сможем разработать психоисторию в духе Азимова, то есть способ предсказать макроскопическое поведение людей в определенных ситуациях, без требования к знанию всех микроскопических деталей. Мы уже можем в некоторой степени делать это для искусственных сред, таких как игры³² и рынки, и всё больше человеческих сред буквально становятся цифровыми.³³
• Статистическая модель: история помогает прогнозировать. С точки зрения статистики, история необходима для точного расчета будущего. См. любую статью по анализу временных рядов или машинному обучению — или фильтр Калмана, который делает эту концепцию очень явной. Перефразируя Оруэлла, без точной количественной записи прошлого вы не сможете контролировать будущее, в том смысле, что теория, на которую опирается ваш контроль, буквально не будет работать.
• Модель спирали: линейная и циклическая история могут сосуществовать. С точки зрения прогрессиста, история представляет собой линейный тренд постепенного увеличения свободы, и те, кто выступает против этого, находятся на неправильной стороне истории³⁴. Другие считают историю цикличной, постоянной петлей, в которой единственное, что остаётся на долю технологов — это изобретать велосипед, или где «сильные люди создают хорошие времена, хорошие времена создают слабых людей, слабые люди создают тяжёлые времена, а тяжёлые времена создают сильных людей». Но есть и третья точка зрения, взгляд на историю как восходящую спираль. Утверждается, что с одной точки зрения история действительно прогрессивна, с другой — она действительно циклична, и примирение состоит в том, что с каждым поворотом штопора мы продвигаемся немного вперед в технологическом отношении, а не теряем всё нажитое. С этой точки зрения попытки восстановить непосредственно предыдущее состояние маловероятны, поскольку движение вспять во времени невозможно, но если пройти по спирали вперёд ровно на виток, можно достичь хорошего приближения к желаемому прошлому. Или всегда можно просто прийти к коллапсу.
• Модель Озимандиаса: цивилизация может рухнуть. История показывает нам, что технологический прогресс не является неизбежным. Это довольно ясно демонстрируется в подкасте «Падение цивилизаций». Один из хороших примеров – Гобекли-Тепе. Вы можете думать об этом как астроном (где следы всех разумных форм жизни в космосе? Правда ли, что Вселенная это тёмный лес?) или как антрополог (как все эти развитые цивилизации просто берут и полностью вымирают?). Появляется отрезвляющая мысль о том, что наша цивилизация может быть просто лучшим игроком в этой онлайн-стратегии на данный момент: мы продвинулись дальше всех, но у нас нет гарантии, что мы победим, прежде чем убьем себя³⁵, как все другие цивилизации до нас.
• Модель Ленски: организмы в ходе эволюции не упорядочены по степени совершенства. Ричард Ленски провёл знаменитую серию долгосрочных эволюционных экспериментов с кишечной палочкой, в ходе которых он каждый день отбирал свежую культуру бактерий, замораживал ее в анабиозе и тем самым в течение десятилетий сохранял снимок того, как выглядел каждый день эволюции на поверхности планеты. Удивительная особенность бактерий заключается в том, что их можно разморозить и реанимировать, поэтому Ленски мог взять старый штамм E. coli с 1173-го дня и поместить его в пробирку с сегодняшним штаммом, чтобы увидеть, который будет лучше воспроизводиться в ближайшем будущем, если считать по количеству организмов. Результат показал, что история не образует строгой упорядоченности. Тот факт, что штамм 1174 дня превзошел штамм 1173 дня, а штамм 1175 дня превзошел штамм 1174 дня и так далее, не обязательно означает, что сегодняшний штамм всегда будет побеждать штамм 1173 дня. Сложность биологии такова, что она больше похожа на непредсказуемую игру типа «камень/ножницы/бумага».
• Модель крушения поезда: те, кто не знает истории, обречены ее повторить. Ещё один подход к истории — думать о ней, как о серии дорогостоящих экспериментов, в ходе которых люди часто делали определенный выбор, казавшийся в то время разумным, и в конечном итоге оказывались в бедственном положении. Это, например, коммунизм: идея, убедительная для многих, но история показывает, что она на самом деле не даёт хороших результатов на практике.
• Модель лабиринта идей: те, кто подстраивается под историю, никогда не изобретут будущее. Это контраргумент к модели крушения поезда: прошлые результаты не всегда определяют будущие результаты, и иногда для внедрения инноваций необходимо иметь мышление новичка. Как правило, это лучше работает для добровольных технологий и инвестиций, чем для модификаций общества сверху вниз, таких как коммунизм. Одним из инструментов для этого является концепция, которую я недавно написал, под названием «лабиринт идей». Здесь важно, что даже если бизнес-предложение не сработало в прошлом, это не обязательно означает, что оно не сработает сегодня. Технологические и социальные предпосылки могли кардинально измениться, и двери, ранее закрытые, теперь могут открыться. В отличие от законов физики, общество не является инвариантным во времени. Как однажды признался даже ведущий мировой антитехнологический блог:

Виртуальная реальность была полным провалом вплоть до того момента, пока не перестала им быть. Таким образом, компания последовала курсом, намеченным несколькими другими прорывными технологиями. Они не развиваются итеративно, постепенно становясь всё более полезными. Вместо этого они, если глядеть со стороны, вообще не развиваются, продвигаясь вперед урывками, сквозь спирали стыда, сквозь банкротства, шумиху и сокращения бюджетов – пока однажды, внезапно развернувшись, они полностью, тотальноо не побеждают.

• Модель Райта-Фишера: история – это то, что выживает в естественном отборе. В популяционной генетике существует важная модель возникновения и распространения мутаций, называемая моделью Райта-Фишера. Когда возникает новая мутация, она встречается только у 1 человека из N. Как она достигает N из N, 100%, того, что называется «фиксацией»? Ну, во-первых, возможно, она никогда этого не сделает. Она может просто не закрепиться. Она также может достичь уровня N из N просто по счастливой случайности, если популяция N невелика — это известно как «фиксация через генетический дрейф», когда люди с мутацией просто размножаются больше, чем другие. Но если мутация дает некоторые выборочные преимущества, если она помогает воспроизводить своего хозяина в конкурентной среде, то у неё есть более чем реальный шанс достичь 100%. Точно так же и исторические идеи можно рассматривать как способствующие или, по крайней мере, не мешающие распространению в популяции их носителей, часто авторитетов, которые пишут эти истории. Некоторые из этих идей возникли благодаря глупой удаче, в то время как другие представляют собой утверждения, которые принесли выборочную пользу режиму – часто за счет делегитимации соперников и легитимизации собственного правления, или путем предоставления режиму новых технологий. Это теория меметической эволюции; идеологические мутации, которые увеличивают технологическое преимущество или политическую власть, выигрывают в естественном отборе.
• Вычислительная модель: история — это ончейн-популяция; всё остальное – редактирование истории. Есть замечательная книга Франко Моретти «Графики, карты и деревья». Это вычислительное исследование литературы. Аргумент Моретти заключается в том, что любое другое исследование литературы по своей сути предвзято. Выбор книг для обсуждения сам по себе является неявной редакционной работой. Вместо этого Моретти эксплицитно создаёт полную базу данных с полными текстами и пишет код для создания графических представлений этой базы. Аргумент здесь заключается в том, что только вычислительная история может представить всю популяцию в статистическом смысле; всё остальное — это просто предвзятая выборка.
• Геномная модель: история — это то, что показывает нам ДНК (и языки, и артефакты). Книга Дэвида Райха «Кто мы такие и как мы сюда попали» представляет собой каноническое популярное изложение этой школы мысли, наряду со старой книгой Кавалли-Сфорца «История и география человеческих генов». Краткий аргумент таков: наша истинная история записана в наших генах. Обычные тексты можно подделать, исказить или потерять, а геномику (современную или древнюю) — нет. Языки и артефакты для исторической реконструкции немного менее надежны в качестве сигнала, хотя они часто соответствуют тому, что показывают новые геномные исследования о закономерностях древних миграций.
• Модель дерева технологий: история — это великие личности, действующие в рамках возможного. Теория великих исторических личностей утверждает, что такие люди как Исаак Ньютон и Уинстон Черчилль формировали события. Контраргумент гласит, что этих людей несло течением, более сильным, чем они сами, и что на их месте другие сделали бы то же самое. Например, едва ли не на каждого Ньютона найдётся Лейбниц, который тоже мог бы изобрести дифференциальное исчисление. Ни одну из этих позиций невозможно полностью проверить без эксперимента, подобного эксперименту Ленски, в котором мы заново прогоняем историю с теми же начальными условиями, однако полезной моделью для согласования этих двух точек зрения является дерево технологий из Civilization. Вкратце, вся известная наука представляет собой внешний край кроны дерева, и человек может расширить это дерево в заданном направлении. Например, у Сатоши не было своего Лейбница; в то время, когда другие были сосредоточены на социальных, мобильных и локальных технологиях, он работал над совершенно другой парадигмой. Но он был ограничен доступными субтехнологиями, такими концепциями, как Hashcash, цепочки временных меток и эллиптические кривые. Точно так же, как да Винчи мог задумать вертолет, но вряд ли построил его из доступных на тот момент материалов, модель дерева технологий допускает индивидуальную свободу действий, но подчиняет ее ограничениям того, что может быть достижимо одним человеком в данную эпоху. Главное преимущество модели дерева технологий заключается в том, что (как и лабиринт идей) его можно сделать видимым и доступным для навигации, как это было сделано Институтом долголетия Форсайта.

Возможно, вас немного удивит тот факт, что различных моделей понимания истории (назовем их историческими эвристиками) существует не меньше, чем парадигм программирования. Откуда такое разнообразие? Дело в том, что изучение истории, как и идею стратегии государственного строительства, которую мы представим позже, можно уподобить некой разновидности программирования или, по крайней мере, технике анализа данных. То есть история — это анализ логов.

• Модель сбора данных: история как анализ логов. Здесь мы имеем в виду «логи» в самом общем смысле – всё, что общество записало или оставило после себя; Да, документы, но также физические артефакты, гены и произведения искусства, точно так же, как «запись» в логах может содержать двоичные объекты, а не просто текст.
• Если продолжить аналогию, то, вы можете попытаться отладить программу, работая вслепую, без логов, или, как вариант, вы можете попытаться просмотреть каждую строку логов. Но вместо любой из этих крайностей наилучших результатов можно добиться, если у вас есть метод для преобразования логов во что-то действенное.

Вот почему существуют исторические эвристики. Это стратегии, позволяющие извлечь информацию из всех документов, генов, языков, транзакций, изобретений, крахов и успехов людей с течением времени. История – это полная запись всего, что сделало человечество. Это очень богатая структура данных, о которой мы только начали думать как о структуре данных.

Теперь мы можем думать о письменной истории как о (неполной, предвзятой, зашумлённой) выжимке из этого полного лога. В конце концов, если вы когда-либо находили репортерское описание видеосвидетельства без ссылки на первоисточник, или находили видео, вводящее в заблуждение благодаря съёмке с определённого ракурса, вы поймёте, почему доступ к полному логу публичных событий – это огромный шаг вперёд.

2.3.3. Столкновение политической власти и технологической истины

Теперь мы определили модели истории сверху вниз и снизу вверх. Столкновение этих двух моделей, оруэлловского релятивизма истеблишмента³⁶ и абсолютной истины блокчейна Биткоина, политической власти и технологической истины… это столкновение заслуживает изучения.

Давайте приведем три конкретных примера, когда политическая власть столкнулась с технологической истиной.

• Тесла > New York Times. Илон Маск использовал инструментальную запись поездки Теслы, чтобы опровергнуть статью NYT. Компания New York Times утверждала, что в автомобиле разрядился аккумулятор, но логи показали, что они специально катались на машине туда-сюда, пока заряд не иссяк, и сведения в статье об истории вождения были ложью. Его числа перевернули их буквы.
• Метка времени > Макрон, NYT. Пользователи твиттера использовали временную метку фотографии, чтобы опровергнуть предполагаемую фотографию бразильских пожаров, которую опубликовал Эммануэль Макрон и без всякой критики перепечатала NYT. С помощью обратного поиска изображений была найдена та самая картинка, сделанная фотографом, умершим в 2003 году, поэтому ей было больше десяти лет. Это имело большое значение, потому что The Atlantic буквально призывала к войне с Бразилией из-за этих (фальшивых) фотографий.
• Доказуемый приоритет патента. Китайский суд использовал временную метку в блокчейне для установления приоритета в патентном иске. Одна компания доказала, что она не могла нарушить патент другой, поскольку её заявка была сохранена в блокчейне до того, как другая компания подала свою заявку.

В первом и втором примерах сотрудники компании New York Times просто исказили факты, как они обычно это делают, распространяя политически полезные утверждения против двух своих вечных оппонентов: основателя технологической компании и иностранного консерватора. Независимо от того, были ли эти искажения сделаны намеренно или из-за невнимательности, «слишком благоприятной, а потому не требующей проверки», в обоих случаях они были попытками осуществления политической власти, которые натолкнулись на кирпичную стену технологической истины. В третьем примере китайская политическая система делегировала блокчейну работу по выяснению того, что является истиной.

Во всех трех случаях технологии предоставили более надежные средства определения того, что является истиной, чем предыдущие золотые стандарты – будь то «бумажка с печатью» или воля правящей партии. Это децентрализовало определение истины, отобрав часть инструментов у централизованного истеблишмента.

2.3.4. Определения политической и технологической истины

Не всегда возможно обеспечить децентрализованное определение истины без участия политического истеблишмента. Некоторые истины по своей сути относительны (и, следовательно, относятся к политическим), тогда как другие поддаются абсолютной проверке (и, следовательно, технологические).

Вот ключ: это истина, если другие в неё верят, или это истина независимо от того, во что верят люди?

Политическая истина истинна, если все верят в её истинность. К этой категории относятся такие вещи, как деньги, статус и границы. Вы можете поменять картинку, переписав факты в мозгу людей. Например, вопросы о том, сколько стоит доллар, кто президент и где проходит граница страны — всё это зависит от представлений, заложенных в головах людей. Если достаточное количество людей поменяют мнение, рынки начнут двигаться, президенты сменятся, а границы сдвинутся.³⁷

И наоборот, техническая истина верна, даже если ни один человек не верит в её истинность. К этой категории относятся факты из математики, физики и биохимии. Они существуют независимо от того, что у людей в головах. Например, какова величина π, скорости света или диаметра вируса.³⁸

Это две крайности: политические истины, которые можно изменить, переписав софт в мозгу людей, и технические истины, которые существуют независимо от этого софта.

2.3.5. Баланс политической власти и технологической истины

Как только вы неохотно признаете, что не каждый аспект социально-политического порядка может быть выведен на основе объективного расчета и что некоторые вещи действительно зависят от произвольного консенсуса, вы понимаете, что нам необходимо поддерживать баланс между политической властью и технологической истиной.³⁹

На этот счет у китайцев есть ёмкая поговорка: отсталые будут побеждены. Если ты плохо разбираешься в технологиях, тебя побьют политически. И наоборот, у американцев тоже есть поговорка: «Ты – и какая армия?» Не имеет значения, насколько ты хорош как индивидуальный технолог, если тебя значительно превосходят в политическом отношении. А если ты достаточно непопулярен, у тебя не будет политической власти для реализации изменений в физическом мире.

Объединение этих взглядов заставляет нас искать баланс между национализмом и рационализмом, где первый понимается в самом широком смысле как «групповая идентичность». Это баланс между политической властью и технологической истиной, между стабилизирующими группу нарративами и неудобными фактами. Вам нужно и то, и другое.

Вот как соотносятся политические и технологические теории истории. Технологическая история — это история того, что работает; политическая история — это история того, что помогает сохранить власть. Собираем все части вместе:

• У нас есть политическая теория истории, которая утверждает, что «социальные и политические стимулы способствуют распространению политически полезных нарративов».
• У нас есть технологическая теория истории, которая утверждает, что «финансовые и технические стимулы способствуют распространению технологических истин».
• У нас есть ряд примеров, показывающих, как политически влиятельные игроки были ограничены децентрализующей технологией.
• У нас есть ещё больше примеров, которые показывают, что некоторые факты действительно определяются общественным консенсусом, тогда как другие поддаются децентрализованной проверке.
• И мы понимаем, почему группам для выживания необходимо и то, и другое; отсталые будут побеждены, а непопулярные вообще никогда не будут иметь политической власти.

Можем ли мы обобщить эти наблюдения в более широкий тезис, во всеобъемлющую теорию, включающую столкновение политической власти и технологической истины как особый случай? Можем. И это подводит нас к рассуждениям про Бога, Государство и Сеть.

---

²⁸ Отличный пример – видео Реми Мунасифи “Люди умрут!“

²⁹ Не все законы контрпродуктивны, хотя многие новые законы действительно таковы. Это связано с тем, что новые законы подобны коду, который запускается в производство, даже не будучи прочитанным (не говоря уже о проверке), часто в условиях серьёзного противодействия, затрагивает миллионы граждан, почти не даёт возможности проконтролировать, чтобы желаемые результаты и впрямь были получены, плюс цикл обратной связи с клиентами чрезвычайно медленный, а способов отказаться от использования закона чрезвычайно мало. И тем не менее, не все законы плохи!

³⁰ Есть забавный мем, иллюстрирующий ограниченность политической истории. «Время реально», — говорит Аристотель. «Время — это иллюзия разума», — говорит Иммануил Кант. «Время было изобретено часовыми компаниями, чтобы продавать больше часов», — говорит Карл Маркс.

³¹ Конечно, некоторые режимы действительно препятствовали передаче основных научных фактов. Трофим Лысенко, как известно, сказал, что пшеница могла бы стать рожью, если бы этого захотел рабочий класс. Он вызвал вполне предотвратимый голод и уничтожил менделистов-генетиков за их буржуазную веру в не позволяющую таких фокусов биологию. Его идеология на какое-то время принесла ему политическую власть… но с какой целью? Подданные, правившие в рамках политической идеологии, которая полностью отрицала технологическую истину, в конечном итоге умирали, что означало политическую власть ни над кем. С высоты птичьего полёта это можно считать формой давления естественного отбора против распространения советского коммунизма в частности и против чисто политической детерминистской модели мира в целом. Мозговой вирус, который быстро убивает своего хозяина – это плохой мозговой вирус. Другими словами, чрезмерная ложь на службе политической власти влечет за собой последствия, хотя этим последствием может быть просто смерть как управителя, так и управляемых.

³² В истории нельзя повторить эксперимент. А вот в шахматах можно. Вы можете восстановить исходное состояние и переиграть игру.

³³ Это открытая метавселенная и дополненная реальность. Но также это социальные сети и финансовые приложения. Очень большая часть человеческих взаимодействий теперь имеет что-то цифровое посередине, точно так же, как в течение последних нескольких столетий в середине у них был лист бумаги от государства (например, свидетельства о рождении и смерти, реестры собственности и т. д.)

³⁴ Люди, которых сочли выступающими против должного хода истории, не просто проигрывают – им приходится против меняющегося морального климата, который в первую очередь осудит их за саму эту борьбу.

³⁵ Навал Равикант как-то твитнул о концепции «завершителя», единственного человека, способного положить конец человечеству.

³⁶ Под этим мы подразумеваем, что если вся истина относительна и оказывается функцией властных отношений, политическая партия, находящаяся у власти, может просто диктовать, что является истиной. Это сплав релятивистской деконструкции Фуко и социального конструирования истины из романа “1984”. Если 2+2 — это то, что говорят власть имущие, то угадайте, что? Те, кто у власти, скажут 2+2=5, если захотят, и даже заставят лауреатов премии Филдса сражаться за это утверждение.

³⁷ Это то, чем истеблишмент США призван манипулировать в глобальном масштабе, а китайский истеблишмент хорошо умеет делать внутри страны.

³⁸ Именно здесь истеблишмент США особенно недальновиден, зато китайский истеблишмент достаточно силен. Большинство американских политиков не имеют технического образования, известные журналисты не умеют решать элементарные математические задачи, и лишь немногие из людей, вовлеченных в американский истеблишмент, построили что-то более сложное, чем книжная полка. Между тем, китайский истеблишмент полон инженеров и реально строил свою страну последние 40 лет, хотя следующее поколение китайских лидеров может уже не иметь такого опыта.

³⁹ Блокчейны действительно переносят всё больше политических аспектов в сферу технологий, превращая общественное согласие по поводу границ в общественное согласие по поводу чисел. Но софт в головах людей по-прежнему имеет значение, поскольку блокчейны работают только в том случае, если достаточное количество людей владеют своим базовым активом (поддерживая ненулевую цену), соглашаются использовать одну и ту же версию программного обеспечения узла и кошелька и так далее. Сравните это, скажем, с вертолетом, для работы которого вообще не требуется никакого общественного консенсуса, поскольку он зависит исключительно от законов физики.