В предыдущей главе я доказывал, что простая форма выражения базового либертарианского принципа приводит к неприемлемым выводам и поэтому не может быть принята. В моральном принципе, который допускает, что всем следует запретить дышать, нет очевидного логического несоответствия, но вряд ли многие сочтут такой принцип приемлемым.
Один из возможных ответов заключается в том, что либертарианство – это абсолютный принцип, базовая ценность, которую нельзя отвергнуть, но что она не выражается в полной мере простыми утверждениями, которые я критиковал. Если эти утверждения содержат только приблизительное представление более сложного и изощренного описания либертарианской морали, неудивительно, что приближенная формула иногда оказывается некорректной в сложных ситуациях.
Я весьма симпатизирую такой точке зрения, но она не помогает ответить на действительно глобальные вопросы, по крайней мере, пока кто-то не изобретет адекватное определение того, что в действительности представляют собой либертарианские принципы. Философия морали – институт достаточно древний, и скорость его развития в последние столетия не отличалась быстротой, так что я, пожалуй, не буду задерживать дыхание в ожидании.
Следующее мнение, которому я также симпатизирую, заключается в том, что в мире существует ряд важных ценностей. Их нельзя структурировать в виде простой иерархии, по крайней мере, в ближайшем будущем. Свобода личности является важной ценностью даже сама по себе, а не только как средство к достижению счастья, поэтому нам не хотелось бы жертвовать большим количеством личной свободы взамен на малую толику счастья. Но свобода – не единственная ценность, и не бесконечно важная по сравнению с другими ценностями, так что мы не желаем жертвовать неограниченным количеством счастья ради небольшого увеличения свободы.
Третий возможный взгляд утверждает, что конфликт между либертарианскими и консеквенциалистскими ценностями только кажется значимым. Возможно, между ними существует глубокая связь, так что либертарианская этика, понятая правильно, представляет собой набор правил, которые ведут к достижению максимального человеческого счастья. Таким образом, все контрпримеры из предыдущей главы можно рассматривать как ошибочное представление о возможном – по какой-то причине подобные ситуации в действительности не могут случаться – а также как ошибочное понимание истинного смысла базового принципа либертарианства. Нечто подобное видится мне в аргументах тех либертарианских философов, которые утверждают, что принципы надо выводить не путем обобщения того, что им кажется верным или неверным, а путем дедуктивного выведения того, какие правила соответствуют природе человека.
В защиту этого подхода можно упомянуть хотя бы то, что это соответствует наблюдениям, поскольку либертарианство и утилитаризм, хоть и будучи разными по сути, часто приводят к одним выводам. На протяжении всей книги я много раз использовал консеквенциалистские аргументы в защиту либертарианских заключений. Поступая таким образом, я демонстрировал очевидность того факта, что потенциальные разногласия между двумя подходами, которые я обсуждал в предыдущей главе, оказываются скорее исключением, чем правилом. В Главе 31 я попытался показать, что анархо-капитализм стремится к выработке либертарианских законов. Ключевым моментом в этом доказательстве служило моё утверждение, что для людей ценность возможности управлять собственной жизнью обычно сильнее ценности, которую для кого-то ещё имеет возможность контролировать их жизни – или, иными словами, увеличение свободы приводит к возрастанию общей пользы.
Четвертая возможность, и последняя, которую я рассмотрю, состоит в том, что либертарианство неверно по сути своей, а нам следует выбрать вместо него утилитаризм. Согласно строгой утилитарной позиции, правила, действия, этические нормы следует рассматривать только с точки зрения их влияния на суммарное (некоторые утилитаристы сказали бы “усреднённое”) человеческое счастье. Всё, что увеличивает счастье – хорошо, а что уменьшает – плохо. Тогда либертарианские принципы оцениваются как средства, набор правил, которые часто ведут к росту общей пользы, и их следует отвергать, если они ведут к обратному. Это, опять таки, лишь возможная интерпретация требования выводить принципы либертарианства из природы человека, хотя, по моему опыту, подобное пожелают признать не все из тех, кто делает такие заявления.
Один из аргументов против утилитаризма гласит, что на нём нельзя основывать корректные моральные законы, потому что нет способа определить, следуем ли мы им. Мы не можем выяснить пользу для других людей и потому не можем судить о том, что поспособствует её увеличению. Даже если бы мы могли наблюдать за пользой для отдельных людей, мы не знаем, как сравнивать размер пользы для разных людей, а поэтому не можем судить, компенсируется ли уменьшение счастья одного человека его возрастанием для другого.
Я считаю этот аргумент неубедительным, потому что утверждение, на котором он основан, слишком сильное. Представьте себе, что вы выбираете подарок. Если вы совершенно не осведомлены о том, что радует других людей, покупка подарка происходит наугад: можно с тем же успехом открыть случайную страницу в каталоге Sears, швырнуть в нее дротик, и купить то, что изображено в месте попадания. Никто не согласится с таким выбором подарков, в противном случае мы не покупали бы подарки вообще.
Давайте рассмотрим ущерб, возмещаемый через суд. Если мы действительно ничего не знаем о пользе для других людей, как суд может решить, какой объем возмещения положен, скажем, за мою сломанную руку? Ведь всё, что знает судья, это то, что мне посчастливилось сломать руку. Допуская, что мне это удовольствия не доставило, он не может знать, измеряется ли ущерб от перелома руки в пенни или в миллиардах долларов.
Мы дарим подарки и возмещаем ущерб, и мы не считаем, что польза для других людей совсем неопределяема. Что мы знаем, или, по крайней мере, во что многие верят, так это то, что каждый из нас имеет лучшее представление о собственных ценностях, и что поэтому люди обычно лучше решают сами, что они хотят для себя. Это один из основных аргументов в защиту свободного общества. И это значительный шаг вперёд от утверждения, что мы ничего не знаем о том, что ценят другие люди.
Даже если бы мы не имели никакого понятия о ценностях других людей, это не означало бы, что мы не можем построить общество, основанное на стремлении к достижению максимальной общей пользы. Каждый знает свои ценности, так что если всех нас объединить, мы будем в курсе ценностей любого другого человека. Чтобы максимально увеличить общую пользу для общества, нам нужно было бы выработать правила и институты, которые использовали бы такую информацию при помощи определенной децентрализованной системы принятия решений, где каждый человек принимает решения, требующие непосредственно тех знаний, которыми обладает именно он.
Конечно, это не просто абстрактная возможность. Один из самых сильных аргументов в защиту идеи позволить свободное взаимодействие людей на рынке, в рамках института прав собственности, говорит о том, что это лучший из известных способов использовать разрозненное знание общества, включающее знание каждого индивидуума о своих собственных ценностях. Сфера экономики благосостояния во многом состоит из анализа правил, которые ведут к оптимальным результатам при определенных обстоятельствах, где результаты оцениваются в рамках предпочтений рассматриваемых личностей. Одним из основателей современной экономики, включающей в большой мере и экономику благосостояния, был Альфред Маршалл, экономист и утилитарист, который частично рассматривал экономическую теорию, как путь к выведению способа максимизации общей пользы.
Даже если можно наблюдать предпочтения индивидуальной личности, напрямую или сквозь призму действий человека, проблема их сравнения все равно остается. Как мы можем определить, обеспечивает ли что-то, что одному на пользу, а другому во вред, рост общего человеческого счастья?
Я полагаю, ответ в том, что мы, возможно, не в состоянии хорошо сравнивать такие вещи, или чётко описывать, как мы это делаем, но мы всё же делаем это. Когда вы решаете пожертвовать десять долларов на еду и одежду для кого-то, кто пострадал от пожара, вместо того, чтобы выписать чек на эту сумму в качестве непрошеного подарка случайному миллионеру, вы тем самым демонстрируете мнение о том, для кого из них эти деньги представляют большую ценность. Когда вы решаете, куда отправитесь с детьми в каникулы, вы проводите сложную оценку того, что сделает их более счастливыми – кемпинг в лесу или купание на морском берегу. Мы не можем свести подобное решение к четкой калькуляции, но мало кто из нас сомневался бы в том, что несчастье А, полученное от укола булавкой, меньше, чем несчастье Б, испытанное замученным до смерти.
Утилитаризм может существовать, как моральное правило. Сложность его применения к проблемам реального мира значительна, но так же значимы и трудности применения любого альтернативного правила, например, минимизация принуждения. Можно столкнуться с похожими проблемами при определении и измерении количества принуждения, и при поиске компромисса между возрастанием принуждения по отношению к одному человеку и уменьшением принуждения для другого.
Утилитаризм может существовать, как моральное правило, но я не хотел бы его принимать. Почему? По той же причине, по которой я отвергаю все простые утверждения либертарианства – потому что я могу гипотетически выстроить ситуации, в которых, на мой взгляд, это правило даёт неверный ответ.
Представьте, что Вы – шериф небольшого городка, пострадавшего от серии особенно жестоких убийств. К счастью, убийца покинул город. К несчастью, жители города не верят, что убийца уехал, и объясняют ваше заявление, что его в городе нет, тем, что Вы таким образом оправдываете свою некомпетентность и неудачу в его поимке.
Поднимаются волнения. Если убийцу не нашли, три-четыре невинных человека, подозреваемых в преступлениях, подвергнутся линчеванию. Есть альтернатива. Вы можете арестовать кого-то, чтобы произвести впечатление. Проблема исчезнет, как только его осудят и повесят. Должны ли вы так поступить?
По утилитарным соображениям кажется очевидным, что ответ – да. Убивая одного невинного человека, вы спасаете несколько, и у вас нет причин считать, что жизнь одного убитого вами человека стоит больше, чем жизни тех, кого вы спасли. Вы сами можете испытать личный ущерб, зная, что осудили невинного человека, но, в конце концов, если станет совсем плохо, вы всегда можете покончить с собой, и совокупная польза всё ещё будет составлять минимум одну человеческую жизнь.
Я не желаю принимать такую логику. В одном из предшествующих рассуждений я сказал, что я бы украл. В данном случае я бы не сажал невинного. Может быть, я так поступил бы, если бы на кону были жизни миллиона людей, но для выгоды одного или двух – нет. Следовательно, я не утилитарист.
Хотя я отвергаю утилитаризм, как окончательный стандарт, определяющий то, что должно и не должно быть, я верю, что обычно утилитарные утверждения – лучший способ защиты либертарианских взглядов. Хотя большинство людей не верит, что максимизация общего человеческого счастья – это единственное, что имеет значение, большинство убеждено, что человеческое счастье всё-таки важно. Либертарианцы не единственные, кто избегает конфликтов, убеждая себя, что система, которой они отдают предпочтение, работает как в моральном, так и в практическом аспекте. В той мере, в какой я могу продемонстрировать, что определенное предложение либертарианцев – отмена запрета героина или отмена минимальной заработной платы, или даже всего государства – приводит к заманчивым результатам, этот аргумент будет иметь некоторый вес, чтобы убедить почти любого поддержать это предложение.
Так что одна причина, по которой я основываю свои доказательства на последствиях, а не на справедливости, заключается в том, что у разных людей очень разные представления о том, что справедливо, но все они, в общем, согласны, что делать людей счастливыми и преуспевающими – это хорошо. Если я спорю с законами о героине, утверждая, что они нарушают права наркоманов, я преуспею только в убеждении либертарианцев. Если я буду утверждать, что законы о наркотиках, провоцируя резкий рост цен на них, являются главной причиной увеличения количества преступлений, связанных с наркотиками, и что плохое качество контроля, типичное для нелегального рынка – главная причина смертей от наркотиков, я могу убедить даже тех, кто не верит, что у наркоманов есть права.
Вторая причина для того, чтобы использовать скорее практические, нежели этические доказательства, заключается в том, что я знаю гораздо больше о том, что работает, чем о том, что справедливо. Частично это связано с моей специализацией. Я потратил больше времени на изучение экономики, чем моральной философии. Но, думаю, дело не только в этом. Одна из причин, по которой я провел больше часов за изучением экономики, кроется в том, что, по моему мнению, о результатах работы институтов известно больше, чем о том, что несправедливо. Другими словами, что экономика – наука гораздо более развитая, чем моральная философия.
Если так, то результаты не сводятся к выбору лучших аргументов для убеждения других. В предыдущей главе я привел длинный список вопросов, на которые я не вижу возможности ответить, используя либертарианские принципы. В следующей главе я буду приводить доказательства того, что на все эти вопросы, по крайней мере, в общих чертах, можно ответить, используя экономическую теорию для определения правил достижения максимального человеческого счастья. Если это так, то экономика – это не только наилучший способ убеждения. Это также и лучший способ выяснить мои собственные предпочтения.