Автор: Nicky Reid
Перевод: Aegis Mirijam
Редактура: Анкап-тян
Исходный текст: The Panarchist Solution to a World Divided

В наши дни эпического коллапса, когда установленный порядок вещей быстро распадается прямо у нас на глазах, человечество, похоже, разрывается на части и всё больше тяготеет к крайне правым или крайне левым. А почему бы и нет, черт возьми? Бедные люди по всему миру устали от лживых обещаний и наглой лжи так называемых умеренных. Единственное, в чем воюющие лагеря крайних, похоже, сходятся – так это в том, что массовая демократия неолиберального глобализма – грандиозная афера. Жульническая азартная игра, где в выигрыше остаётся только заведение. Но теперь горит само заведение.

Таким образом, мы наблюдаем спектакль популизма как слева, так и справа. Рекордное число молодых людей клеит на себя некогда запятнанный ярлык социализма, но в то же время разные виды пещерной ксенофобии, которые некогда приглушённо звучали лишь в заштатных церковных приходах, теперь становятся мэйнстримом, которым размахивают открыто, как Герман Геринг своим револьвером. Именно в такое время мы живём сейчас, но подобное случалось и раньше. Всякий раз, когда империи рушатся, отлаженные рынки государственного капитализма оказываются в опасности. Люди, которые намерены больше всего выиграть от катаклизма, оказываются на противоположных углах ринга. Сталинисты и нацисты. Антифа и альт-райты. Именно в такие моменты голос Сэмюэла Л. Джексона, пророческого диджея из фильма «Делай, как надо» Спайка Ли, классического анализа городских беспорядков, отдаёт звоном в моих ушах. «Можем ли мы жить вместе?! Вместе ли мы можем жить?!!» Я провела всю свою жизнь в поисках ответа на этот экзистенциальный вопрос. Мне кажется, что я приближаюсь к нему.

Я всегда оказывалась в дальнем левом углу, даже когда пролетариат все еще был пьян иллюзиями прогресса, которые пришли с первым черным президентом и товарным фетишизмом Apple Store. В детстве я открыла для себя Маркса, а чуть погодя Хомского. Львиная доля моей юности была потрачена на заигрывание с каруселью либертарных социалистических идеологий, синдикализмом Хомского, коммунизмом рабочих советов Розы Люксембург, сапатизмом субкоманданте Маркоса. И всё это под жесткий саундтрек Билли Брэгга, Джо Страммера и Зака де ла Роша.

В поздней юности я оказалась под влиянием более этатистских видов левачества, это было вызвано неожиданным возрождением боливарианства в Венесуэле Уго Чавеса и Боливии Эво Моралеса. В итоге я пришла в объятия коммунизма третьего мира как оплота демократических социальных экспериментов против атак со стороны Северной Америки. Я пришла к выводу, что суровые недемократические меры Фиделя Кастро по защите Кубинской революции после террористической кампании Кеннеди против неё являются единственным решением проблемы империализма. Но мой вкус к истории не позволил бы мне долго держаться за эту иллюзию. После дальнейших исследований я пришла к тому, что государство само по себе является раковой опухолью, и не имеет большого значения, насколько доброжелательны его руководители. Оно всегда было зловредным приспособлением, предназначенным угнетать других и в итоге пожрать само себя. Я вернулась к анархизму, но противоречия продолжали меня преследовать.

Самая большая проблема почти каждой левой школы – это её почти мессианское предположение, что человечество может быть объединено в интернационалистической гармонии под знаменем единого пути. Как бы сильно я ни верила, что мой собственный постмарксистский синдикализм является идеальной моделью для истинно демократического общества, мне было трудно убедить себя, что когда-нибудь человечество достигнет особого коллективного сознания и сольётся в единый союз. Честно говоря, как антиимпериалистка, я всегда испытывала неловкость от такого рода представлений об интернационализме.

Предположение, что какие-то заводские рабочие 19 века в индустриальной Западной Европе имели все рецепты для моих дружественных соседей-примитивистов из общины амишей, не говоря уже о племенах Борнео или Калахари, просто отвратительно пахнет колониализмом. Когда мир столь прекрасен в своей сложности, как вообще может быть только один путь? Это было похоже на ту же ловушку, из-за которой наши Отцы-основатели проложили путь для неолиберального ада глобального капитализма, только наша ловушка была связана с Манифестом о равенстве. Я очень сильно верила в идеалы Мюррея Букчина и Рудольфа Рокера, но из-за этих противоречий я даже собственный анархизм могла считать не более чем далекой несбыточной мечтой. До тех пор, пока я не открыла для себя философию панархии.

Одно из самых больших заблуждений относительно анархизма состоит в том, что он определяется отсутствием правительства. Такое представление явно абсурдно. Правительства всегда существовали, существуют и будут существовать. Правительство – это любое собрание людей, сошедшихся вместе для принятия коллективных решений. С технической точки зрения, три обдолбанных соседа по комнате, обсуждающие топпинг пиццы – это правительство. Анархия определяется отсутствием государства, постоянного правительства, управляемого классом профессиональных политиков, будь то члены правления корпораций, конгрессмены или монархи. Само существование этого управленческого класса делает простое правительство государством. Анархия во всех своих формах стремится уничтожить эту иерархию и заменить ее полностью гражданским правительством. Панархия же – это признание того, что в нашем мире, в этом разнообразном культурном ландшафте, известном как человечество, нет однозначного ответа на такое бедствие, как государство. Анархия лишь тогда может существовать за пределами манифестов и панк-рок-площадок, когда она вольна свободно принимать любую форму, с любыми прилагательными к слову «анархия», пока это происходит добровольно и без принуждения.

Глобализм не принес ничего, кроме колоссальных сверхдержав. Тирания больших размеров, большое правительство, большой бизнес, большой народ, большая религия. Эта проблема не может быть решена путем захвата этих систем и ребрендинга в ключе интернационализма. Единственное верное противоядие этой тирании масс – локализм, и именно в этом и состоит панархия, идея о том, что правительство должно базироваться только на тех же основаниях, что и любые другие отношения, через добровольные контракты с возможностью расторжения, главной идеей которых являются волюнтаризм и неагрессия в отношении всех остальных. Это могут быть общества взаимопомощи, автономные коммуны, демократические синдикаты, племенной строй, лоскутное одеяло бесконечных утопических экспериментов, мирно конкурирующие за право покровительствовать своим гражданам – с сохранением права индивидуумов отказаться от этих услуг и права новых коллективов в любое время включиться в соревнование. В идеале эти правительства должны были бы существовать как социальные клубы, предоставляющие некие преимущества, полностью не привязанные к географии. Это делает вполне возможным существование шести безгосударственных наций на одной лестничной площадке.

В чем подвох, спросите вы? Подвох есть всегда. Загвоздка в том, что свобода общества существует по тем же принципам, что и свобода слова. Панархия защищает не только те общества, которые вам нравятся, но и те, которые вы ненавидите. В соответствии с главным договором о Конституции Конфедерации, люди будут свободны строить общества, основанные на любой идеологии, пока они остаются мирными и добровольными. Это означает общества, основанные на мютюэлизме, синдикализме, капитализме и коммунизме. Но это также более чем вероятно означает и мирные нации, управляемые такими идеологиями как религиозный фундаментализм, географическое единство и даже расовый сепаратизм. Позволить таким обществам существовать не означает мириться с ними в большей степени, чем свобода слова означает мириться с разжиганием ненависти. Нам придётся смириться с реальностью, что истинная свобода означает уважение решений других, хотя бы и ошибочных, жить добровольно так, как им заблагорассудится, при условии, что они делают это мирно, наподобие моих соседей амишей с их родовым обществом, которые мирно сосуществуют с греховными английскими трансами вроде меня.

Эта философия предает анафеме нынешнюю культуру как крайне левых, так и крайне правых, чья суть, похоже, сводится к громогласному протесту против самого существования всех остальных. Но я рассматриваю описанный выше подвох как решение проблемы пролетариата, который всегда будет раздираться на части культурной повесткой. Когда правым фашистам не хватает изящного щита жертвы преследований, они склонны терять свою привлекательность для масс. Каждый раз, когда кто-то из этих мелких хуесосов огребается от антифа, продажи их книг взлетают к грёбаным небесам. Я верю в кропоткинскую теорию о том, что свободная взаимопомощь эволюционным путём приведёт левых к обществу равенства. В условиях мирной конкуренции основанные на страхе более агрессивные культуры будут сокращаться, в то время как открытые к сотрудничеству будут процветать. Прелесть в том, что ультраправые вольны верить в то же самое насчёт моего племени квир-синдикалистов. Они получают возможность доказать мне, что я ошибаюсь, так же как и я им, но все мы будем слишком малы, чтобы тратить нашу энергию на борьбу. Для микро-наций любая длительная война означает взаимное гарантированное уничтожение. Сосуществование становится единственным устойчивым способом существования.

И я верю, что именно так мы можем жить вместе: коммунисты и националисты, идеологи плавильного котла и изоляционисты – вместе мы можем жить. За каждым апокалипсисом скрывается возможность для утопии. Панархист спрашивает: а почему не для тысячи? Действительно, почему бы и нет? В конце концов, сейчас самое подходящее время…