Рекордная инфляция в США лишь в очередной раз показала, что никак нельзя полагаться на валюты с неограниченной эмиссией и централизованным управлением, например современные государственные (фиатные) деньги. Доллар США долгое время считался довольно стабильной валютой, многие выбирали именно его как средство накопления богатства. Сейчас же все долларовые сбережения лишь ожидает обесценивание. Причина этому – неадекватные экономические решения правительства США во время пандемии коронавируса, с возникшими трудностями оно решило бороться увеличением денежной массы. И ни одно правительство в мире не может дать гарантии, что оно не примет решения, ведущие к обесцениванию денег и обеднению людей. Скорее стоит ожидать противоположного – правительствам выгодна инфляция, обогащающая тех, в чьи руки новая денежная масса попадает в первую очередь (например само же правительство и государственные банки), поскольку эти средства они могут потратить ещё по доинфляционным ценам. Так что не существует такой фиатной валюты, в которой ваши средства были бы в безопасности.
Иную картину нам демонстрируют криптовалюты, конечно же не все из них, но точно те, которые действительно являются децентрализованными и криптоустойчивыми. Эмиссия таких валют ограничена математикой больших чисел, а централизованное управление отсутствует – любые изменения в работе сети (и даже внедрение обновлений со стороны разработчиков) возможны только с прямого согласия обладателей большинства задействованных в ней вычислительных мощностей. Вместе с отсутствием каких-либо ограничений в обмене средствами (в считанные минуты можно отправить средства любому человеку, даже находящемуся в далёкой стране на другой стороне Земли), это делает криптовалюты ценным активом в глазах всё большего количества людей – тот же всем известный биткоин недавно побил очередной рекорд в своей стоимости.
Рано или поздно правительства всех государств, чьи валюты принято считать гарантом стабильности сбережений, ошибочно или даже намеренно примут решения, ведущие к неконтролируемому увеличению денежной массы, то есть обесцениванию денег и обнищанию людей. И с каждым разом криптовалюты, эмиссия которых останется на изначально заданном уровне, лишь будут становиться всё более популярными как средство накопления богатства, а то и средство обмена. Закат фиатных денег неизбежен, когда им есть такая хорошая альтернатива!
Насилие является довольно распространённым в природе явлением. Особенно хорошо это можно наблюдать в межвидовых взаимоотношениях. Представители разных видов находятся в постоянной борьбе за территорию, ресурсы, также одни из них становятся пищей для других. Однако ситуация меняется, если перейти к рассмотрению внутривидовых взаимоотношений. Конечно, они тоже нередко несут насильственный характер, но это верно далеко не всегда. При стечении определённых обстоятельств у популяции начнут вырабатываться сдерживатели внутривидовой агрессии. Будем называть это механизмом ингибирования насилия, или ещё проще – ингибитором насилия.
Анализ внутривидовой агрессии стоит начать с рассмотрения её положительных аспектов, что в дальнейшем позволит нам избежать некоторых недопониманий. Агрессия, в том числе насильственного характера (т. е. нанесение физического вреда, убийство), позволяет более сильным и здоровым особям в популяции не допустить более слабых и нездоровых к продолжению рода. Да и она просто выгодна конкретной особи, способной её использовать ради собственного выживания и передачи своих генов дальше. Также она служит инструментом в создании и поддержании иерархии доминирования, координирующей действия особей. Наконец, поскольку агрессивное поведение не позволяет разным особям или группам особей чрезмерно долго находиться рядом, это приводит к их равномерному расселению по всей доступной для проживания территории, а значит и равномерному распределению ограниченных ресурсов.
Может сложиться впечатление, что совершать насилие к соплеменникам не просто полезно, а то и жизненно необходимо как в выживании конкретных особей (и генов, носителями которых они являются), так и популяций в целом. Но не стоит допускать ошибку – рассматривать насилие в отрыве от обстоятельств среды. В данном случае двумя важнейшими из них являются наличие сильной врождённой вооружённости у представителей популяции и их неспособность сбежать от насилия. Чем сильнее выражены эти два фактора – тем выше риски насилия. В определённый момент они становятся слишком высокими, чтобы получаемые от насилия выгоды могли их компенсировать. Насилие перестаёт быть эволюционно оптимальной моделью поведения. И вырасти его риски могут вплоть до того, что особи попросту истребят друг друга в насильственных стычках и популяции наступит конец.
В качестве примера такого сценария можно привести всем известный эксперимент Вселенная-25, в котором выращенная в якобы райских условиях популяция мышей вымерла менее, чем за 5 лет. Эксперимент был поставлен неудачно, условия были далёкими от райских. Но главной ошибкой стало устройство загона, позволяющее 65 самым крупным самцам силой перекрыть всем остальным доступ к самкам и еде. Это вызвало цепочку событий, которая и привела к вымиранию ограниченной в пространстве и крайне насильственной в своих порядках популяции. В более грамотно устроенных загонах, где невозможно установление такой насильственной иерархии доминирования, популяция мышей может прожить и десятки лет [1].
Как мы видим, вооружённость и отсутствие возможности сбежать от насилия оказываются проблемой в выживании популяции. Однако именно это создаёт эволюционное давление на выработку у её представителей сдерживателей внутривидовой агрессии, что решает данную проблему. Если представители популяции обладают сильной врождённой вооружённостью, то наиболее склонные к насилию особи, инициирующие нападения, будут сталкиваться с вооружённостью соплеменников, и это зачастую может привести их к гибели. Также гибельным для агрессора может оказаться сопротивление вооружённой жертвы, которой больше некуда бежать. И даже несколько побед в такой ситуации не гарантируют успех агрессору, поскольку какое-то из нападений всё же с большой вероятностью закончится для него летальным исходом. При этом менее насильственные особи будут погибать реже, так как они сами не инициируют нападения, а только защищаются от них. Они будут реже сталкиваться с риском погибнуть от насилия, нежели их агрессивные сородичи, а значит и чаще будут давать потомство.
В итоге естественный отбор направится в сторону выработки сильных сдерживателей, предотвращающих нанесение физического вреда и убийство соплеменников, поскольку особи с недостатком таких сдерживателей будут удаляться из популяции и не смогут передать свои гены дальше. Механизмом, отвечающим за такие сдерживатели, и является ингибитор насилия. В целом мы получаем эволюционную модель ненасилия, по которой насилие искореняется как явление внутривидовых взаимоотношений в ходе биологической эволюции.
Этот вывод подтверждается наблюдениями за поведением животных. Впервые концепцию ингибитора насилия сформулировал этолог Конрад Лоренц. По его теории, данный механизм наиболее развит у тех видов, представители которых способны с лёгкостью убить особь приблизительно своего размера. Описывая свои наблюдения за волками, он показал, как ингибитор насилия активируется, когда один волк демонстрирует другому жесты подчинения – подставляет ему свои уязвимые места, такие как шея или брюхо. В результате оцепеневший агрессор не может продолжать нападение. Также наблюдения за воронами подтвердили, что они не выклёвывают друг другу глаза, даже во время стычек [2][3]. Действительно, острые зубы волка и клюв ворона являются сильным вооружением, одного укуса или удара которым в уязвимое место хватит, чтобы серьёзно травмировать, а то и сразу убить другую особь. И наличие такого вооружения привело у представителей данных видов к выработке соответствующих сдерживателей в ходе биологической эволюции.
Большое количество таких наблюдений от разных исследователей перечислил этолог Иренеус Эйбл-Эйбесфельдт. Многим животным свойственна ритуализация внутривидовых сражений, предотвращающая применение в них сильной вооружённости. Это справедливо даже для членистоногих, например крабов-скрипачей, которые в стычках не раскрывают свои клешни достаточно широко, чтобы нанести оппоненту увечья. Подобное сдерживание агрессии свойственно многим видам рыб, ящериц и млекопитающих. Примечателен пример антилоп вида орикс, которые аккуратно обращаются со своими острыми рогами в стычках с сородичами, но при этом используют их в полную меру при защите от львов. Также стоит упомянуть о ядовитых змеях, многие из которых во время стычек извиваются, преувеличиваются, толкаются, но при этом не совершают укус и даже не демонстрируют своё оружие [4][5].
При этом насилие в меньшей степени ингибируется у слабо вооружённых видов. В сравнении с воронами, горлицы с менее острым клювом не сдерживаются в своей агрессии и способны даже убить сородича, если тот будет лишён возможности сбежать, например помещён в клетку [2]. Также довольно агрессивны животные, ведущие одиночный образ жизни. Вспомните хомяков, которые, как правило, будут драться до смерти, если поместить несколько особей в одну клетку. В природе же они разбегаются совершив лишь несколько взаимных укусов [4]. Если рассмотреть случай ведения одиночного образа жизни более детально, то в своём эволюционном влиянии его можно приравнять к побегу. Таким образом, насильственность не угрожает выживанию медведей, которые вне брачного сезона пересекаются между собой слишком редко, чтобы всё же возникающие стычки оказывали влияние на популяцию в целом.
Исходя из наблюдений за поведением животных, нейробиолог Джеймс Блэр предположил, что человеку присущ аналогичный механизм, сдерживающий агрессивное поведение. Впоследствии им была разработана модель механизма ингибирования насилия (англ. Violence Inhibition Mechanism, или сокращённо VIM). В её разработке он преследовал цель объяснить возникновение психопатии как результата нарушения работы данного механизма [6][7].
По модели VIM, ингибитор насилия активируется при наблюдении человеком сигналов бедствия со стороны других людей, таких как грустное выражение лица или плач. В результате он начинает испытывать отторжение и прекращает агрессивные действия. Также ингибитор насилия является предпосылкой для выработки у человека моральных эмоций (т. е. симпатии, вины, раскаяния и эмпатии) и способности определять в действиях моральные проступки, состоящие в нанесении людям вреда.
Как можно понять из рассматриваемой нами эволюционной модели ненасилия, выработка довольно сильного варианта ингибитора насилия не могла обойти стороной современного человека, так как ещё его предки начали изобретать искусственное вооружение. Также в ходе истории сильно возросла плотность населения, да и человеческая популяция уже заняла весь доступный ареал обитания на планете. Однако из-за стремительного социального и научно-технического прогресса ингибитор насилия не успел в полной мере адаптироваться к новым обстоятельствам, что и создаёт проблему насилия в человеческом обществе. Но детально этот вопрос, как и в целом вопрос ингибирования насилия у человека, мы рассмотрим в следующих темах цикла.
Сейчас же важно понимать, что насилие в человеческом обществе не является эволюционно оптимальной моделью поведения. Оно и не может быть в случае любых высоковооружённых и ограниченных в своём ареале обитания существ, поскольку риски насилия при возрастающей вооружённости всё увеличиваются, при этом бежать от него некуда. Особенно катастрофическими эти риски становятся в случае высокотехнологической цивилизации ввиду возможности создания оружия массового поражения. А именно таковой цивилизацией и вляется человечество. Всё это создаёт предпосылки к необходимости искоренения насилия и достижения ненасильственного общества, в котором нет места силовым формам взаимоотношений, как наиболее эволюционно оптимальной модели общественного устройства.
Источники:
1. Хохловский, П. (2020). «Вселенная 25: разгромная критика мифов и новые выводы»: https://tjournal.ru/analysis/212316-vselennaya-25-razgromnaya-kritika-mifov-i-novye-vyvody;
2. Lorenz, K. (1949). Er redete mit dem Vieh, den Vögeln und den Fischen (Кольцо царя Соломона: пер. с нем. – 1970);
3. Lorenz, K. (1963). Das sogenannte Böse. Zur Naturgeschichte der Aggression (Агрессия так называемое «зло»: пер. с нем. — М. : Прогресс : Универс, 1994. ISBN 5-01-004449-8);
4. Eibl-Eibesfeldt, I. (1970). Ethology: The Biology of Behavior, pp. 314—325;
5. Дольник, В. Р. (1993). Этологические экскурсии по запретным садам гуманитариев;
6. Blair, R. J. R. (1992). The Development of Morality. Department of Psychology, University College, London;
7. Blair, R. J. R. (1995). A cognitive developmental approach to morality: investigating the psychopath. Cognition 57, 1—29. doi:10.1016/0010-0277(95)00676-P.
Однажды мы уже рассматривали тему страхования сделок. Данный метод отлично применим в вопросе гарантирования безопасности сделки и возмещения ущерба в случае нарушения договорённости одной из сторон. Необходимость прибегать к насилию и силовым мерам принуждения при этом отпадает, то есть эта концепция вполне реализуема при отсутствии государственной монополии на правоприменение, да и вообще каких бы то ни было полицейских и силовых органов. Кроме того, она совместима с концепцией репутационных институтов, что создаёт дополнительные сценарии её применения. И даже сейчас она активно используется в крупных сделках и в сфере кредитования. Однако иногда высказываются сомнения о её применимости в небольших повседневных сделках.
Развеять их нам поможет то, как сейчас работает страхование от несчастных случаев. Вы наверняка оказывались в ситуации, когда при покупке билета на автобус, поезд или самолёт вам предлагали взять страховку. Также страховку предлагают во время аренды транспорта с помощью мобильного приложения, даже если это всего лишь какой-то велосипед или самокат. Обычно сумма такой страховки составляет всего несколько десятков рублей, зато компенсация при наступлении страхового случая достигает десятков и сотен тысяч.
Видите, как всё легко? Для поставщика рискованных услуг нет никакой сложности в том, чтобы заключить договор со страховой компанией и добавить возможность взять страховку от несчастных случаев для своих клиентов. Ему это даже выгодно, так как он может получать дополнительную прибыль от страховой компании за реализацию её услуг. И в случае той же аренды транспорта это дело упрощено до нажатия одной кнопки в мобильном приложении. А раз данный вид страховки так легко реализуется, то нет никакой проблемы сделать простым и страхование сделок.
Стороны подписывают договор, после чего он загружается в приложение страховой компании (а может быть и сразу заключён в нём). Дальше приложение рассчитывает ставку страхового взноса и участники договора вносят его. На этом всё. Если какая-то из сторон в итоге нарушит договорённость, а другая сторона предоставит страховой компании доказательства нарушения, то ей будет положена страховая выплата, которой должно быть достаточно для покрытия нанесённого ущерба. Нарушитель договорённости, конечно же, не останется безнаказанным, если использовать вместе с этим репутационные институты. Он просто будет внесён в чёрные списки до тех пор, пока не признает вину и не пойдёт на сотрудничество.
Даже в случае самых обычных покупок эта концепция тоже применима. На терминале кассы самообслуживания, нажав соответствующую кнопку, или же попросив продавца, можно было бы тоже взять себе страховку. Если товар окажется непригодным, неисправным, а уж тем более нанесёт покупателю вред, и при этом продавец будет отрицать свою вину, то появится возможность компенсировать ущерб за счёт этой страховки (а сам продавец, конечно же, понесёт репутационное наказание). Для привлечения покупателей продавцы могли бы добавлять функцию страховки и открыто публиковать данные о том, с какими страховыми компаниями они работают. А тех продавцов, которые не желают страховать свои продажи, покупатели могут просто обходить стороной как небезопасных агентов.
Кто-то может раскритиковать эту идею указав на то, что покупателям теперь придётся больше платить за товары, да и в целом все сделки станут дороже. Только вот это происходит именно сейчас. Ввиду НДС, акцизов, пошлин, лицензий, налоговой нагрузки на предпринимателей, больше половины стоимости товаров и так составляют взносы государству, в том числе на поддержание гигантской, крайне неэффективной в организационном плане государственной судебной и полицейской систем. Страхование сделок же является более дешёвым и эффективным решением. Иногда страховые взносы, где они применяются сейчас, составляют даже менее одного процента от суммы сделки или потенциальной страховой выплаты. Так что это куда намного лучшее решение, нежели оплачиваемые налогами государственная бюрократия и силовой контроль.
Обсуждая вопрос государственного насилия и ограничения свободы, иногда можно столкнуться с аргументом, что это не является такой уж большой проблемой, поскольку в современном мире демократий и либерализма большинство государств ограничены в возможности применять силу и нарушать свободу своих граждан, в этом они никак не могут переступить определённую черту. Но в действительности никакие институциональные факторы не ограничивают даже самые демократические и либеральные государства от превращения в жестокие диктатуры. До тех пор, пока они являются стационарными бандитами и могут «легитимно» пользоваться инструментом насилия, пока у них есть способные на совершение насильственных действий агенты, а у обычных людей нет ни права, ни возможности сопротивляться насилию, вполне можно ожидать ужесточения общественных порядков, появись только для этого повод.
И недавно такой повод появился – пандемия коронавируса. Конечно, с пандемией необходимо бороться, но основной метод, который был выбран для этого многими государствами, стало именно насилие и принудительное ограничение свобод. При этом в настолько жёстких мерах не было никакого смысла, исходя из исследования эффективности разных мер в борьбе с пандемией, а также на примере Швеции, уже вернувшейся к доковидной жизни, я показывал, как осведомление и побуждение к менее рискованному поведению дают в конечном итоге лучшие результаты, нежели строгий контроль и запреты. Силовое принуждение – менее эффективный инструмент в реализации любых мер, ну только если принуждение и ограничение свободы не является целью само по себе.
Прежде чем продолжить тему ковидных мер, я бы хотел напомнить один пример того, как государства фактически уничтожили свободу передвижения по миру внедрив паспортно-визовый контроль. Поводом для этого стали Первая и Вторая мировые войны, во время которых государствам понадобилось контролировать передвижения людей. Был ли снят контроль после окончания войн, то есть исчезновения повода для этого? Не был! Государства воспользовались возможностью, чтобы навсегда сделать любые передвижения людей за границы своих собственных «загонов» строго контролируемыми.
Во время пандемии коронавируса границы оказались полностью закрытыми, но суть дела не только в этом. Во многих странах людей буквально заперли по домам, лишили работы, контролировали их передвижения, например с помощью ковидных приложений. Сейчас показательным примером осуществления такой политики является Австралия, где лишённым свободы людям приходится буквально воевать с полицейскими, их передвижения отслеживаются государством через приложение на смартфоне, а нарушителям ковидных норм грозит тюремное заключение и штраф. Также во многих странах полицейские могут легко избить и задержать вас, например, за отсутствие маски или паспорта вакцинации (к посту прилагаю недавний такой случай из Франции). Это, в том числе, справедливо и по отношению к России, где полицейские уже много раз избивали и жестоко задерживали людей без масок.
Теперь я хочу задать один вопрос: разве можно верить в то, что после окончания пандемии государства действительно снимут все ограничительные меры и вернут людям ту же свободу, что была у них ранее? Как по мне, полагаться на такое будет большой наивностью. Конечно, часть свобод вернут, но при этом государства скорее всего оставят за собой и часть контроля. Вряд ли будет как в Швеции, где уже сняли все ковидные меры кроме пограничных, поскольку в этой стране изначально не полагались на жёсткие принудительные меры. Кстати, границы после пандемии тоже могут остаться более контролируемыми, нежели до неё, и вполне вероятно, что в этом случае даже Швеция уже не станет исключением. В целом не стоит полагаться, что по какой-то чудесной причине государства не будут наказывать своих граждан силой полиции, лишать их свободы и жёстко контролировать просто потому что они являются развитыми демократиями. Вопрос ведь состоит не настолько в политических и общественных институтах, как в готовности и способности совершать насилие.
Продолжая тему экспериментов, которые якобы демонстрируют насильственную природу человека и его готовность причинять боль и вред другим людям, если этого потребуют обстоятельства, стоит рассмотреть Стэнфордский тюремный эксперимент. Этот эксперимент настолько же известен, как рассматриваемый нами ранее эксперимент Милгрэма. Его опубликованные данные говорят о готовности большинства людей причинять боль другим людям по приказу авторитета. Но как показал анализ неопубликованных данных, 56% участников останавливались, как только им казалось, что жертва действительно испытывала боль, а 72% среди продолжавших участие делали это, потому что не верили в правдивость эксперимента и реальность причиняемой жертве боли (и боли действительно не было, была только актёрская игра). Но если в случае эксперимента Милгрэма вопрос был лишь в неопубликованных данных, то Стэнфордский тюремный эксперимент оказался напрочь несостоятельным.
Участников эксперимента разделили на две категории – охранников и заключённых, которые жили в имитированной тюрьме. Все участники должны были отыгрывать соответствующие им роли. Но, как свидетельствуют опубликованные данные, эксперимент вскоре стал по-настоящему опасным. Охранники начали жестоко издеваться над заключёнными, у трети из них проявились садистские склонности. Двое заключённых даже были исключены из эксперимента ввиду полученных ими психических травм, да и сам эксперимент был остановлен раньше времени по этическим соображениям. В течение почти 50-ти лет многие верили в реальность этих результатов и соответствующих им выводов. Однако в недавнее время был раскрыт ряд свидетельств, полностью опровергающих данный эксперимент. Некоторые из них мы сейчас и рассмотрим.
Во-первых, как заверял организатор эксперимента Филипп Зимбардо, участники были свободны в своих действиях, а те из них, которые играли роль охранников, не получали никакой предварительной подготовки. На самом же деле охранники были осведомлены, какие ожидаются результаты от проведения эксперимента, им давали чёткие инструкции, как действовать в той или иной ситуации, а также в них старались вселить веру в то, что в данном исследовании они являются ассистентами экспериментаторов.
Во-вторых, что очень важно, участники заранее понимали требования эксперимента и соответствовали им. Как заявлял Зимбардо, требования для участия были минимальными. Однако почти все потенциальные участники понимали, например, что от охранников требуется деспотичность, враждебность и агрессивность. Из этого возникло предположение, что участники ввиду чёткого понимания своей роли могли максимально её отыгрывать с целью удачного проведения эксперимента. Собственно, спустя некоторое время они заявили о том, что лишь играли роль. Также они всегда понимали, что являются участниками эксперимента, что за ними наблюдают и что всё это не по-настоящему.
Я бы хотел подчеркнуть внимание на ещё одном моменте. Подобное понимание предстоящей роли могло оказать влияние на отбор участников в пользу тех, кто имеет склонности к более жестокому поведению, поскольку именно такое поведение и требовалось. А разве может эксперимент, для участия в котором могли быть отобраны более жестокие люди, говорить что-то о жестокости среднестатистического человека?
Есть и много других фактов, подвергающих эксперимент сомнению. Стоит вспомнить об участниках, которым пришлось покинуть его из-за психических травм. Один из них позже признался, что лишь имитировал психоз, поскольку ему не понравился эксперимент и он хотел его как можно быстрее покинуть. Также стоит понимать нереалистичность условий эксперимента. Ну и наконец, исследователи предоставили не все данные – из 150 часов эксперимента было записано лишь 15% (6 часов видео и 15 часов аудио). Также было собрано очень мало личных данных участников, которые могли повлиять на ход эксперимента.
Источники:
Thibault Le Texier (2019). Debunking the Stanford Prison Experiment;
Рассматривая концепцию снижения вреда, я уже показывал, почему лучший результат даёт не запрет и обвинение, а осведомление и попытка побудить человека к менее рискованному поведению. Так, программа обмена шприцов во время кризиса СПИДа в 80-ых годах, позволяющая наркоманам меньше рисковать при приёме наркотиков используя свежие шприцы, а не одни и те же многократно и сразу несколькими людьми, оказалась намного эффективнее строгих запретов. Участники программы стали реже употреблять наркотики, их здоровье улучшилось, а многие из них в конечном итоге добровольно обратились за помощью в лечении своей зависимости.
Аналогично, осведомление и побуждение людей к менее рискованному поведению можно было бы использовать вместо жёстких принудительных мер в борьбе с коронавирусом. К сожалению, большинство правительств выбрало второй метод. Но хорошо, что не все из них решили прибегнуть к силе и строгим запретам, поэтому мы можем легко сравнить результаты данных подходов. Исследование влияния жёстких мер, лёгких мер и всех мер вместе взятых на рост количества заражений уже давно показало, что оба типа мер дают приблизительно одинаковый эффект. А значит введение жёстких принудительных мер излишне, а то и вредно ввиду своих последствий для общественной и экономической жизни.
Хорошим образцом является Швеция. С самого начала пандемии она отказалась от введения жёстких и принудительных мер внутри своей страны, даже обязательное почти во всём мире ношение масок в Швеции приняло лишь рекомендательный характер. Поначалу количество заражений и смертей сильно превышало соответствующие показатели других стран (но на самом деле и то не во всех случаях, например, они были довольно сопоставимы с показателями Франции). Впрочем, уже тогда было понятно, что в сравнении с другими странами экономика Швеции пострадает в меньшей степени и быстрее восстановится после пандемии. И что важно – последняя волна пандемии, которая поставила многие страны в критическое положение, на Швецию почти что не оказала никакого влияния. Кстати, на написание данного поста меня вдохновило сравнение ситуации в Израиле, где уже людям вводят третью дозу вакцины, где активно внедряются covid-паспорта, где были множественные локдауны, и Швеции, в которой ничего такого нет и не было. При этом в обоих странах уровень вакцинации первой и второй дозой приблизительно одинаков, но ситуация кардинально отличается.
Чуть более строгие меры вводились в других странах Скандинавии – Дании и Норвегии. Правительства этих стран, конечно, называли данные меры крайне жёсткими, но если сравнивать их с мерами в других странах, то они тоже покажутся довольно мягкими. Стоит также упомянуть об одном эксперименте, поставленном в Норвегии. Фитнес-клубы считались рассадниками коронавируса, поэтому сначала их закрыли. Позже 5 клубов открыли, разрешив половине их клиентов приходить на занятия, а другой половине нет. В итоге за две недели наблюдений был зарегистрирован только один случай заболевания, хоть и в группе посещающих фитнес-клубы, но сам заражённый даже не успел дойти до спортивного заведения. Также директор Норвежского института общественного здравоохранения утверждает, что страна вовсе могла обойтись без карантина и достичь тех же результатов. В целом Дания, Норвегия и Швеция уже сняли все ограничительные меры (кроме пограничных) и первыми в Европе вернулись к жизни, которая была у них до пандемии. Другим же странам к этому ещё очень далеко.
Таким образом, мы ещё раз убеждаемся в том, что осведомлением и побуждением к менее рискованному поведению можно добиться как минимум того же, а то и большего, нежели строгими запретами, контролем и силой. Да и вообще, за жёсткие меры в любом случае придётся заплатить огромную цену. Так какой в этом смысл, если в итоге от них лишь больше ущерба, чем пользы?
В современном информационном мире важную роль занимает институт репутации. Уже трудно и представить, как можно приобрести какой-то дорогостоящий товар или обратиться за хоть немного серьёзной услугой предварительно не проверив рейтинг поставщика. Оценки и отзывы уже являются важной частью многих сервисов. Скорее всего со временем репутационные инструменты станут использоваться во всех сделках, в том числе и в прямых сделках между людьми. В том числе, это подводит нас к возникновению социального рейтинга, в котором разные люди будут иметь разную репутацию в зависимости от того, честно ли они выполняли свои обязательства, или же обманывали других людей, нарушали условия сделок, а то и вовсе вредили их благосостоянию грабежом или насилием.
Институт репутации и финансовые инструменты, а особенно остракизм и страхование сделок, способны заменить силовые инструменты как метод воздействия на правонарушителей. Необходимость в инициации силовых мер попросту отпадает, а в тех случаях, когда самим правонарушителем не было совершено насилие, в принципе отпадает необходимость в любых формах силового решения (в случае насильственного нападения, конечно же, не обойтись без самозащиты). Это лишь поспособствует решению проблемы насилия и снижению его уровня в обществе. Но вместе с этим в мире стационарных бандитов, где государства обладают монополией и «легальным» правом на совершение насилия, репутационные институты и социальные рейтинги вполне могут послужить во вред.
Стоит понимать то, что государства часто монополизируют важные для общества сервисы. Ранее они взяли под свой строгий контроль дороги, финансовую систему, пожарную службу, медицину, добычу многих ресурсов, социальное обеспечение, а что важнее всего в рамках нашей темы – проверку качества поставляемых на рынке услуг и товаров. Вполне обоснованно можно ожидать и то, что если в один момент подавляющее большинство людей начнёт полагаться на институт репутации, то государства возьмут контроль и над ним. Чиновники заявят о ненадёжности частных решений и необходимости выпустить строгие правила работы репутационных сервисов, а то и вовсе создать один-единственный для всех государственный сервис репутации, запретив ведение частных систем оценок и отзывов. В мире, где некоторые государства решают, каким стандартом зарядных устройств люди должны пользоваться (это про государства Евросоюза), и такой сценарий имеет большую вероятность воплотиться в реальность.
Таким образом, институт репутации не только станет бюрократизированным и неэффективным, он также может стать инструментом для преследования и наказания людей, неугодных текущей политической власти. В Китае так уже и происходит – минус в его социальном рейтинге можно получить за дружбу с оппозиционером или за высказывания против партийной политики. По одному приказу сверху любого человека можно лишить доступа ко многим государственным благам. И ладно уж с этими благами, в том случае, если бы государство не было насильственной монополией, его благам существовали бы альтернативы. Но при государствах альтернатив нет, так как частная деятельность сильно контролируется или запрещена в монополизированных ими сферах. В итоге институт репутации, вместо метода борьбы с насилием, грабежом и обманом, становится вспомогательным инструментом для усиления государственной власти и силового контроля.
Вывод из всего этого можно сделать простой – институт репутации очень полезен в обеспечении безопасности сделок, а также важен для перехода от силовых методов к ненасильственному воздействую как основе обеспечения общественных порядков. Но с самим насилием, особенно государственным, он лишается этих положительных качеств и начинает работать на усиление государственной власти и силового контроля. Поэтому очень важно бороться с насилием и не допускать того, чтобы институт репутации был взят под контроль каким бы то ни было силовыми агентами. Мы ведь не можем бороться с насилием, если институт репутации будет лишь использоваться насильниками в своё благо, как это сейчас происходит в том же Китае.
В 1963 году психолог Стэнли Милгрэм решил провести ряд экспериментов с целью прояснить вопрос: сколько страданий готовы причинить обыкновенные люди другим, совершенно невинным людям, если подобное причинение боли входит в их рабочие обязанности? Он хотел узнать, как жители Германии в годы нацизма могли участвовать в уничтожении миллионов невинных людей в концентрационных лагерях.
Суть эксперимента Милгрэма состоит в том, что участники получают роль учителя (на самом деле они думают, что эта роль достаётся им по жребию, однако всё устроено так, чтобы учеником всегда становился подставной актёр). Далее «учитель» уходит в другую комнату, садится за стол перед генерирующим высокое напряжение прибором и зачитывает «ученику» список ассоциативных пар слов, которые он должен был запомнить. Если ученик не запоминал слова и в последствии давал ложный ответ на вопрос учителя, тот должен был использовать прибор, чтобы нанести ученику электрический разряд. Начиная с 15 вольт, с каждой новой ошибкой он должен был увеличивать разряд с шагом 15 вольт вплоть до максимума в 450 вольт, после чего продолжать использовать максимальный разряд. Конечно же, актёр с ролью ученика не получал разряд, а лишь изображал, что получает его и испытывает боль. В разных вариантах эксперимента ученик и учитель были разделены либо звукоизоляционной стеной (то есть учитель мог лишь слышать, как ученик стучит по стене), либо обычной (то есть он мог слышать крики, просьбы прекратить, жалобы на якобы проблемы с сердцем).
Что касается результатов, то, например, одна из серий опытов показала, что 26 испытуемых из 40 (65%) увеличивали напряжение до 450 вольт и не прекращали наносить электрический разряд до тех пор, пока исследователь не давал распоряжение закончить эксперимент. И лишь 5 испытуемых (12,5%) остановились на напряжении в 300 вольт, когда жертвы проявляли первые признаки недовольства. Воспроизведение эксперимента в разных условиях и с разными людьми показало приблизительно те же результаты.
Что же получается, люди в большинстве своём действительно готовы отбросить всякую человечность и наносить боль, а то и вред другим людям лишь по приказу авторитета? Если обратиться к тем данным эксперимента Милгрэма, которые не были опубликованы, то легко можно понять, что это совсем не так. Проанализировав данные 656 пост-экспериментальных опросников, исследователи выяснили, что 56% участников на самом деле прекращали эксперимент в тот или иной момент, так как верили, что человек за стеной действительно испытывает боль. Другое исследование, рассматривающее 91 интервью, проведённые сразу после экспериментов, показало, что среди 46 участников, продолжающих эксперимент после недовольства жертвы, 33 участника (72%) делали это, поскольку попросту не верили в то, что жертве действительно причиняется боль (собственно, так и было – актёры-жертвы лишь имитировали её).
В сумме мы получаем, что около 86-88% участников эксперимента Милгрэма на самом деле либо прекращали своё участие, как только им казалось, что они действительно причиняют жертве боль, либо же продолжали лишь потому, что не верили в правдивость эксперимента и боль жертвы. Эти выводы, основанные на неопубликованных данных, не сходятся с теми результатами, которые были продемонстрированы в изначальных исследованиях и показаны широкой аудитории. Возможно, самой методологии эксперимента нечего предъявить, однако результаты были явно отобраны в угоду воззрениям экспериментаторов. Обычного человека нельзя заставить вредить другим людям просто по приказу сверху. А многомиллионные жертвы нацизма являются результатом лишь пассивного принятия режима большинством людей, в то время как сами акты насилия совершало меньшинство силовых агентов, непосредственно работающих на нацистское государство.
Исходящая со стороны государств поддержка тех или иных общественных норм силовыми методами, да и государственное насилие в целом, нередко вовсе не считается проблемой, поскольку человек якобы абсолютно свободен переместиться на территорию другого государства, условия которого будут его удовлетворять. Эта возможность ещё нередко сравнивается с добровольной сменой поставщика услуг, как на свободном и конкурентном рынке. Но данное утверждение в корне неверно, о чём нам говорят сразу несколько аргументов.
В первую очередь переезд между государствами не стоит сравнивать со сменой поставщика частных услуг или переездом внутри государства из-за колоссальной разницы в сопутствующих издержках. Как правило, это требует наличия значительных средств, что далеко не всегда достижимо для людей, оказавшихся в затруднительном положении или живущих в бедных странах. Также стоит учитывать кардинальную смену культурной среды, порядков жизни, необходимость изучения иностранного языка. Для многих людей эти издержки оказываются непреодолимыми, из-за них большинство людей никогда не покидает своей родины и смиряется с насильственной властью в случае отсутствия возможности дать ей отпор.
Можно сказать, что хоть и все эти издержки серьёзны, однако они не делают побег от насилия нереальным для конкретного человека. В конце концов минимальное действие, которое необходимо совершить – просто переместиться на территорию другой страны. Но и это сложно. Вспомните Северную Корею, уехать с которой почти нереально, лишь единицам удаётся нелегально пересечь границу рискуя своей жизнью. Или даже менее жестокие диктатуры, например Туркменистан, который тоже очень тяжело покинуть. Интересно, как ответят жители этих стран на утверждение о том, что можно просто взять, и уехать?
Вообще, между государствами можно перемещаться только через пограничные пункты, иначе вас будет ожидать насильственное задержание. То есть покинуть государство можно исключительно по навязываемым им силой правилам. А правила могут в любой момент измениться, стать более строгими. За примерами далеко ходить не надо — ещё месяц назад уехать из Афганистана было не сложнее чем из России, а сейчас люди готовы цепляться за шасси самолёта чтобы сбежать от насилия нового стационарного бандита в лице Талибана. Это касается и цивилизованных западных стран, в которых исторически строгий пограничный контроль и паспортно-визовый режим возникли как средство отслеживания перемещения людей во время мировых войн, но не были устранены по их окончанию. Также легально покинуть территорию государства не могут те, кто уже им преследуется.
Ну и в конце концов, находясь в мире, где силовая власть является нормой, вы не сбегаете от насилия к ненасилию, вы сбегаете лишь от одного насильника к другому. То, что вы пересекли границу, ещё ничего не гарантирует. Попав на территорию другого государства, ваша судьба оказывается полностью в руках его правительства. Оно выдвинет определённые условия, и если вы им не соответствуете, то вас задержат и отправят обратно, даже если вы уже социализировались на новом месте. Так, ряд стран возвращает обратно беглецов из Северной Кореи. Не так давно произошёл случай, когда Россия депортировала в Афганистан женщину, бежавшую от талибов, пытавшихся принудительно выдать её замуж. И даже со стран Запада нередко депортировали людей, которым на родине угрожала насильственная расправа, например за их сексуальную ориентацию.
После всех этих аргументов вряд ли можно вообще говорить о том, что от насилия, особенно государственного, можно вот так просто взять, и убежать. В мире стационарных бандитов, обладающих силовой монополией на власть, сделать это крайне сложно, в некоторых случаях и вовсе невозможно. Даже при самом благоприятном раскладе у вас нет выбора жить без силовой угрозы сверху. Насилие находится в фундаменте любой нынешней общественной системы, и это – ещё одна причина, чтобы бороться с ним во всём мире и как с явлением в целом, а не лишь его отдельными формами.
Представьте – вы заключили с кем-то контракт любого рода, будь то покупка товара или же трудоустройство. Но позже другая сторона контракта решила вас «кинуть». Каковы же последствия данного действия? На этот вопрос можно ответить исходя из того, кем собственно является ваш уже бывший партнёр. Если это был самый обычный человек или компания, то худшее, что вы испытаете – финансовые потери, ну и возможно ещё в некоторой степени моральный ущерб. Вы останетесь без денег, у вас могут обманом отнять собственность, но в целом вы всё ещё будете в порядке и на свободе. Ни один рыночный субъект, не использующий насилие как инструмент в своей деятельности, не сможет вас этого лишить.
Но что случится, если вас решит кинуть какой-нибудь бандит? А бандит может всё что угодно, вплоть до избиения с пожизненной инвалидностью, а то и убийства. Вести отношения любого рода с бандитом всегда опасно, потому что с немалой вероятностью он в определённый момент решит от вас избавиться. И государство можно отнести к категории бандитов, поскольку оно само является стационарным бандитом, который далеко не прочь совершать насилие к своим гражданам, если это позволит добиться ему каких-то целей. А значит с ним опасно вести какие бы то ни было дела, как и с любым другим бандитом. Вам достаточно чем-либо однажды не угодить или даже просто не понравиться какому-то чиновнику, чтобы за вас серьёзно взялись и вы оказались либо за решёткой, либо вовсе на кладбище.
Например, вспомним недавний случай с Group-IB – компанией, занимающейся кибербезопасностью. Её основатель был арестован, а в самой компании прошли обыски. Хотя ранее она вела тесное сотрудничество с ФСБ, но это уж точно не то, что может гарантировать отсутствие насилия с его стороны. Из более старых историй можно вспомнить дело «Седьмой студии», когда участников театральной труппы, бравшей у государства субсидии, в итоге же за якобы нецелевую трату этих субсидий и посадили. Опасно даже заниматься работой, предоставляемой государством или же сильно им регулируемой. Недавно двоих заслуженных врачей с героическим прошлым отправили в СИЗО за самое обычное предоставление медицинской помощи пожилой пациентке.
Получается, как-то рискованно работать на государственной должности или даже просто сотрудничать с государством, ведь в таком случае любая ошибка или даже просто недовольство «партнёра» будет вам стоить не только лишения средств — вы можете остаться без свободы, а то и собственной жизни. Ваши связи с государством точно не гарантируют вашей же безопасности от него самого.
