Можно описать внешнюю политику в качестве либертарианской в двух смыслах. В первом и более сильном смысле внешняя политика является либертарианской, если она связана либертарианскими принципами – такая и только такая политика может проводиться без нарушения чьих-либо прав. Я утверждаю, что при таком понимании либертарианская внешняя политика невозможна, по крайней мере, такая, последствия которой достаточно многие либертарианцы готовы принять. Однако либертарианская внешняя политика может существовать в другом, более слабом смысле – как политика, в отношении которой либертарианцы ожидают, что она будет работать лучше, чем альтернативы, примерно по тем же причинам, по которым они считают, что либертарианское общество будет работать лучше, чем альтернативы.
При обсуждении внешней политики я буду по большей части игнорировать вопрос о том, кто её проводит и как она оплачивается. Те либертарианцы, которые верят в ограниченное государство, могут думать об этом, как о внешней политике такого правительства. Те, кто верит, как и я, в какую-то форму общества без государства, могут думать о ней, как о внешней политике любых институтов внутри этого общества, ответственных за его защиту от иностранных государств, или как о внешней политике, которой мы должны побуждать следовать наше государство, пока не добьёмся его упразднения.
Я считаю полезным начать с рассмотрения двух основных видов внешней политики: вмешательства и невмешательства. В рамках внешней политики вмешательства нация защищает себя сетью союзов. Она поддерживает ту власть и те политические силы, которые, по её мнению, будут полезными союзниками в будущем; она противостоит тем, кого она считает вероятными врагами. В рамках политики невмешательства нация заключает мало союзов, или не делает этого вовсе, и столь же мало интересуется тем, что делают правительства других стран. Она защищает себя, стреляя в вражеских солдат, которые пытаются пересечь её границу, или запускает ядерные ракеты в любую страну, которая запускает ракеты в неё.
Некоторые могут утверждать, что политика вмешательства не является либертарианской, потому что, вмешиваясь во внутренние дела других стран, мы нарушаем их свободу самоуправления. Этот аргумент путает независимость наций со свободой личности. Независимо ли моё государство и свободен ли я – это два совершенно разных вопроса. Независимость моей нации просто означает, что мной правят люди, которым случилось жить рядом со мной. В либертарианской теории я не знаю ничего, что делало бы принуждение морально оправданным только потому, что насильники и их жертвы живут в одной и той же части мира, говорят на одном языке или имеют одинаковый цвет кожи.
Более сильный аргумент против политики вмешательства состоит в том, что такая политика почти неизбежно предполагает союз с репрессивными государствами. В конце концов, существует не так много либертарианских государств, с которыми можно вступить в союз. Если мы позволим себе заключать союзы только с государствами, подобными нашему собственному, нам придётся отгородиться от большей части мира, что серьёзно препятствует любой попытке политики вмешательства. На практике политика вмешательства почти неизбежно предполагает союзы с шахом Ирана, или нынешним правительством Китая, или Иосифом Сталиным, или Фердинандом Маркосом, или, в случае реальной политики США за последние 70 лет, со всеми вышеперечисленными.
Союз с непривлекательными правительствами означает не только предложение помочь им в борьбе с нашими общими внешними врагами. У репрессивных правительств есть и внутренние враги. Если мы не готовы предоставить таким правительствам помощь, в которой они нуждаются, чтобы остаться у власти, они найдут других союзников без особого угрызения совести. Таким образом, на практике союз с шахом не может быть ограничен защитой от российского вторжения — он также включает в себя вооружение и обучение тайной полиции.
Если мы поддерживаем, обучаем, вооружаем, субсидируем силы, которые правительство использует для принуждения своего народа, то мы отчасти ответственны за это принуждение. Если мы, как либертарианцы, считаем, что не можем инициировать принуждение, то из этого следует, что мы не можем помогать другим людям инициировать принуждение. Из этого следует, что у нас не может быть внешней политики вмешательства или, по крайней мере, она должна быть ограниченной. Даже если лучшим способом защиты от принуждения со стороны Советского Союза является союз с шахом Ирана или Коммунистической партией Китая, мы не наделены правом покупать себе защиту за счёт иранцев и китайцев.
Я считаю этот аргумент убедительным. Но, к сожалению, приходится смотреть на шаг дальше. Очевидная альтернатива политики вмешательства – политика невмешательства. При такой политике мы защищаемся не сетью иностранных союзов, а большим количеством ракет с термоядерными боеголовками. Ракеты направлены на Советский Союз; если Советский Союз атакует США, мы их запускаем. Результатом будет убийство от пятидесяти до двухсот миллионов жителей Советского Союза. И хотя некоторые из них могут оказаться высокопоставленными партийными чиновниками, большинство будет невинными жертвами советской системы, не более виновными в грехах своего правительства, чем иранцы или китайцы.
И политика вмешательства, и политика невмешательства ставят перед либертарианцами одну и ту же моральную дилемму. В рамках политики вмешательства мы защищаем себя, когда это кажется необходимым, помогая правительствам, с которыми мы заключаем союз, угнетать своих граждан. В рамках политики невмешательства мы защищаем себя, когда это кажется необходимым, убивая невинных граждан государств, против которых мы боремся.
В обоих случаях возникает соблазн оправдать наши действия, рассматривая страны, как если бы они были людьми. Мы хотели бы сказать, что если русские нападут на нас, мы будем вправе убить их в ответ, так же как если Джон Смит попытается убить меня, я имею право убить его в целях самообороны. Но русские, в отличие от Джона Смита, это не конкретный человек. Если я говорю на одном языке или живу в одной стране с кем-то, я не несу ответственности за его преступления. Точно так же мы хотели бы сказать, что, какую бы поддержку мы ни оказывали иранскому правительству, мы не можем быть виновны в насилии, поскольку иранцы просили о помощи. Но иранцы, обратившиеся за поддержкой, и иранцы, против которых она используется – это разные люди.
Если либертарианские принципы исключают оба вида внешней политики: политики вмешательства и невмешательства, остаются ли альтернативы? Полагаю, остаются, однако это не самые привлекательные варианты.
Одна из стратегий, поддерживаемых некоторыми либертарианцами, заключается в том, чтобы защитить себя партизанской войной и пропагандой вместо альянсов или ракет. Я сомневаюсь, что это сработает. Насколько мне известно, все партизанские движения без внешней поддержки были одинаково безрезультатны против регулярных армий. К тому же, партизаны обычно обращают не больше внимания на права невовлечённых в конфликт, чем государственные армии, с которыми они борются. Если в рамках партизанской войны мы не будем нарушать ничьих индивидуальных прав, то действия наших партизан будут серьёзно ограничены. Они никогда не взорвут бомбу там, где это повредит частную собственность. Они никогда не воспользуются огнестрельным оружием, если на заднем плане находятся гражданские лица, которые, вероятно, могут пострадать. По сути, они будут сражаться со связанными руками.
Иногда утверждают, что одним из преимуществ либертарианского подхода к защите либертарианского общества является то, что Советский Союз не сможет победить нас, если не будет никого, кто может ему сдаться. Возможно, если у нас не будет государства, Советы обнаружат, что создание с нуля марионеточного правительства принесёт больше затрат, чем пользы. Где, в конце концов, они найдут достаточно коммунистических бюрократов, которые говорят по-английски?
К сожалению, как я указывал в Главе 34, у этой задачи есть простое решение, которое наверняка придёт в головы Советам или любому другому завоевателю. Всё, что им нужно сделать – это выбрать город небольшого размера, не представляющий особой важности, и объявить, какую дань они ожидают, и каков срок выплаты. Они также объявляют, что если дань не будет собрана до крайнего срока, город будет использован в качестве испытательного полигона для ядерного оружия. Организацию правительства, которое займётся сбором дани, можно смело оставить на усмотрение местных жителей. Если дань не выплачивается, Советский Союз сбрасывает бомбу, снимает фильм о последствиях и организовывает прокат фильма. Следующий город заплатит.
Если мои рассуждения всё ещё верны, то, похоже, у нас есть только два варианта. Либо мы следуем политике, которая делает лёгким и выгодным завоевание нас любой могущественной нацией, либо мы защищаем себя средствами, которые по крайней мере сомнительны с точки зрения либертарианских принципов. Во втором случае мы занимаем позицию, согласно которой, если единственный способ защитить себя включает нанесение вреда невинным людям, то мы имеем на это право. Наша моральная позиция в таком случае подобна позиции вооружённого человека, который подвергается нападению посреди толпы и отстреливается от нападающего, зная, что он вполне может попасть в одного из случайных прохожих. Кажется нечестным заставлять прохожих нести издержки его самообороны, но также представляется нечестным заявлять, что единственной морально оправданной альтернативой будет стоять и ждать смерти.
Если мы не хотим навязывать другим издержки для нашей собственной защиты, остаётся один вид либертарианской внешней политики – капитуляция. Это не та политика, которую многие либертарианцы из моих знакомых готовы принять. Если же мы готовы навязывать такие издержки, то тут либертарианские принципы не говорят нам, должны ли мы принять политику вмешательства и перекладывать издержки на граждан репрессивных государств, или принять политику невмешательства и возложить издержки на граждан наших политических противников. Таким образом, одна интерпретация либертарианских принципов говорит нам, что ни одна альтернатива не является приемлемой, а другая утверждает, что приемлемы обе.
Тем не менее, я полагаю, что в другом понимании либертарианская внешняя политика всё же возможна. Это внешняя политика, про которую либертарианцы полагают, что она будет работать лучше, чем альтернативы, по тем же причинам, по которым они полагают, что свободное общество будет работать лучше, чем альтернативы. Чтобы показать, почему это так, удобно начать с аргументации в пользу политики вмешательства и проблем этой аргументации.
Аргументы в пользу политики вмешательства можно резюмировать одной фразой: урок Мюнхена. Широко утверждалось, что если бы только англичане и французы были готовы остановить Гитлера во время Мюнхенских соглашений, он бы отступил, и Вторая Мировая война никогда бы не произошла. Многие люди приходят к выводу, что правильный способ борьбы с потенциальными врагами, особенно с врагами, нацеленными на захват мира – борьба с ними прежде, чем они станут достаточно сильными, чтобы атаковать вас, предотвращение их экспансии путём союза с любым государством, которое они хотят аннексировать, и любым государством, готовым присоединиться к вам в противостоянии им.
Если нацисты нападут на Чехословакию, чехи будут сражаться в свою защиту до тех пор, пока они видят хоть какой-то шанс на победу. Если мы поможем им, мы будем в основном сражаться с нацистами чехословацкой кровью и богатством. Если мы позволим Чехословакии пасть, то через пять лет мы обнаружим, что сражаемся против оружия от компании Шкода в руках немецкой армии. Это убедительный аргумент. Это, похоже, убедило американских политиков и большую часть американской общественности, в результате чего мы попытались следовать такой политике в отношении Советского Союза.
Слабым местом этого аргумента является предположение, что внешняя политика вмешательства будет проведена хорошо, что ваш министр иностранных дел – Макиавелли или Меттерних. Для того, чтобы такая политика работала, вы должны правильно предсказать на десять лет вперёд, какие страны собираются быть вашими врагами, а какие союзниками. Если вы сделаете предсказание неверно, вы обнаружите, что напрасно ввязываетесь в чужие войны, и что это вы расходуете свои кровь и богатство в чужих интересах, а не другие – в ваших интересах. Чтобы не брать совсем случайные страны в качестве примера, вы можете, скажем, вступить в одну войну, пытаясь защитить Китай от Японии, провести следующие тридцать лет, пытаясь защитить Японию (а также Корею, Вьетнам и т.д.) от Китая, а в итоге обнаружить, что китайцы это ваши естественные союзники против Советского Союза.
Одна из проблем внешней политики вмешательства заключается в том, что вы можете вмешиваться без необходимости или не на той стороне; предположительно, большая часть нашей политики в отношении Китая именно такова. Вторая проблема состоит в том, что даже если вы находитесь на правильной стороне, вы часто вовлечены в конфликты, которые гораздо важнее для других участников, в результате чего вы в конечном итоге несёте издержки вмешательства, но получаете за это не так уж много.
Одна из поразительных особенностей Вьетнамской войны заключается в том, что вьетнамцы с обеих сторон продолжали сражаться после того, как понесли потери, которые по сравнению с их населением были намного больше, чем потери, которые вынудили США выйти из войны. Это не очень удивительно, если задуматься. Вьетнам стоит гораздо больше для вьетнамцев, северных или южных, коммунистических или антикоммунистических, чем для американцев. Несмотря на то, что мы были намного больше и сильнее, чем другие силы, участвовавшие в войне, мы обнаружили, что цена победы была больше, чем мы были готовы заплатить. Советский Союз, по-видимому, получил аналогичный урок в Афганистане.
Проблема с внешней политикой вмешательства заключается в том, что проводить её плохо гораздо хуже, чем не проводить вовсе. Но то, что достойно осуществления лишь в случае, если это будет сделано хорошо, делается теми самыми людьми, которые рулят государственной почтовой службой, и примерно с теми же шансами на успех.
Утверждение о том, что наша внешняя политика проводится плохо, в некотором смысле вводит в заблуждение. Возможно, когда мы поддерживаем диктаторов, которые очень мало вкладывают в оборону США, причина в том, что они вместо этого вносят вклад в прибыль американских фирм, которые ведут бизнес в этих странах, а американские фирмы в свою очередь – в политиков, которые заняты нашей внешней политикой. Если это так, то мы наблюдаем не некомпетентность людей, проводящих нашу внешнюю политику, а их компетентность в достижении целей, не имеющих отношения к обороне США, но имеющих отношение к их собственным богатству и власти.
Но то же самое можно сказать и о почтовой службе. Одна из причин, по которой она кажется плохо управляемой, заключается в том, что рабочие места в ней – это лакомые кусочки, используемые для вознаграждения верных сторонников партии власти. Когда кто-то описывает государство как неспособное достичь своих целей, он говорит метафорически; государство – это не человек. У него нет целей так же, как нет рук, ног или идей. Говоря, что государство плохо справляется с управлением почтовой службой, я имею в виду, что одним из последствий использования многими индивидами государства для достижения своих собственных целей, является то, что почта доставляется редко и с задержкой. Говоря, что государство плохо справляется с проведением внешней политики, я имею в виду, что побочным результатом использования государства людьми для достижения своих собственных целей является внешняя политика, плохо подходящая для защиты США, независимо от того, лежит ли причина в некомпетентности или в коррупции, без разницы.
Есть ещё один урок, который можно извлечь из Мюнхена, не тот, который обычно извлекают. Во время Мюнхенского соглашения Англия и Франция проводили внешнюю политику вмешательства; вот почему Гитлер сперва убедился, что он получил их разрешение, и лишь затем вторгся в Судетскую область. Если они приняли неверное решение и упустили возможность предотвратить Вторую Мировую войну, то это демонстрирует, что не так с аргументацией в пользу подобной политики. Решения о том, какими вещами должно заниматься государство, не следует основывать на предположении, что оно всегда будет делать это хорошо.
Этот аргумент предполагает, что либертарианцы должны скептически относиться к внешней политике вмешательства. Успешную политику вмешательства проводить трудно, и, как либертарианцы, мы не ожидаем, что государство будет хорошо справляться со сложными вещами. Даже если бы внешняя полититка проводилась какой-нибудь частной организацией, финансируемой по схеме, описанной в Главе 34, многие из этих проблем никуда бы не делись. Такая организация, хотя и частная, была бы больше похожа на Красный Крест, чем на обычную частную фирму, поскольку у неё не было бы ни конкурентов, ни простого способа измерения эффективности.
Если ожидается, что политика вмешательства будет работать плохо, то следующий очевидный вопрос заключается в том, может ли нас адекватно защитить политика невмешательства. Если ответ окажется отрицательным, то у нас не может быть альтернативы, как бы мы скептически ни относились к способности государства проводить политику вмешательства.
Начнём свою аргументацию против политики невмешательства с наблюдения, что Западная Европа и Япония обладают значительной частью мировых ресурсов. Под ресурсами я не имею в виду природные ресурсы. В современном мире природные ресурсы мало что могут противопоставить мировой державе; вот почему Австралия, Канада, Кувейт, Заир и Зимбабве не являются мировыми державами, а Япония является. Когда я говорю, что Япония и Западная Европа имеют большую часть мировых ресурсов, я имею в виду, что у них есть квалифицированные рабочие, машины для этих рабочих, а также политические и социальные институты, которые приводят к тому, что эти рабочие и машины производят много полезных вещей. Вполне вероятно, что если бы эти территории были завоёваны Советским Союзом, он стал бы более опасным врагом, чем сейчас. Казалось бы, из этого следует, что США в своих собственных интересах должны защищать Японию и Западную Европу.
Но те же самые вещи, которые делают эти страны достойными завоевания, также делают их способными защитить себя. Западная Германия, Франция и Япония имеют каждая около половины ВВП Советского Союза, Япония – несколько больше, Западная Германия и Франция – несколько меньше. Совокупный ВВП западноевропейских стран, а значит, и их способность строить танки, истребители и ракеты, больше, чем ВВП Советского Союза и его сателлитов.
Конечно, европейцы могут не суметь собраться вместе, чтобы защитить себя, но им это и не нужно. Если бы у Западной Германии была половина армии Советского Союза и половина ракет, половина самолётов, он вряд ли вторгся бы в Западную Германию. У Советского Союза есть длинная граница с Китаем, о которой нужно беспокоиться. У него есть коллекция братских союзников, дружба которых обусловлена только нахождением у них советских войск. И кроме того, уничтожить Западную Германию и потерять пятьдесят процентов собственного населения – не такая уж большая победа.
Если этот аргумент верен, то части света, которые стоит защищать – это те же самые части, которые могут защитить себя. Остаётся только проблема переходного периода. Учитывая, что у немцев и японцев в настоящее время нет военных сил для самообороны, как мы убедим их приобрести эти силы и убедимся, что они не будут завоёваны до того, как они это сделают?
Первый шаг – это дать понять, что США движутся к политике невмешательства, что в какой-то момент в ближайшем будущем мы перестанем защищать страны, которые были нашими союзниками. Возможным вторым шагом, направленным на сокращение переходного периода, является продажа нашим союзникам некоторых видов оружия, включая боеголовки, с помощью которых мы в настоящее время их защищаем.
Одно из преимуществ того, что Западную Германию и Японию защищают главным образом немцы и японцы соответственно, состоит в том, что это должно существенно уменьшить возможность войны из-за ошибочного расчёта. Предположим, что при нынешней системе Советы рассматривают возможность вторжения в Западную Европу. Они спросят себя, готовы ли США рисковать своим собственным ядерным уничтожением, чтобы спасти своих союзников. Они могут решить, что ответ отрицательный, и вторгнуться. Правы они или нет, результат, с точки зрения как американцев, так и европейцев, будет печален.
Советы могут обоснованно сомневаться в том, что США готовы начать Третью мировую войну для защиты Германии или Франции. Гораздо меньше сомнений в том, что Германия или Франция будут готовы защищаться сами. Поэтому мир, в котором крупные страны несут ответственность за свою собственную оборону, вероятно, будет намного безопаснее, чем тот, в котором они зависят от нас.
Есть и вторая причина, по которой в мире с внешней политикой невмешательства может быть безопаснее, чем в мире, в котором мы сейчас живём. После Второй мировой войны у нас был двухполярный мир – исторически необычная ситуация. Кажется вероятным, что мир с двумя великими державами по своей сути менее стабилен, чем мир со многими державами. Если есть только две великие державы, и одной из них удаётся победить другую, не будучи полностью уничтоженной в этом процессе, она выиграла всю игру. Если одна из двух держав имеет временное лидерство, у неё может возникнуть соблазн атаковать, потому что если она этого не сделает, ситуация вскоре может смениться на обратную. С другой стороны, если существует пять или шесть великих держав, то успешная война А против Б просто означает, что В при помощи Г соберёт осколки. Это хорошая причина для А не нападать на Б.
Мой вывод заключается в том, что США должны двигаться в сторону политики невмешательства. Это ни в коем случае не принципиальный вывод; это результат уравновешивания того, что я считаю относительными преимуществами двух альтернатив. Для того, чтобы упростить обсуждение, я представил его в виде крайних альтернатив — вмешательства и невмешательства. Хотя из моих рассуждений следует, что из всего спектра мы должны предпочесть что-то близкое к политике невмешательства, это не означает, что правительство США или его либертарианский преемник не должны никак взаимодействовать с иностранными правительствами. Можно легко представить себе конкретные случаи, когда преимущества перевешивают недостатки, например, договор, разрешающий американским радиолокационным станциям в Канаде давать раннее предупреждение о нападении через полюс.
Я начал эту главу с вопроса о том, может ли внешняя политика быть либертарианской. В каком-то смысле можно сказать, что нет. Любая внешняя политика, способная обеспечить успешную защиту, сопряжена для либертарианцев с серьёзными моральными проблемами. Это один из примеров того, о чём я говорил в предыдущей главе — трудно определить индивидуальные права таким образом, чтобы хотя бы иногда не приводить к выводам, которые мы не хотим принимать. С другой стороны, я считаю, что либертарианская внешняя политика возможна — это внешняя политика, которую либертарианцы готовы предпочесть любой альтернативе. Она сводится к тому, чтобы защищать себя, сражаясь с теми, кто на самом деле нападает на нас, а не поддерживая глобальную сеть альянсов. Аргумент очень простой. Политика вмешательства, которая проводится плохо, гораздо хуже той, которая не проводится вообще, и мы можем быть уверены, что внешняя политика вмешательства, проводимая правительством США, будет проводиться плохо.
Великое правило поведения для нас в отношении иностранных государств состоит в том, чтобы расширять наши торговые отношения, имея с ними как можно меньше политических связей. . . . Это наша истинная политика – избегать постоянных союзов с любой частью внешнего мира.
Джордж Вашингтон, Прощальное обращение к народу Соединённых Штатов
сентябрь 1796
[Эта глава была написана для второго издания книги, когда Советский Союз ещё существовал. С тех пор США вновь совершили в Ираке и Афганистане те ошибки, на которых должны были выучиться ещё во Вьетнаме.
Также с тех пор в книге Уинстона Черчилля об истории Второй мировой войны я обнаружил дополнительное подтверждение своим рассуждениям. Когда Гитлер в первый раз попытался аннексировать Австрию, его остановил именно Муссолини, объявив, что Италия не потерпит такой аннексии, и выдвинув итальянские дивизии в район перевала Бреннер.
Ситуация изменилась после реакции западных держав на итальянское вторжение в Абиссинию. По мнению Черчилля, они должны были либо проигнорировать вторжение, чтобы сохранить Италию в качестве союзника, либо использовать свои военно-морские силы, чтобы предотвратить это и свергнуть правительство Муссолини. Вместо этого они просто выразили своё несогласие, ничего более не предприняв. Муссолини пришёл к выводу, во-первых, что они ему не друзья, а во-вторых, что они не особенно опасны в качестве врагов. И когда Гитлер в следующий раз выступил против Австрии, это произошло уже с разрешения Муссолини. Так политика вмешательства Франции и Англии дала Гитлеру его первого серьёзного союзника.]