История любого государства – это история изменений в его конструкции. Но раз государство может меняться, почему бы либертарианцам не попробовать изменить его под себя? Получить политическую власть и запустить либертарианские политические реформы – то есть переустройство общества сверху.
Неважно, какая в государстве форма правления. История знает примеры либеральных реформ, проводимых монархами и диктаторами, влиятельными чиновниками при монархах и диктаторах, а также талантливыми демагогами, избранными на демократических выборах. Более того, эти демагоги могли избираться как под либеральными лозунгами, так и под лозунгами усиления государства; начиная либеральные реформы, они буквально обманывали своих избирателей.
Вместе с тем, история не знает случаев, когда бы такие реформы касались всех сторон устройства общества. Обычно речь может идти лишь о либерализации в тех или иных областях общественной жизни, но уж точно не об упразднении государства как такового путём политических реформ. Также довольно часто за либеральными реформами следовал откат к более жёстким этатистским практикам.
Причины подобного вполне очевидны. Даже если на старте реформатор имеет полную поддержку общества в силу тотальной усталости от предшествующего режима, каждое реализованное изменение уменьшает количество сторонников реформатора. Во-первых, сторонники могли добиваться именно этого изменения, а в остальном их более или менее устраивает статус кво. Во-вторых, они могут счесть именно это изменение абсолютно неприемлемым для себя, и эта конкретная реформа немедленно переводит их в оппозицию. В результате в какой-то момент реформатор потеряет поддержку настолько, что дальнейшие реформы приходится сворачивать. Попытка же продолжить их вопреки отсутствию поддержки приводит лишь к тому, что реформаторское правительство в конце концов теряет власть, а следующее начинает откат к старым добрым этатистским практикам.
Тем не менее, хотя путь упразднения государства путём политических реформ выглядит практически неосуществимым, минархизмом как подходом к минимизации государственной власти не следует пренебрегать. Как минимум, минархизм хотя бы даёт понятный критерий оценки любых происходящих в государстве изменений: увеличивают они свободу человека от принуждения, или же, напротив, расширяют возможности государства к принуждению. Ну и, конечно, в более либеральном государстве удобнее практиковать другие подходы к внедрению либертарианских принципов, которые мы рассмотрим далее.
Весной 2014 года, когда опус магнум Пикетти спешно переводился на английский, философ Элизабет Андерсон выступала с серией лекций в Принстоне. Лекции легли в основу изданного тремя годами позже памфлета о «частном правительстве» и о той огромной, часто произвольной, порой дикой в своих проявлениях и совершенно неподотчетной власти, которую осуществляют над своими работниками «частные правительства» — дающие нам работу безликие крупные корпорации, взамен забирающие наши время и свободу. Власть нанимателя над работником, которую Андерсон абсолютно точно приравнивает к коммунистической диктатуре (действующая внутри фирм плановая экономика плюс отсутствие у работников права участвовать в принятии стратегических корпоративных решений — что это, если не она?), тем не менее кажется нам нормальной и допустимой. Как показывает Андерсон, главным образом потому, что мы верим в добровольность отношений между работником и фирмой, в свободу работника выбирать работу и уволиться, если его что-то не устраивает, и вообще в освобождающую силу рынка.
Заметная часть книги как раз посвящена генеалогии этого заблуждения, восходящего к экономической и политической мысли XVII—XVIII веков. Тогда рынок действительно представлялся прекрасной альтернативой средневековому монопольному порядку, дающей всякому деятельному человеку волю вершить свою судьбу и приумножать благосостояние. Как замечает Андерсон, заблуждением эта мысль стала в контексте промышленной революции, целиком изменившей производственный ландшафт и базовые модели взаимодействия работника с нанимателем. Собственно, промышленной революцией был создан обширный класс рабочих, на практике не обладающих свободой отказываться от работы, поскольку она дает им средства к существованию, и вынужденных поэтому принимать любые условия работодателя без переговоров или торга.
С этой детализированной, неотступной и произвольной властью начальства ежедневно сталкивается большинство читающих эти строки: она неотделима от свободного рынка, где работник продает работодателю свое время. Но все равно ее по привычке разводят по разным рубрикам с возмутительной властью авторитарного государства над гражданами. И более того, привычно защищают свободный рынок от государственного вмешательства. Хотя на самом деле только государство, дающее (если дающее) гражданам возможность демократического участия в организации общества, и остается их единственным инструментом, с помощью которого можно ограничить всевластие «частных правительств».