Это перевод стенограммы видео с канала “Весна народов”. Оригинал стенограммы можно найти на субстеке этого канала.

Читая то, что социалисты пишут об анархо-капитализме, нетрудно заметить: они очень настаивают на том, что это не форма анархизма. Часто они даже отказываются писать это слово без кавычек вокруг приставки «ан». Их аргументы сводятся к тому, что анархизм исторически относился к идеологии, выступающей за насильственную коллективизацию или перераспределение частной собственности и относящейся к традиционно организованному частному бизнесу как к сущности, эквивалентной государству, а то и хуже него. Так правы ли они в этом утверждении? Внимание, спойлер: нет. После тонны исследований я составил довольно исчерпывающее объяснение, почему, собственно, нет. Так что располагайтесь в кресле, устраивайтесь поудобнее и наслаждайтесь. Это Байрон с его «Весной Наций», и сегодня у нас история анархизма.

Прежде чем мы перейдём к сути, следует напомнить, что любой вопрос, который можно сформулировать как «является ли икс игреком», зависит от определений икса и игрека, а определения – это не факты. Язык — это всего лишь инструмент общения, а слово «анархизм» — это просто буквы, которые я набираю своими обезьяньими пальцами прямо сейчас, чтобы попытаться донести какую-то идею до вас, других обезьян, которые это читают. Если бы я сказал вам, что под «анархистом» я подразумеваю того, кто смотрит Евангелион, то вам, возможно, было бы разумнее просто принять это, а для обозначения политической идеологии использовать какое-то другое слово, по крайней мере, в контексте этого конкретного разговора. 

Роза пахнет столь же сладко, хоть розой назови её, хоть нет. Идеи анархо-капитализма не становятся более или менее справедливыми или правильными в зависимости от того, называете ли вы их «анархизмом» или нет. Итак, я думаю, проблема полностью исчерпана. Рассказ окончен, спасибо за внимание. Шучу.

Хотя само слово — это вопрос семантики, безусловно, существуют реальные разногласия относительно истории, которая его окружает. Если вы спросите об этом среднестатистического анархо-коммуниста, он будет общаться в полной уверенности, что анархизм был коллективистским с самого начала, и все соглашались с этим до 1950-х годов, пока Мюррей Ротбард случайно не начал называть себя анархистом. Как я собираюсь объяснить далее, на самом деле всё было совсем не так. По мере того, как мы будем разбираться во всей этой истории, станет также совершенно очевидно, что значение слов со временем естественным образом меняется, чего социалисты, называющие себя «анархистами», упорно не понимают, когда полагают, что «Прудон называл себя социалистом» — это сокрушительный аргумент. По иронии судьбы, часто именно этих людей будет корёжить от требования называть фашистов социалистами, хотя фашисты использовали этот термин гораздо позже, чем анархисты-индивидуалисты, а если забыть о ярлыках и смотреть исключительно на экономическую политику, взгляды большинства фашистов окажутся гораздо ближе к современному социализму, чем взгляды кого-то вроде Бенджамина Такера.

Но я отвлёкся. Итак, история анархизма. Первое зарегистрированное использование слова «анархизм» в английском языке относится к 1642 году, в начале английской гражданской войны. Тогда это не относилось к политической идеологии, никто в тот момент не ходил и не называл себя анархистом. Это слово использовалось как уничижительное, вероятно, сторонниками короля Карла, чтобы описать сторонников парламента, которых они считали восставшими против короля. По сути, они называли их сторонниками неуправляемого хаоса.

Только около двухсот лет спустя во Франции Пьер Жозеф Прудон начал использовать слово «анархизм» для описания своей идеологии. Он стал первым человеком, который это сделал, то есть отцом анархизма. В своем эссе 1840 года «Что такое собственность?» Прудон определяет анархию как отсутствие господина или суверена, написав: «Ни наследственность, ни коллегия выборщиков, ни всеобщее избирательное право, ни превосходство суверена, ни освящение традиции религией или древностью не могут сделать королевскую власть легитимной. Какую бы форму она ни принимала — монархическую, олигархическую или демократическую — королевская власть или власть человека над человеком нелегитимны и абсурдны». 

Очевидно, ни один анархо-капиталист не стал бы возражать этим словам. Если попросить анкапа дать определение анархии, он, вероятно, сказал бы что-то очень похожее: общество без государства. И всё же, те же самые коллективистские анархисты, которые так яростно осуждают ротбардианство, склонны гораздо более охотно принимать Прудона как «отца анархизма». Почему? Ну, по сути, всё сводится к заявлению, которое Прудон делает в эссе «Что такое собственность?», отвечая на заданный в названии работы вопрос: «Собственность — это грабёж!». На первый взгляд, это звучит совершенно противоположно взглядам Ротбарда, не говоря уже о том, что это самопротиворечащее высказывание. Как собственность может быть кражей, если само понятие кражи предполагает идею собственности? И всё становится ещё сложнее, когда Прудон в более поздней работе под названием «Системы экономических противоречий» заявляет: «Собственность — это свобода!», при этом всё еще придерживаясь линии «Собственность — это кража».

Так как это всё понимать? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны учесть, что Прудон француз. И из этого есть два очень важных следствия. Во-первых, это означает, что его работы – это часть традиции континентальной философии, поэтому, как и Ницше, Гегель и Фуко, он имеет тенденцию писать несколько поэтично, даже порой в ущерб ясности. И, во-вторых, во Франции 19 века и в Европе в целом большая часть земли всё ещё принадлежала аристократам, которые приобрели свою землю, а следовательно, и своё богатство, не путём первичного присвоения и дальнейшего умножения богатства через ряд добровольных сделок, а будучи частью государства. Так что эта собственность действительно была кражей в прямом ротбардовском смысле. То есть, это была земля, украденная у обрабатывавших её крестьян наследственным дворянским классом, сформировавшим средневековое государство.

Эти земельные титулы были справедливо отменены во время Французской революции 1789 года, но позже частично восстановлены. К тому времени, как в 1840-х годах Прудон написал «Что такое собственность?» французское общество снова стало недовольно таким положением дел. Итак, собственность, которую Прудон отождествляет со свободой, в принципе не то же самое, что собственность, которую он отождествляет с воровством, но он считал, что на практике эти два понятия переплелись, и суть его политической идеологии, которую он назвал «анархизмом» – в том, чтобы попытаться распутать эти два понятия. В одном месте в «Что такое собственность?» Прудон ясно выражает это, заявляя о своем согласии с другим философом, Пьером Леру, в утверждении: «Есть собственность и собственность — одна хорошая, другая плохая. Теперь, поскольку правильно называть разные вещи разными именами, если мы сохраняем название «собственность» для первого понятия, мы должны называть второе грабежом, насилием, разбоем. Если же, напротив, мы сохраняем название «собственность» для второго, мы должны обозначать первое термином “владение” или каким-то другим эквивалентом; в противном случае мы столкнёмся с проблемами от этой нежелательной синонимии».

Когда классический либеральный экономист Жером-Адольф Бланки написал Прудону, что на самом деле тот хочет отменить не собственность, а злоупотребление собственностью, Прудон в целом согласился, сказав: 

«Господин Бланки признаёт, что собственностью злоупотребляют многими пагубными способами; я называю собственностью исключительно сумму этих злоупотреблений. Каждому из нас собственность кажется многоугольником, углы которого нужно скруглить; но, проделав операцию, господин Бланки утверждает, что фигура всё равно останется многоугольником, в то время как я считаю, что эта фигура будет кругом».

Довольно странно, что после таких слов Прудон в дальнейшем заявлял, что собственность — это свобода, но между исходным высказыванием и новым в эссе «Экономические противоречия» прошёл значительный срок, так что, по-видимому, Прудон где-то в этом промежутке времени изменил своё мнение о том, можно ли спасти термин «собственность».

Прудон был не единственным, кого беспокоили противоречия общества того времени, и, в сущности, напряжённость вскоре выплеснулась наружу во Франции в революции 1848 года, которая была частью более масштабной «Весны народов», серии либеральных революций в Европе, в честь которой и назван мой канал. Революция, которую поддерживали как Прудон, так и его заклятый друг, классический либерал Фредерик Бастиа, снова привела к отмене дворянских титулов. Но в то же время началось развитие другой идеи, которая станет смертельным врагом анархизма Прудона: коммунизма. Хотя Карл Маркс находился под влиянием эссе Прудона «Что такое собственность?», он пришел к отрицанию его идей и в 1847 году написал целое эссе «Нищета философии» с критикой в ​​адрес Прудона.

В следующем году, в разгар революций, Маркс и Энгельс опубликовали «Манифест Коммунистической партии». Прудон несколько раз разъяснял свое утверждение «собственность есть кража», осуждая коммунизм. В 1849 году, через год после Весны народов и публикации коммунистического манифеста, Прудон опубликовал «Исповедь революционера», где размышлял о своем участии в революции и несколько прояснял свою позицию. В этом документе он утверждал:

«В моих первых записках, идя в лобовую атаку на установленный порядок, я, например, говорил: собственность есть кража! Речь шла о протесте, грубо говоря, против ничтожности наших учреждений. Я тогда не был занят ничем другим. Кроме того, в заметках, в которых я продемонстрировал с помощью простейшего суммирования это ошеломляющее положение, я позаботился о том, чтобы протестовать против любых коммунистических выводов из него».

Действительно, в дальнейшем один из американских последователей Прудона, анархист по имени Бенджамин Такер, разъяснит позицию Прудона в тексте, который несколько легче понять, поскольку он не был французом:

«Вероятно, многие, кто ничего не знает о Прудоне, кроме его заявления, что «собственность — это грабёж», удивятся, узнав, что он был, возможно, самым яростным ненавистником коммунизма, когда-либо жившим на этой планете. Но очевидная непоследовательность исчезает, когда вы читаете его книгу и обнаруживаете, что под собственностью он подразумевает просто богатство, полученное в силу привилегий или ростовщичества, а вовсе не владение рабочим продуктами своего труда». 

«Мы считаем, как и Прудон, что коммунизм — это религия нищеты и рабства; по сути, это сам принцип большинства, и Свобода живет, чтобы сражаться с ним».

В этой первой цитате можно заметить, что Такер, как и Прудон, считал, что ростовщичество или взимание процентов по займам не должно существовать. Разве это не противоречит взглядам современных анархо-капиталистов? Что ж, это противоречит нашим прогнозам о том, как будет выглядеть безгосударственное общество, но не нашим основным предписаниям о том, каким должно быть такое общество. Другими словами, Прудон и Такер не выступали за принудительный запрет ростовщичества, а вместо этого считали, что оно естественным образом исчезнет, ​​когда будут устранены привилегии, предоставляемые государством.

В своих дебатах на эту тему с Фредериком Бастиа Прудон пояснил: «Процент не является ни насилием, ни преступлением» и продолжил:

«Это фундаментальное отрицание процента не уничтожает, по нашему мнению, принцип — или, если угодно, право — который порождает процент и который позволил ему существовать по сей день, несмотря на его осуждение светской и церковной властью. Так что реальная проблема, стоящая перед нами, заключается не в том, чтобы выяснить, является ли ростовщичество само по себе нелегитимным (в этом отношении мы придерживаемся мнения Церкви), и не в том, имеет ли он оправдание своему существованию (в этом вопросе мы согласны с экономистами). Проблема заключается в том, чтобы придумать средство пресечения злоупотреблений, не нарушая права — одним словом, средство примирения этого противоречия».

Кстати, если вы не знакомы с этими дебатами, я бы настоятельно рекомендовал ознакомиться с комментарием к ним Родерика Лонга. В какой-то момент их обмена мнениями Бастиа хвалит Прудона за то, что он «раздавил коммунизм». Сегодня Бастиа считается одним из величайших умов классического либерализма, и, как я уже неоднократно указывал ранее, весьма примечательно, что, несмотря на яростные разногласия по поводу того, будут ли в конечном итоге существовать проценты по кредитам на свободном рынке, они вполне дополняли друг друга и, казалось, считали себя по сути на одной стороне. Это, вероятно, ещё более верно в отношении величайшего ученика Бастиа, Гюстава де Молинари, который был первым классическим либералом, выступавшим за полную безгосударственность. Как и Бастиа, Молинари критиковал Прудона по поводу процентов, но также писал Прудону, приглашая его опубликовать некоторые из своих трудов в журнале Молинари.

В любом случае, ещё раз, это было позже выражено более прямолинейным языком Бенджамином Такером в его ответе Оберону Герберту, британскому мыслителю, который первым ввел термин «волюнтарист». Герберт не считал себя анархистом, но его позиции были очень близки к позициям Прудона и Такера, и он часто сотрудничал с журналом Такера.

«Оберон Герберт в своей статье «Свободная жизнь» спрашивает меня, как я оправдываю кампанию против права людей давать в долг и брать взаймы. Я отвечаю, что не оправдываю такую ​​кампанию, никогда не пытался оправдать такую ​​кампанию, не защищаю такую ​​кампанию, и на самом деле я горячо против такой кампании. В свою очередь, я спрашиваю г-на Герберта, как он оправдывает свое явное приписывание мне желания увидеть запущенной такую ​​кампанию. Действительно, я ожидаю, что кредитование и заимствование исчезнут, но не путем какого-либо отрицания права давать в долг и брать взаймы. Напротив, я ожидаю, что они исчезнут в силу утверждения и осуществления права, которое сейчас отрицается, а именно права использовать свой собственный кредит или свободно обменивать его на чужой таким образом, чтобы тот или иной из этих кредитов мог выполнять функцию средства обращения без уплаты какого-либо налога за эту привилегию».

Он также говорит по сути то же самое в ответе другому читателю своего журнала «Liberty»:

«Ни один анархист не оспаривает, что совершенно законно брать в долг на таких условиях, которые могут быть согласованы на свободном рынке. Претензии анархизма заключаются в том, что рынок не свободен, и что сделки, совершаемые на нём, обязательно запятнаны несправедливостью. В данный момент, если молодой человек берет в долг, будь то у повара или в банке, благодаря юридической привилегии или монополии, которой пользуется банк, ему диктуются невыгодные условия договора».

Как и многие современные анархо-капиталисты, Прудон призывал к контролируемому процессу политической реформы и переходу к безгосударственному состоянию после революционного захвата государства. В своем эссе «Государство, его природа, цель и судьба» Прудон разъясняет, что этот процесс должен включать рыночные реформы и налоговую реформу, и осуждает идею «выжимания богатых» путём увеличения общего налогового бремени:

«Февральская революция подняла два ведущих вопроса: один экономический, вопрос труда и собственности, и другой политический, вопрос правительства или государства.

По первому из этих вопросов социал-демократы в основном согласны. Они признают, что дело не идет о захвате и разделе имущества или даже о его обратном выкупе. Не идет речь и о бесчестном взимании дополнительных налогов с богатых и имущих классов, что, нарушая принцип собственности, признанный в конституции, послужило бы только к опрокидыванию всей экономики и ухудшению положения пролетариата. Экономическая реформа состоит, с одной стороны, в том, чтобы открыть ростовщический кредит для конкуренции и тем самым заставить капитал потерять свой доход — другими словами, в том, чтобы в каждом гражданине в одинаковой степени раскрыть способности и рабочего, и капиталиста; с другой стороны, в том, чтобы отменить всю систему существующих налогов, которые падают только на рабочего и бедняка, и заменить их все единым налогом на капитал, в виде страховой премии.

Благодаря этим двум великим реформам общественная экономика перестраивается сверху донизу, переворачиваются торговые и промышленные отношения, и прибыль, доселе гарантированная только капиталисту, возвращается к рабочему. Конкуренция, доселе анархическая и подрывная, становится соревновательной и плодотворной; рынки больше не нужны, рабочий и работодатель, тесно связанные, больше не боятся застоя или заморозки. Новый порядок устанавливается поверх старых институтов, либо отменённых, либо преобразованных.

Мы утверждаем, и пока что мы одиноки в своем утверждении, что с экономической революцией, которая больше не оспаривается, государство должно полностью исчезнуть».

В это отрывке легко заметить, как Прудон ссылается на то, что социал-демократы с ним согласны, когда заявляет, что собственность богатых в целом не должна быть конфискована или обложена повышенным налогом. Это интересно, так как это, безусловно, не совпадает с сегодняшней позицией самопровозглашенных социалистов. Это отражает тот факт, что на тот момент социализм был относительно новым термином, значение которого было очень изменчивым. Прудон использовал термин «социалист», чтобы обозначить общую преданность низшим социальным классам и веру в то, что если его идеи будут реализованы, они будут жить лучше, что не соответствует тому, как этот термин будет использоваться позже. Он также отождествлял социализм с идеей о том, что некоторые вещи могут и должны находиться в коллективной собственности, если это достигается добровольно. По этому поводу он писал:

«Если под социализмом вы подразумеваете общественные права, в противопоставление индивидуальным правам, я принимаю эту систему как неотъемлемую часть всей системы человечества; но если вы намерены дать социализму доминировать над свободой, я отрекаюсь от него. Это коммунизм».

В моем видео о социалистических корнях фашизма я назвал Прудона «либертарианским социалистом» для простоты. Но он никогда не использовал этот термин по отношению к себе. Фактически, единственным человеком, который называл себя либертарианцем во времена Прудона, был Жозеф Дежак, который и ввёл этот термин. Несколько иронично, что Дежак был ярым соперником Прудона и осуждал его индивидуализм. Сначала отождествляя себя с термином Прудона «анархист», Дежак вскоре начал чаще использовать термин «либертарианец», называя Прудона «правоцентристским анархистом, либералом, а не либертарианцем». В отличие от многих других самопровозглашенных социалистов того времени, Дежак вообще не был заинтересован в том, чтобы рабочие оставляли себе продукт своего труда. Вместо этого он утверждал, что экономический вклад человека не имеет значения, и всякий раз, когда кто-либо производит что-либо ценное, он обязан отдать это тому, кто в этом нуждается, бесплатно. Мне, вероятно, не нужно объяснять вам, что это мировоззрение паразита. По воле Аллаха, это оставалось маргинальной идеей в течение всей жизни Дежака. Ни его коммунистические взгляды, ни использование им слова «либертарианец» не прижились. Журнал Дежака, «Либертарианец», выходил всего 3 года с 1858 по 1861 год.

Действительно, пока был жив Прудон, анархистское движение в целом оставалось относительно близким к его взглядам. Даже те самопровозглашенные анархисты, с которыми у него были некоторые разногласия, часто расходились с ним не в том направлении, которое было бы угодно современным анархо-коммунистам. Например, возьмём Ансельма Белгарига. Он был автором первого когда-либо написанного анархистского манифеста в 1850 году. Этот документ является первоисточником часто цитируемой фразы: «Анархия — это порядок, правительство — это гражданская война». Эта фраза позже будет представлена ​​знаменитым символом буквы А внутри буквы О, что означает анархию и порядок (order). Что интересно в Белгариге, так это то, что он на самом деле не был анархистом по современным определениям, поскольку он считал, что государство должно существовать в минимальной форме, сводясь к функциям защиты жизни и имущества граждан от внутренних преступников и иностранных армий. Как гласит манифест анархистов:

«Среди людей есть только два пункта, по которым не может быть расхождений во мнениях, два пункта, по которым сходится здравый смысл всех партий, независимо от деталей.

Эти два пункта таковы: подавление преступлений против личности и собственности, и защита территории… Так почему же мы должны искать правительству духа-хранителя вне этого резервуара всеобщих устремлений? Почему мы должны разрешать добавление чьих-то индивидуальных предпочтений к этому зелью, приготовленному для здоровья всех?»

Всё верно, символ анархии, который сегодня используют коммунисты, происходит из цитаты буквального минархиста. Самое важное следствие того факта, что Белгариг придерживался этой позиции, состоит в демонстрации, что ранние анархисты считали необходимостью принципиальную защиту частной собственности должна, и если потребуется, то даже посредством государства. Белгариг продолжает утверждать, что консерваторы и либералы боятся социализма, но что им не следует этого делать, потому что социализм или любая другая доктрина не может коснуться их собственности, если это не предписано государством, и поэтому на самом деле им следует бояться государства. По его словам. «Таким образом, показано, что социализма не следует бояться больше, чем любой другой философской доктрины. Установлено, что он может стать опасным, только являясь доктриной действующей власти. Иначе говоря, ничто не опасно, что лишено возможности управления; из этого следует, что тот, кто управляет, уже опасен или может таковым стать — и строгое следствие по-прежнему заключается в том, что у нации не может быть другого общественного врага, кроме правительства».

Однако, когда Прудон в 1865 году умер, термин «анархист» начал постепенно присваиваться некоторыми людьми с гораздо более серьезными отклонениями от его идеологии, чем минархизм Белгарига. В 1864 году была создана международная ассоциация рабочих, позже ставшая известной как Первый Интернационал, идеологически эклектичный альянс групп, связанных с рабочим движением. Общей для его участников была идентификация с термином «социализм», хотя некоторых из них мы бы сегодня опознали как «социалистов», а других — нет. На первых нескольких конгрессах Ассоциации в дискуссиях в основном доминировали анархисты прудоновского толка. В какой-то момент появились бланкисты (которые были последователями Бланки, но не классического либерала Бланки, о котором я упоминал ранее, а его младшего брата, коммуниста-государственника) и осудили прудонистов. Но вскоре их выгнали с конгресса.

К сожалению, это был не последний раз, когда их пути пересеклись. Перед смертью Прудон назначил своего самого доверенного ученика Гюстава Шоди распорядителем своего имущества и, по сути, ожидал, что тот станет его преемником в качестве следующего халифа анархизма. Это звучит довольно авторитетно. Так почему же практически никто не слышал о Шоди? Это связано как с бланкистами, так и с одним анархистом, о котором вы, возможно, слышали, Михаилом Бакуниным. Хотя он никогда не был лично близок с Прудоном, но находился под его влиянием, вплоть до того, что сам называл себя анархистом, хотя, безусловно, на него также повлиял Карл Маркс. 

Бакунин был панславистским националистом и вдохновлялся представлениями о собственности, характерными для русского крестьянства, более коллективистскими и общинными, чем западноевропейские. Однажды он раскритиковал индивидуализм Прудона, написав: «Как смехотворны идеи индивидуалистов школы Жана Жака Руссо и прудоновских мутуалистов, которые понимают общество как результат свободного договора абсолютно независимых друг от друга индивидов, вступающих во взаимные отношения только из-за соглашения, заключенного между людьми. Как будто эти люди упали с небес, принеся с собой речь, волю, оригинальную мысль, и как будто они чужды всему земному, то есть всему, имеющему социальное происхождение». Тем не менее, иногда он также утверждал, что является истинным преемником Прудона.

По мере того, как Прудон становился старше, он делал свои взгляды на собственность все более и более ясными, и не в том направлении, которое бы понравилось Бакунину. На смертном одре Прудон заявит:

«Я утверждаю, что, критикуя собственность или, скорее, всю совокупность институтов, стержнем которых является собственность, я никогда не имел в виду ни нападать на индивидуальные права, признанные предшествующими законами, ни оспаривать законность приобретенных прав, ни подстрекать к произвольному распределению товаров, ни ставить препятствия на пути свободного и регулярного приобретения собственности путем купли и продажи; или даже запрещать или подавлять суверенным указом земельную ренту и проценты на капитал. Я думаю, что все эти проявления человеческой деятельности должны оставаться свободными и доступными для всех; я не допускаю никаких других изменений, ограничений или подавлений их, кроме тех, которые естественным образом и необходимо вытекают из обобщения принципа взаимности и закона синтеза, которые я предлагаю. Это моя последняя воля и завещание. Я позволяю сомневаться в его искренности только тому, кто мог бы солгать в момент смерти».

Бакунин во многом проигнорировал всё это и решил интерпретировать Прудона как сторонника коллективизации собственности. Как и следовало ожидать, душеприказчик Прудона, Гюстав Шоди, отрицал такую интерпретацию. Эти двое мужчин были настроены на столкновение, что стало очевидным на ранних заседаниях как Первого Интернационала, так и другой группы с во многом совпадающим составом — Лиги мира и свободы. Лига мира и свободы была создана в ответ на растущую напряженность между Францией и Пруссией и стремилась не допустить войны между двумя державами. Однако на практике участники как правило спорили о случайных вещах, по которым у них было несогласие. Естественно, одной из таких вещей была собственность. 

На втором ежегодном съезде организации в швейцарском Берне, её участники проголосовали за то, какой должна быть их официальная позиция по коллективизации частной земли. Шоди, вместе с большинством самопровозглашенных анархистов, проголосовали против этого, что имело смысл, поскольку в то время анархистами в основном называли тех, кто более или менее придерживались взглядов Прудона. Однако Бакунин появился как лидер новой фракции самопровозглашенных анархистов, которые называли себя коллективистами. Они голосовали вместе с такими, как Карл Маркс и другие социалисты-государственники, за коллективизацию собственности. К счастью, несмотря на это отступничество, прудонисты все равно выиграли голосование.

Как рассказывал в письме Шоди: «Мы проделали достаточно хорошую работу в Берне. Я оказался в рукопашной схватке со знаменитым Бакуниным, русским революционером, увлекающим за собой всех коллективистов или сторонников коллективной собственности. Это новое слово для старой мелодии коммунизма. У них также есть привычка понимать федералистскую идею, которая, если расширять её, позволяя ей распространяться и выходить за рамки конкретного (конкретное — это истинный реализм), сводится к чистой абстракции, химере, незаметной общности, сентиментальной банальности. Мы боролись со всем этим решительно и твердо, и, одержав полную победу, мы воссоздали Лигу мира на серьезной и прочной основе».

Это ещё больше укрепило разрыв между индивидуалистами вокруг Шоди и коллективистами вокруг Бакунина, и заставило Бакунина сблизиться с Марксом. В результате, в письме Марксу вскоре после этого инцидента Бакунин напишет: «Я лучше, чем когда-либо, понимаю, насколько вы правы, следуя за нами и приглашая нас всех идти по широкой дороге экономической революции и принижая тех из нас, кто заблудился бы на путях либо национальных, либо исключительно политических предприятий. Теперь я делаю то, что вы сами начали делать более двадцати лет назад. После того, как на Бернском конгрессе я торжественно и публично распрощался с буржуазией, я не знал другого общества, другой среды, кроме мира рабочих. Моя родина теперь — Интернационал, одним из главных основателей которого вы являетесь. Так что вы видите, дорогой друг, что я ваш ученик — и горжусь этим».

К сожалению, несмотря на проигрыш при голосовании, Бакунин начал вести за собой по этому же пути других анархистов. Поворотный момент наступил после того, как Лига мира и свободы не смогла предотвратить франко-прусскую войну, и Франция потерпела решительное поражение. Вскоре пруссаки осадили Париж, который оказался очагом революционных настроений. Это привело к своего рода перевороту в самом Париже, в ходе которого революционеры разоружили небольшой армейский гарнизон и захватили город, разорвав связи с французским правительством и провозгласив новое правительство: Парижскую Коммуну.

Руководство Парижской коммуны было ещё более идеологически разнообразным, чем Первый Интернационал, многие даже не обязательно идентифицировали себя как социалисты, а могли называться просто республиканцами, выступавшими против Французской империи и её императора Наполеона III. Самая большая фракция избранного совета Коммуны была известна просто как «независимые революционеры» и не склонялась к определённой идеологии. Несколько анархистов-прудонистов участвовали в Коммуне, среди них и сам Шоди, но их превосходила численностью и организованностью фракция, которая ненавидела их больше всего: бланкисты.

Частью идеологии бланкистов было формирование тайных ячеек, готовых насильственно свергнуть правительство, когда придет время, а прудонисты отвергали подобную тактику. Поэтому, естественно, когда бланкисты увидели свой шанс, они начали работать над тем, чтобы взять Коммуну под контроль, и оказали непропорционально большое влияние на проект. Также в то время в Париже их было больше, и поскольку город был окружен сначала прусской армией, а затем французской, прудонистские подкрепления из других частей Франции не могли прибыть, чтобы поддержать Шоди.

Поэтому, естественно, за несколько дней до того, как Коммуна была захвачена французской армией, бланкисты решили воспользоваться этой возможностью, чтобы отрубить голову анархистскому движению. Они ложно обвинили Шоди в шпионаже в пользу французского правительства и казнили его. Последними словами Шоди были: «Я покажу вам, как умирает республиканец!», а затем несколько криков «Да здравствует Республика!», когда в него несколько раз выстрелили бланкисты.

И как вы думаете, что сделал Бакунин, когда узнал об этом? Конечно, он осудил это возмутительное убийство своего коллеги-анархиста этатистами, верно? А вот и нет! Он попросту заявил, что Шоди получил по заслугам. На последующих заседаниях Первого Интернационала Бакунин объединился с единомышленником, бельгийским анархистом-коллективистом по имени Сезар Де Папе, и начал убеждать анархистскую фракцию в том, что Шоди, преемник, выбранный Прудоном, искажал взгляды Прудона и даже подделывал документы.

Эта пропагандистская кампания против теперь уже лишившихся лидера анархистов-индивидуалистов оказалась очень эффективной, и вскоре даже французские и бельгийские анархисты, которые когда-то составляли оплот индивидуализма, были либо обращены в коллективизм, либо изгнаны из международной ассоциации рабочих. 

Как только с индивидуалистами было покончено, Карл Маркс и его этатисты обратились против своих бывших союзников анархо-коллективистов и в 1872 году исключили Бакунина вместе с оставшимися анархистами из Первого Интернационала. Маркс сделал это, использовав свое влияние, чтобы призвать к проведению следующего заседания в Нидерландах, где, как он знал, Бакунин не сможет присутствовать. Это было связано с тем, что Бакунин находился в Швейцарии и разыскивался как во Франции, так и в недавно образованной Германской империи. Поэтому Бакунин не был на заседании и не мог защитить себя, когда они голосовали за его исключение. Бакунин и Де Папе были по сути полезными идиотами для Маркса. После этой чистки анархисты-коллективисты сформировали свою собственную организацию, названную Конгрессом Сен-Имье, базировавшуюся в Швейцарии.

В этом месте я хочу уточнить, что, хотя Бакунин и его последователи были коллективистами, они не были коммунистами. Они отвергли идею «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Экономические взгляды Бакунина были несколько расплывчатыми, но оставались довольно близки к тому, что позже стало известно как синдикализм, то есть идея о том, что группы рабочих и крестьян должны коллективно владеть своими собственными фабриками и фермами и заниматься торговлей с другими подобным же образом организованными группами рабочих и крестьян.

Однако последователи Бакунина постепенно отходили от этой точки зрения в течение следующих четырех лет, и когда Бакунин в 1876 году умер, европейский анархизм ещё больше отошел от своих прудонистских истоков. На встрече 1877 года итальянская секция конгресса Сент-Имье во главе с неким Эррико Малатеста объявила о своей верности тому, что они называли «анархо-коммунизмом», идеологии, вдохновленной учением одного из главных врагов Прудона, Жозефа Дежака. Поскольку Бакунин теперь был мёртв и не мог спорить с ними, они убедили большинство других анархо-коллективистов последовать их примеру, а затем приступили к роспуску конгресса: это был последний смертельный удар по старому европейскому анархистскому движению, образовавшемуся вокруг Прудона.

Вот в чём удручающая трагедия европейского анархизма. Прудон провел 25 лет с 1840 по 1865 год, создавая движение, которое, хотя и не полностью соответствовало современному анархо-капитализму, было довольно близко к нему. Затем в течение следующих 12 лет оно полностью развалилось, скатившись сначала к коллективизму, а затем к прямому коммунизму, прежде чем его основная организация была и вовсе полностью распущена. Движение прошло путь от близкого к Густаву де Молинари, но несогласного по поводу процента, до близкого к Карлу Марксу, но несогласного по поводу государства.

Но пламя не погасло! По ту сторону Атлантики, в Америке, молодой анархист по имени Бенджамин Такер с тревогой наблюдал за распадом европейского анархистского движения и решил сделать всё возможное, чтобы исправить это. Такер не судил Бакунина так же строго, как я, но он питал глубокое презрение к самопровозглашенным «анархо-коммунистам», которые извратили движение Прудона — анархизм. В 1881 году, в возрасте 27 лет, Такер начал издавать анархистский журнал под названием «Liberty», в котором он и многие другие весьма эффективно отстаивали взгляды первоначального анархистского движения. 

В основном американская аудитория Такера не так уж легко поддавалась влиянию коллективизма, отчасти, как заметил Карл Маркс, из-за разницы в контексте между Америкой и Европой. В то время как в Европе было много концентрированного богатства и земли, непосредственно оставшихся от феодализма, в Америке были огромные участки ранее бесхозной дикой природы, которые были востребованы и заселены относительно бедными людьми, сделавшими далее свои состояния посредством добровольных сделок. Хотя, конечно, было много злоупотреблений, допускаемых государством, таких как рабство и геноцид коренных американцев, Америка явно была в большей мере чистым листом, чем Европа. Поэтому «хорошая собственность» и «плохая собственность» по Прудону были в Америке существенно менее переплетены, чем в Европе.

Такер также считал анархизм логическим завершением и развитием лучших идей Американской революции, зайдя в своих выводах до формулировки своей знаменитой шутки: «Анархисты — это просто не запуганные джефферсоновские демократы. Они верят, что «лучшее правительство — это то, которое меньше всего управляет», а то, которое меньше всего управляет — это несуществующее правительство».

Тем не менее, как и Прудон, Такер определял анархизм как движение, в основе своей связанное с трудом в его стремлении устранить государственные привилегии и монополии, что, по его мнению, приведёт к устранению процента и более эгалитарному обществу, благоприятному для рабочих. По его выражению, «Laissez Faire был очень хорошим соусом для гусыни, труда, но очень плохим соусом для гуся, капитала». По этой причине Такер продолжал идентифицировать себя как социалиста. Помимо уверенности, что свободный рынок устранит ростовщичество, он также считал, что он в значительной степени покончит и с рентой. Этот его тезис часто всплывает у современных фейковых анархистов в качестве «доказательства» того, что взгляды Такера несовместимы с современным анархо-капитализмом. Но опять же, если посмотреть на его взгляды детально, доказательство начнёт рассыпаться. В разговоре с одним из читателей Liberty, который выступал под псевдонимом «Эгоист», Такер объясняет, почему он считает, что рента не будет возникать или, по крайней мере, будет менее распространена в условиях свободной рыночной анархии. Переписка очень длинная, но если подвести итог: он говорит, что стоимость найма охранника или частной охранной компании для защиты участка земли часто превышает стоимость арендной платы, которую вы могли бы взимать за землю, и поэтому было бы невыгодно пытаться взимать с людей арендную плату.

Он говорит, что причина, по которой люди могут взимать ренту сейчас, заключается в том, что существует государство и субсидирует права отсутствующих собственников, защищая землю каждого бесплатно с помощью полиции. Современные анархо-капиталисты склонны не соглашаться с этим рассуждением, но, как позиция Такера по ренте, так и позиция Прудона по поводу процентов – это всего лишь различные экономические прогнозы относительно свободного рынка. Да, Такер надеялся, что всё обернётся именно так, но это на самом деле та же позиция, которую занимают наши друзья, левые либертарианцы из C4SS, и хотя они, как и Такер, не любят называть себя капиталистами по этим причинам, они не ходят вокруг да около, заявляя, что анкапы – ненастоящие анархисты, как это делают современные коммунисты. Следует также отметить, что Такер владел несколькими участками земли, своим личным домом, а также своим книжным магазином Unique Books в Нью-Йорке. Такер управлял этим книжным магазином как частным предприятием для получения прибыли и имел там по крайней мере одного работника, которому он платил зарплату.

Такер также стремился наладить связь с остатками анархистского движения в Европе и других местах. В 1881 году, том же году, когда он основал Liberty, в Лондоне была основана новая международная анархистская организация — Международная ассоциация рабочих, или Чёрный Интернационал.

Во втором выпуске Liberty Такер с оптимизмом приветствует новую организацию и выражает решимость не допустить, чтобы она пошла по пути Первого Интернационала. Он писал: «Значимой чертой воссоздания Интернационала является полное соответствие его нового плана организации строго анархическим принципам. Были приняты все меры предосторожности, чтобы избежать даже видимости власти и обеспечить наибольшую свободу составным частям ассоциации. Хорошо! В свободе — сила. Отныне Интернационал защищён от разрушения амбициями изнутри или недоброжелательностью извне». 

Хотя организация была основана в Лондоне, большая часть силы новой группы приходилась на Америку. Однако оптимизм Такера вскоре рассеялся, поскольку Чёрный Интернационал также начал поддаваться коммунизму. Одним из основных архитекторов этого движения был главный соперник Такера, Иоганн Мост. Первоначально немецкий политик-марксист, Мост начал называть себя анархистом, что привело к его исключению из немецкой марксистской партии SDAP, за год до того, как Такер начал издавать Liberty.