Обсуждая вопрос государственного насилия и ограничения свободы, иногда можно столкнуться с аргументом, что это не является такой уж большой проблемой, поскольку в современном мире демократий и либерализма большинство государств ограничены в возможности применять силу и нарушать свободу своих граждан, в этом они никак не могут переступить определённую черту. Но в действительности никакие институциональные факторы не ограничивают даже самые демократические и либеральные государства от превращения в жестокие диктатуры. До тех пор, пока они являются стационарными бандитами и могут «легитимно» пользоваться инструментом насилия, пока у них есть способные на совершение насильственных действий агенты, а у обычных людей нет ни права, ни возможности сопротивляться насилию, вполне можно ожидать ужесточения общественных порядков, появись только для этого повод.
И недавно такой повод появился – пандемия коронавируса. Конечно, с пандемией необходимо бороться, но основной метод, который был выбран для этого многими государствами, стало именно насилие и принудительное ограничение свобод. При этом в настолько жёстких мерах не было никакого смысла, исходя из исследования эффективности разных мер в борьбе с пандемией, а также на примере Швеции, уже вернувшейся к доковидной жизни, я показывал, как осведомление и побуждение к менее рискованному поведению дают в конечном итоге лучшие результаты, нежели строгий контроль и запреты. Силовое принуждение – менее эффективный инструмент в реализации любых мер, ну только если принуждение и ограничение свободы не является целью само по себе.
Прежде чем продолжить тему ковидных мер, я бы хотел напомнить один пример того, как государства фактически уничтожили свободу передвижения по миру внедрив паспортно-визовый контроль. Поводом для этого стали Первая и Вторая мировые войны, во время которых государствам понадобилось контролировать передвижения людей. Был ли снят контроль после окончания войн, то есть исчезновения повода для этого? Не был! Государства воспользовались возможностью, чтобы навсегда сделать любые передвижения людей за границы своих собственных «загонов» строго контролируемыми.
Во время пандемии коронавируса границы оказались полностью закрытыми, но суть дела не только в этом. Во многих странах людей буквально заперли по домам, лишили работы, контролировали их передвижения, например с помощью ковидных приложений. Сейчас показательным примером осуществления такой политики является Австралия, где лишённым свободы людям приходится буквально воевать с полицейскими, их передвижения отслеживаются государством через приложение на смартфоне, а нарушителям ковидных норм грозит тюремное заключение и штраф. Также во многих странах полицейские могут легко избить и задержать вас, например, за отсутствие маски или паспорта вакцинации (к посту прилагаю недавний такой случай из Франции). Это, в том числе, справедливо и по отношению к России, где полицейские уже много раз избивали и жестоко задерживали людей без масок.
Теперь я хочу задать один вопрос: разве можно верить в то, что после окончания пандемии государства действительно снимут все ограничительные меры и вернут людям ту же свободу, что была у них ранее? Как по мне, полагаться на такое будет большой наивностью. Конечно, часть свобод вернут, но при этом государства скорее всего оставят за собой и часть контроля. Вряд ли будет как в Швеции, где уже сняли все ковидные меры кроме пограничных, поскольку в этой стране изначально не полагались на жёсткие принудительные меры. Кстати, границы после пандемии тоже могут остаться более контролируемыми, нежели до неё, и вполне вероятно, что в этом случае даже Швеция уже не станет исключением. В целом не стоит полагаться, что по какой-то чудесной причине государства не будут наказывать своих граждан силой полиции, лишать их свободы и жёстко контролировать просто потому что они являются развитыми демократиями. Вопрос ведь состоит не настолько в политических и общественных институтах, как в готовности и способности совершать насилие.
Насилие является большой проблемой, ведущей к множеству отрицательных экстерналий (в том числе и катастрофических), а также к поддержанию насильственной иерархии доминирования в обществе (что лишь ещё больше усугубляет экстерналии насилия). Именно поэтому борьба с насилием в ближайшее время станет одним из ведущих направлений в развитии общества. И тот, кто решит проблему насилия, получит шанс сильно возвысить репутацию и популярность своей культурно-экономической повестки.
Есть те, кто не считает насилие большой проблемой, а если это насилие принимает форму государственного силового принуждения или же в целом служит достижению определённых целей, то оно по их мнению и вовсе становится благим и полезным инструментом. Обычно такая позиция свойственна консерваторам, хотя и не ограничивается ими, а касается в принципе всех сторонников насилия как инструмента достижения целей, в том числе и тех, кто поддерживает существование монопольной государственной власти. Нередко даже классические либералы и сторонники свободной рыночной экономики не имеют ничего против силового инструмента.
Но сколько бы они не отрицали негативные аспекты насилия, было бы глупо не понимать, что случится, если его искоренением займётся кто-то другой. Допустим, сторонники такой идеи вместо того, чтобы сотрудничать с консерваторами или рыночниками, не видящими в этом смысла, пойдут к условному Биллу Гейтсу и смогут убедить его в своей правоте. Профинансировав эту инициативу и искоренив в итоге насилие он получит гигантскую моральную поддержку общества, ведь для большинства людей насилие является величайшим злом. Будучи леволибералом и заполучив огромный авторитет, ему станет достаточно лишь высказать своё мнение, чтобы к нему прислушались. Если он скажет, что нельзя отказывать геям печь торты, или что бизнес должен быть социально ответственным и жертвовать на благо общества значительную часть своих доходов, то так оно и случится, ведь большинство будет готово следовать указанию такого авторитета.
Многим наверняка не нравится подобный сценарий, но он вполне возможен. И если кто-то не хочет, чтобы этот сценарий воплотился в реальности, то ему стоит поддержать идею борьбы с насилием всеми возможными способами. Проблема насилия в любом случае будет решена, с помощью условного консерватора, или же без его участия. Но во втором случае его социально-экономическая повестка потеряет значительную часть своей поддержки в пользу взглядов тех, кто примет участие в решении проблемы насилия. Так что советую поторопиться в этом деле и начать уже сейчас продвигать идеи ненасилия независимо от того, кто и каких взглядов придерживается.
Как вы считаете, социальная справедливость, демократия, всеобщее благосостояние, развитый феминизм, права ЛГБТ, ювенальная юстиция, толерантность, надёжная защита прав человека, свобода, равенство и братство – это хорошо или плохо, и почему?
В классическом либерализме государство считается злом, необходимым для защиты права частной собственности. В либертарианстве оно не считается необходимым для выполнения этой функции, однако до тех пор, пока оно ограничивается только этим, его существование может считаться оправданным. В условном евросоюзном либерализме государство рассматривается как инструмент согласования интересов различных слоёв общества, более удобный, чем инструменты свободного рынка.
В чём удобство современного либерального государства в сравнении с классическим либеральным? Главным образом в том, что лично отвечать за собственную жизнь – довольно пугающий уровень ответственности для весьма многих. На рынке нужно самостоятельно решать, какие объекты собственности, где и на каких условиях стоит застраховать, сколько и когда откладывать на непредвиденные обстоятельства или на вполне даже предвидимую старость, какие претензии соседей удовлетворить, а против каких активно выступить, и если выступить, то самостоятельно или в коалиции. Это сложновато, лучше уж пустить свои небезграничные интеллектуальные ресурсы на навыки, которые приносят деньги, а все вышеперечисленные задачи по возможности поручить тем, кто в этом больше шарит.
В сложном мире, где взаимодействуют узкие специалисты, неизбежно будет использоваться огромное количество типовых решений и существенно меньшее число – кастомных. Государство – типовое решение для любых вопросов, которые толком неясно, на кого переложить. А поскольку такие вопросы постоянно плодятся, то и функционал государства – даже состоящего из полностью благонамеренных либеральных бюрократов, напрочь лишённых коррупционных интересов – будет неизбежно расширяться.
Но с разрастанием государства неизбежно нарастает и его неэффективность. Швейцарский нож с парой сотен лезвий отлично смотрится в витрине магазина, так и хочется купить эту блестящую игрушку, но в быту подавляющему большинству удобнее один очень простой нож для большинства типовых задач, да ещё пару-тройку узкоспециальных, которые используются редко, но когда применять другие крайне неудобно. Прочный комбинезон с кучей карманов выглядит чрезвычайно ловко спроектированным, но в расслабленной обстановке человек напяливает шорты и футболку. Вроде и хотелось бы, чтобы можно было позвонить 911 и решить вообще любой вопрос, но на практике это будет означать, что ты задолбаешься воевать с роботом-автоответчиком, выбирая пункты меню, и в итоге всё равно тебя направят не к тому специалисту.
Казалось бы, чем агрессивнее среда, тем жёстче и надёжнее должны быть институты. Поэтому на маленькой яхте посреди моря вполне уместно единоначалие и чёткие функциональные обязанности каждого члена экипажа, а на пляже достаточно лишь того, чтобы желающие сыграть в волейбол не спотыкались об загорающих, в остальном же пусть царит полная анархия и никому ни до кого не будет дела. Но государство так не может. Оно выросло из военных потребностей, и похоже на чувака, который вернулся с фронта, страдает посттравматическим синдромом и крайне возмущён, что на пляже народ не застёгнут на все пуговицы, не ходит строем и не отдаёт честь. Если дать ему наводить свои порядки, то даже без неуставных отношений всем придётся несладко. Ну и не лучше, когда государство похоже на инженера по технике безопасности. Волейбольную площадку – огородить! Зоны для купания поделить по полам и возрастам! Всем надеть спасательные жилеты! Организовать подвоз мороженого и лимонада! Но мороженое должно быть тёплым, чтобы никто не простыл, а лимонад без сахара, и плевать, что мороженое с сахаром. А потом государство увидит какой-нибудь ковид, и вообще весь пляж накроется медным тазом, потому что все должны сидеть по домам и мыть руки.
Битарху важно, чтобы никто ни на кого не кидался. Потому что один полезет с кулаками, а другой на первого чихнёт, и весь мир умрёт от вируса. Ради того, чтобы никто ни на кого не смел кидаться, желательно, чтобы каждый был вооружён, а те, кого вид оружия в чужих руках не останавливает, пусть будут остановлены как-то ещё. Можно пулей в момент нападения, но гуманнее – заставить их передумать, хотя бы, ну, скажем, медикаментозно. К счастью, Битарху нужно от людей только соблюдение NAP, иначе он был бы неотличим от адепта государства-ковидоборца. Ради того, чтобы жить в безопасном обществе, он готов хорошо платить.
Мне важно, чтобы и я, и люди кругом были богаты и свободны. Для этого надо, чтобы людей не грабили и не ограничивали, ну и не вымогали деньги на всякую ненужную ерунду. Для этого надо, чтобы грабить и ограничивать было опасно, невыгодно и непрестижно. И я, как цивилизованный и благодушный человек, конечно, предпочту, чтобы людей останавливали от грабежа и регуляций соображения непрестижности, или на худой конец невыгодности. Если придётся обеспечивать им ещё и угрозу, меня это напряжёт.
Прошу прощения за отсутствие прямого перечисления, мол, к социальной справедливости отношусь так-то, к демократии сяк-то, и далее по списку.
Меня немного перемкнуло, и хочется как-то относительно быстро разрешить это противоречие в голове 😀 В чём отличие минархиста от либерала (кроме запрета на агрессивное насилие в случае первого)? Ведь не каждый либерал, например, “за” государственную социальнуюю поддержку, абсолютно положительно относится к самому государству. В общем, был бы рад услышать вразумительный ответ.
анонимный вопрос
Вообще, конечно, если хочется получить ответ относительно быстро, то самое надёжное – это сопроводить вопрос донатом)
Минархизм это результат непрерывного развития идей классического либерализма, так что между ними трудно провести чёткую границу, с которой согласились бы все носители либерального дискурса. Я бы подходила к разграничению с позиции того, какими базовыми ценностями руководствуется человек, на которого мы пытаемся приклеить ярлык.
Если речь идёт прежде всего о защите частной собственности и общественном договоре, благодаря которому для защиты института частной собственности создаётся правительство – то перед нами скорее классический либерал. Он склонен оценивать государство именно по критерию того, эффективно оно защищает частную собственность – или нет, и готов выплачивать некоторые минимальные разумные и справедливые налоги (не спрашивайте!) при условии, что работа по защите собственности будет добросовестно выполняться. В противном случае, если долгая череда злоупотреблений со стороны правительства заставит его предположить, что это уже какая-то тирания, он оставляет за собой право это правительство свергнуть и переучредить.
Если же человек в основном делает акцент на неагрессии и на добровольном характере формирования комплекса правительственных услуг, когда действия частных лиц могут как-то принудительно регулироваться, но лишь при условии компенсации неудобств, при этом правительство чётко позиционирует себя как сервис, то человек скорее руководствуется не Локком и отцами-основателями, а Робертом Нозиком, и тогда он скорее минархист.
Наконец, человек может в принципе отрицать государство, каким бы минимальным оно ни была, но считать, что для сохранения гражданского мира необходим ряд социальных гарантий, и разумные люди вполне в состоянии профинансировать их на добровольной основе, потому что в конечном счёте им это выгодно. Тогда это левый рыночный анархист, бывают и такие.
Демократия – это самый гуманный и справедливый государственный строй, который только может предложить людям идеология коллективизма. Однако за многие века существования демократий у этого строя было отмечено множество неустранимых недостатков: неповоротливость, невозможность надёжного согласования групповых интересов, расточительность, склонность к сползанию в авторитаризм либо безудержный популизм, и многое другое. Проблема в коллективизме как таковом, именно благодаря ему демократия устроена так, как устроена, и имеет те недостатки, которые имеет.
Появление идеологии либерализма привело к возникновению такого странного неустойчивого гибрида, как либеральная демократия. Ей удалось исправить некоторые перегибы демократии, но заигрывание с правами меньшинств породило свои проблемы. Порочной остаётся базовая конструкция любого государственного строя: навязывание всем единого порядка.
Но людям попросту не нужно лезть в прокрустово ложе государства для того, чтобы успешно координировать свои действия. Любые правовые отношения могут устанавливаться ими самостоятельно, без навязывания третьими лицами, и ровно на тот срок, пока это требуется.
А теперь обо всём этом поподробнее
Как известно, невозможно жить в обществе, будучи свободным от него. Разделение труда даёт слишком большие выгоды, чтобы от него отказываться. Поэтому за время развития цивилизации люди успели накопить очень много рассуждений о том, как бы людям в обществе так половчее устроиться, чтобы иметь максимум выгод от кооперации, но терпеть с этого минимальные издержки. Одно из центральных мест во всех этих рассуждениях занимает такой феномен, как демократия. Этот способ организации общества имеет множество теоретических защитников, и является одним из немногих, который одни общества добровольно и сознательно пытались насадить другим ради их блага. Ещё древние Афины во время Пелопоннесской войны в 5 веке до нашей эры, захватывая очередной город противника, непременно устанавливали там демократическое правление, поскольку считали этот строй наилучшим, так что идея экспорта демократии отнюдь не нова. Подробнее об этом можно почитать у Фукидида. У него же в знаменитом пересказе надгробной речи Перикла можно прочитать самый красочный из когда-либо написанных панегириков демократии.
Фукидид, сын Олора, первый историк, претендующий на научность
Демократия как способ управления – это совершенно естественное развитие идеи юридического равенства. Любое сообщество юридически равных лиц закономерно приходит к тому, чтобы стремиться вырабатывать компромиссы более или менее демократическим путём. Это включает в себя, во-первых, право каждого высказать своё мнение и агитировать за него, а во-вторых, обязательство подчиниться мнению, которое поддержит большинство, и отстаивать это мнение так же, как если бы оно было его собственным. Ради чего меньшинство, чьё мнение не было принято демократическим путём, будет претворять в жизнь решение большинства, вместо того, чтобы, например, ударить в спину большинству в момент его слабости? Ради надежды получить компенсацию за своё сотрудничество, а также рассчитывая, что в следующий раз они, со своим мнением, окажутся частью большинства, и их решение точно так же будет претворяться в жизнь всем сообществом. Если надежда выглядит призрачной, то демократия превращается в тиранию большинства, а меньшинство либо терпит, либо по исчерпании пределов терпения противодействует его решениям, от покидания пределов сообщества и саботажа до прямой войны.
Раз уж зашла речь о тирании большинства, поговорим немного о ней. Казалось бы, отличная система! Меньшинство изгоняется, истребляется физически, лишается прав – в общем, перестаёт досаждать большинству, большинство превращается в единство, единство означает гармонию интересов, высокий уровень доверия в коллективе, а значит, решения воплощаются в жизнь быстро и эффективно, что ещё надо? Просто пусть хорошие люди убьют всех плохих, и заживём. Или, ладно, не надо даже убивать, достаточно построить стену, ввести визы, цензы, провести люстрации, ну вы поняли.
Ну, согласитесь, повесить сюда Михаила Светова было бы слишком банально
Проблема в том, что удачные практики закрепляются и становятся привычными. Удачно избавившись от внутренних врагов, общество не достигает гармонии, а с неугасающим энтузиазмом принимается искать новых. Зачем пытаться договариваться по какому бы то ни было пустяку, если тот, кто не разделяет мнения большинства – враг? Как можно договариваться с врагом? И действительно, революции начинают жрать своих детей, победители в гражданской войне принимаются составлять всё новые проскрипционные списки, церкви борются со всё новыми ересями – и несть покоя людям, для которых весь мир борьба. Опять же, изгнание врагов внутренних умножает число врагов внешних, а значит, надо ещё плотнее смыкать ряды и тратить на оборону всё больше ресурсов, а лучше бы превентивно напасть, конечно… Кажется, избыток нетерпимости обществу на пользу не идёт.
В качестве защиты от этого коллективистского безумия может работать такая концепция, как либерализм. Либерализм вытекает из простой идеи о том, что частные интересы важнее общих. Поэтому либеральные демократии уже не подразумевают произвола в формулировках решений большинства, но ограничивают такие решения некими неотъемлемыми правами человека. Главный недостаток идеи о существовании неотъемлемых прав человека, однако, заключается в том, с какой лёгкостью эти права отнимаются, поэтому то, что на бумаге выглядит либеральной демократией, на практике может оказаться хоть электоральной автократией (то есть всё той же диктатурой большинства), хоть ещё каким политическим гибридом. Но допустим, люди твёрдо настроены отстаивать права меньшинств. Что из этого вытекает? Удачные практики тиражируются, и вскоре оказывается, что пребывание в составе угнетаемого меньшинства даёт привилегии. Ну вот. Мы так старались не допустить диктатуры большинства, что находимся в шаге от диктатуры меньшинств, которые выясняют между собой, какое из них самое угнетаемое и, соответственно, самое достойное позитивной дискриминации. Большинство оказывается вынужденным послушно голосовать в интересах меньшинства, опасаясь, что иначе его обвинят во всех грехах. Кажется, избыток терпимости в обществе тоже даёт какие-то стрёмные результаты.
Долго решала, чем проиллюстрировать привилегированные меньшинства в либеральном обществе: ЛГБТ или исламистами. ЛГБТ победили с ничтожным отрывом.
Кстати, о диктатуре меньшинства. Постоянной проблемой демократий является сомнение в том, что решения действительно принимаются с учётом волеизъявлений большинства граждан. Так, например, в 19 веке в США во время выборов голосовало около трёх четвертей граждан, имеющих право голоса, а в 20 уже около половины. Неважно, связано ли это со снижением избирательных цензов, или со снижением общего уровня доверия демократически избранной власти. Важно, что у власти оказываются люди, представляющие меньшинство избирателей, но претендующие на то, чтобы говорить от имени большинства, и это работает против легитимности принимаемых решений.
Но даже если на выборы, скажем, под угрозой штрафа за неявку, как в Австралии, является подавляющее большинство, то и тут при наличии более двух альтернатив в силу вступает парадокс Эрроу, говорящий о невозможности корректного определения выбора большинства. Единственный способ выйти из-под действия парадокса – свести выбор к двум альтернативам, то есть отказаться от выбора между несколькими кандидатами в представители, а ограничиться референдумами с простыми вариантами «да» или «нет», что сравнительно неплохо работает в Швейцарии.
Нельзя также не упомянуть меритократический аргумент против демократии, который в вульгарной форме можно сформулировать как «голос профессора Преображенского равен голосу Шарикова». Система «один человек – один голос» в социумах с большим числом Шариковых быстро и надёжно превращает Родезию в Зимбабве. В долгосрочной перспективе это невыгодно и Шариковым, но они не сильны в том, чтобы думать на долгосрочную перспективу. Таким образом, и цензы оказываются нехороши, поскольку нарушают принцип юридического равенства, но и всеобщее избирательное право не лучше.
Ян Смит, борец за избирательные цензы, защитник Родезии от Зимбабве
Кстати, о долгосрочном планировании. Странно было бы не вспомнить в связи с этим аргументы против демократии от Ганса-Германа Хоппе. В своей книге «Демократия – низвергнутый бог» он рассматривает постепенную эволюцию обществ от естественной аристократии (решение вопросов делегируется тем, кто постоянно демонстрирует своё умение их решать) через монархию (право решения вопросов узурпируется сувереном, но систематическая некомпетентность суверена приводит к его свержению) к демократии (право решения вопросов узурпируется безликой бюрократической прослойкой, а на место суверена формально подставляется весь народ целиком). Монарх имеет горизонт планирования, сопоставимый со сроком его жизни и даже дольше, поскольку рассчитывает передать хозяйство своим потомкам. Демократически же избранный лидер думает не дальше срока выборов и более всего озабочен переизбранием, что легко видеть по росту социальных трат в бюджетах демократических стран в предвыборные годы. Именно сокращение горизонта планирования и размывание ответственности за принятие решений при демократии приводит к тому, что демократические страны наращивают без меры свои социальные обязательства, и имеют огромный государственный долг в мирное время. Монархи всё-таки обычно залезали в долги хотя бы из-за войн.
Ганс Герман Хоппе и его ностальгия по природной аристократии
Также сторонники диктатур любят пенять демократии на её медлительность, что особенно актуально в период войны. Собственно, сам институт диктатора, известный нам со времён Рима – это заплатка, призванная исправлять именно этот баг. Но на примере Рима мы также видим, как сугубо временное решение (диктатора выбирали всего на год) норовит становиться постоянным: диктаторские полномочия постоянно продляются, республиканские устои ветшают.
Вместо демократии
Мы рассмотрели уйму всяких аргументов о том, каким образом обустраивать общество не стоит, но давайте попробуем всё-таки ответить на запрос, сформулированный в начале статьи: как же людям организоваться в общество, чтобы иметь максимум выгод от кооперации при минимальных издержках.
Максимум выгод означает возможность объединяться в сколь угодно большие группы, применительно к масштабу задачи. Минимум издержек означает свободу не объединяться с теми, кто реализует задачу, на которую человек не намерен тратить время, силы и ресурсы. Также минимум издержек означает как можно более скромные расходы на поиск сообщества, занятого решением нужных задач, и простоту присоединения к нему. Иначе говоря, рецепт уютного, но продуктивного взаимодействия состоит в том, чтобы не навязывать всем решений, которые нужны лично тебе, и проводить свои решения только среди единомышленников. Место демократии занимает предпринимательская инициатива и мирная конкуренция альтернатив.
Таким образом, вместо сообществ, объединённых территорией, мы получаем сообщества, объединённые задачами и потребностями. Человечество оказывается не территорией, поделенной государствами, а конгломератом коммерческих компаний и общественных организаций. Коммерческие компании могут, объединяясь в консорциумы, вырабатывать некоторые отраслевые стандарты, совместно обсуждать возникающие проблемы, при необходимости создавать органы внутреннего арбитража. Общественные организации могут объединяться в лиги, ассоциации, конфедерации и так далее. Внутри этих зонтичных объединений также будут вырабатываться какие-то общие правила, протоколы взаимодействия и прочие добрые традиции. Но при этом в каждой конкретной коммерческой компании останется свой штат, свой стиль управления, своя структура, свои технологии, свой рынок. И в каждой общественной организации сохранится своя неповторимая атмосфера, свои конкретные задачи и наработки по их решению, свои способы самоорганизации.
Таким образом, каждый конкретный человек при такой организации общества, ставя перед собой цель, имеет богатый выбор средств. Во-первых, он может добиться своей цели полностью своими силами (например, накрошить себе салат из собственноручно выращенных овощей). Во-вторых, он может приобрести решение на свободном рынке у коммерческой компании (например, сходить в ресторан). В-третьих, он может обратиться к общественной организации, решающей эту задачу, и либо воспользоваться её помощью (обратиться за бесплатным супом), либо вступить в неё и решать задачу совместно (заняться раздачами бесплатного супа). В каждом из вариантов соблюдается добровольность взаимоотношений и сохраняется юридическое равенство между людьми, но при этом достигаются и все выгоды от разделения труда, благодаря которому вообще возможно хоть сколь-либо значимое увеличение благосостояния людей.
Такое состояние общества можно было бы назвать как-нибудь модно, вроде «система экстерриториальных контрактных юрисдикций», вот только это даже не юрисдикции, а просто спонтанные порядки, естественно возникающие в развитом свободном человеческом сообществе. В слаборазвитом несвободном обществе все эти спонтанные порядки тоже возникают, но их развитие подавляется, а потому происходит медленнее, но полностью остановить его невозможно.
Фридрих фон Хайек, отец спонтанных порядков
Осталось сформулировать последнее: что делать для того, чтобы этот способ организации общества стал доминирующим. В общем-то, в вопросе уже содержится большая часть ответа. Нужно больше практиковать добровольные взаимодействия, избегать принудительных; больше вкладываться в деятельность общественных организаций, стараться меньше кормить государство и других бандитов; покупать у тех, кто производит наилучший продукт, а не у тех, у кого предписано покупать. Ну и, конечно, вдохновлять других на аналогичную деятельность, как словом, так и личным примером. И это не менее великая и мессианская задача, чем продвижение идеи демократии.
В любимой мною библиотеке Гайд-парка недавно была выложена книжка, которую вряд ли многие прочтут хотя бы из-за отвратительного формата (скан бумажной книжки) и здоровенного размера (почти пятьсот страниц). Речь о “Либеральном архипелаге” Чандрана Кукатаса. Зато вас наверняка хватит на то, чтобы ознакомиться с предисловием к книге за авторством Вадима Новикова.
Не буду врать, я тоже осилила только предисловие, а остальную книгу просмотрела по диагонали, главным образом, чтобы убедиться в том, что она хотя бы написана удобоваримым стилем. Да, со стилем всё в порядке, читать можно.
Что интересного в излагаемых Кукатасом идеях? Он анализирует либеральные представления о справедливости (принцип вуали неведения Ролза и тому подобное) и приходит к выводу, что всё это теоретически очень привлекательно, но на практике людям всё равно не получится навязать единообразные представления. И не надо. Наиважнейшая базовая свобода, по Кукатасу – это свобода выхода из сообщества. Наиважнейшая либеральная добродетель – толерантность. Если ты и впрямь искренне считаешь, что твои этические принципы являются наилучшими, доказывай это в мирном соревновании, а не навязывай силой.
Это отсылает нас к моему недавнему посту про гражданскую войну в США. Да, рабство оскорбляет чувство справедливости. Но попытка избавить южные штаты от рабства принимаемыми в конгрессе законами привела к сецессии, сецессия к войне, и в результате мало не показалось никому.
Кукатас приходит к выводам о том, что принципам либерализма будет соответствовать общество, где вопрос о власти решается общественным договором, но при этом договор заключается каждым конкретным человеком в рамках каждого конкретного сообщества, куда он входит, и из которого может свободно выйти. Это всё та же неоднократно муссируемая либертарианцами идея контрактных юрисдикций. Так что, если вам нужны ещё аргументы в их пользу – вы знаете, что ещё стоит прочесть.
Либерализм и либертарианство – два термина очень похожей, но зеркальной, судьбы. Термин “либерализм” этатисты отжали у сторонников экономической свободы в середине 20 века. И примерно тогда же термин “либертарианство” был отжат сторонниками экономической свободы у социалистов. Правда, я не слышала, чтобы после этого либертарные социалисты называли себя классическими либертарианцами.
Классический либерализм в 20 веке – это прежде всего Мизес и Хайек. Оба убеждённые сторонники свободного рынка, оба убеждённые противники коллективизма, но оба считают вполне приемлемым существование государства и видят в нём некоторую пользу, а именно защиту частной собственности. Для этого государству предоставляется монополия на насилие, а чтобы оно не применяло его против граждан, граждане должны иметь право на оружие и на самоорганизацию вплоть до вооружённого сопротивления правительству.
Либертарианство – это, фактически, классический либерализм в экономике плюс применение тех же принципов во всех прочих сферах жизни, прежде всего в этике и праве. Ротбард высказался насчёт того, что монополия на насилие противоречит принципам свободного рынка, а значит должна быть отвергнута вместе с государством, далее Нозик уточнил, что если уже на свободном рынке в рамках добровольного процесса государство вновь возникнет, то к нему у либертарианцев, по идее, не может быть претензий.
В результате, помимо классических либералов, которые просто говорят, что государство надо ограничивать, а для этого следует вести политическую деятельность, мы имеем также анархо-капиталистов, утверждающих, что все услуги, в том числе защита частной собственности, прекрасно предоставляются на свободном рынке, а государство мы не покупаем, унесите – и минархистов, которые не против, чтобы государство осталось, но только при условии, если будет хорошо себя вести, не вымогать налоги, а вежливо просить донаты.
Как-то вот так мне видятся разногласия между класслибом и либертарианством
