Допилила сабж. По ходу повествования часто наступала на горло собственной песне, потому что можно было бы много рассказать о том, как мы практикуем агоризм у себя в Монтелиберо, но я же обещала сделать книжку максимально лаконичной, а значит, там нет места лирическим отступлениям.
Каждая глава про тот или иной подход к построению анкапа заканчивалась перечислением недостатков этого подхода и указанием на то, что к анкапу он привести не в состоянии. Теперь мне осталось только подвести итоги всего написанного, а дальше можно будет по горячим следам заняться редактурой.
В 2011 году психологи ВВС США провели обследование психического здоровья 600 операторов боевых дронов. Как оказалось, 42% операторов БПЛА сообщили об умеренном или сильном стрессе, а 20% сообщили об эмоциональном истощении или выгорании. Более позднее исследование показало, что операторы беспилотников страдали теми же уровнями депрессии, беспокойства, посттравматического стрессового расстройства, злоупотребления алкоголем и суицидальных мыслей, что и обычные боевые экипажи. У многих сразу возникнет вопрос – почему же так происходит?
Ещё в 20-м веке множество военных экспертов пришло к выводу, что 98% людей испытывает сильное внутреннее сопротивление к совершению убийства, и только до 2% индивидов с психопатическими предрасположенностями им не обладают. В анализе вопроса современной войны с применением боевых дронов нам важно обратить внимание на то, что говорили эти эксперты о факторах, влияющих на способность убивать, и факторах, приводящих к психологической травме на поле боя. Особенно нам в этом помогут выводы, сделанные и перечисленные в трудах Дейва Гроссмана.
Во-первых, такой пример с операторами боевых беспилотников подтверждает вывод о том, что убийство является наиболее травматическим опытом для человека. Как пишет Гроссман, противоречие между необходимостью совершать убийства и неспособностью это делать из-за внутреннего сопротивления сильнее травмирует психику солдата, нежели любые другие трудности боевых действий. А те солдаты, которые всё же смогли убить, чаще всего после войны всю жизнь страдают ввиду совершённого ими.
Оператор дрона не испытывает холода, голода, нехватки сна, физических травм, потери товарищей, риска погибнуть в любой момент, и многих других вещей, с которыми сталкивается обычный солдат в бою. Единственное, что их объединяет – необходимость совершать убийства. А значит, это лишь доказывает уже давно сделанный вывод о том, что убийство абсолютно неестественно для человека и является самым травматическим опытом из всех возможных.
Во-вторых, военные эксперты прошлого хоть и пришли к выводу, что дистанцирование позволяет обойти сопротивление к убийству, однако, по-видимому, они недооценили то, насколько сильно оно выражено у человека. Даже у оператора БПЛА, который может вовсе находиться с другой стороны планеты от боевых действий, это сопротивление не исчезает полностью. Одного осознания совершения убийства уже достаточно для получения психологической травмы.
Можно провести аналогию с траншейными сражениями Первой мировой войны, в которых психологически эффективным оружием оказались ручные гранаты. Солдат просто бросал гранату в сторону вражеских траншей, и ему необязательно было непосредственно наблюдать врага для этого или то, к чему приводят его действия. Однако если он всё же видел результат своих действий, или даже просто слышал, например в виде криков вражеских солдат, это уже могло травмировать его психику.
Всё это нам показывает, что пока человек в принципе способен осознавать сам факт совершения убийства, никакие средства не сделают это для него лёгким поступком. Кстати, это ещё и сходится с предположением модели механизма ингибирования насилия (VIM). Хоть и непосредственно данный механизм активируется только при возможности человека наблюдать страдания своей жертвы, однако ввиду процесса обусловливания (формирования условно-рефлекторных реакций) его функционирование ещё с детства будет вырабатывать способность испытывать реакцию отторжения даже к самой мысли о том, чтобы совершить насилие.
Как мы видим, нельзя недооценивать то, насколько неестественным для человека является совершение убийства. Любому психически здоровому индивиду присущ ингибитор насилия, функцию которого нельзя просто так взять, и обойти или подавить. Даже если определённые средства и методы способны позволить некоторым людям совершать убийства, для них это всё равно не заканчивается хорошо. Только мизерный процент психопатических личностей действительно способно легко совершить убийство.
Давненько не бралась за перевод “Практической анархии” Молинью, но время от времени надо выкладывать даже те тексты, на которые не донатят, иначе публика забывает об их существовании.
В 17 главе, Безгосударственное общество: исследование альтернатив, автор рассматривает несколько групп типовых аргументов, которые выдвигаются сторонниками государства в защиту права государства на существование, и по каждой группе даёт краткое обоснование их несостоятельности. Как обычно, он сохраняет бодрый полемический стиль, но, конечно, чувствуется ориентированность аргументов на западного читателя.
Напоминаю, что я продолжаю проекты по переводу на русский язык нескольких книжек:
Существует миф, что более жестокие и агрессивные люди должны быть более успешными в продолжении рода, так как это выгодная стратегия поведения. Можно привести пример исследований антрополога Наполеона Шаньона, по которым больший репродуктивный успех в сравнении с соплеменниками своего возраста имеют те мужчины индейского народа Яномама, проживающего в Бразилии и Венесуэле, которые совершают убийства. Как утверждается, у них в 2,5 раза больше жён и в 3 раза больше детей.
Как считают Шаньон и некоторые другие исследователи, успешность агрессивных мужчин в продолжении рода является правилом для примитивных обществ. По их эволюционной логике, убийцы отстраняют от продолжения рода своих соседей, имеют больше потомства, а значит убийство становится наследственной чертой. Поэтому люди в ходе эволюции стали прирождёнными убийцами. Но если исследовать такой вывод более детально, то окажется, что против него можно выдвинуть 6 аргументов:
Компьютерные симуляции эволюционных процессов показали, что ни воинственная стратегия (ястреб), состоящая в совершении нападений, ни робкая стратегия (голубь), состоящая в отступлении при нападениях, не являются настолько эволюционно стабильными стратегиями, как стратегия «отпорщиков» (retaliator strategy), которые ведут себя неагрессивно, но в случае нападения всё же будут оказывать отпор. Робкие индивиды не могут конкурировать с агрессивными индивидами, но при этом агрессивные индивиды рискуют получением травм в сражениях. Поэтому смешанная стратегия отпорщиков является наиболее оптимальной.
Данные исследований поведения животных показывают, что большинство внутривидовой агрессии является нелетальной. Конечно, в некоторых ситуациях убийства сородичей могут нести выгоду, однако в большинстве случаев это не так. Соответственно, в ходе биологической эволюции вырабатываются сдерживатели внутривидовой агрессии, предотвращающие причинение вреда в сражениях.
Военные исследования показали наличие у среднестатистического и здорового индивида сильного внутреннего сопротивления к совершению убийства. Только 1-2% солдат с социопатическими склонностями не испытывают его в бою. Также есть ряд эволюционных факторов, почему такое сопротивление свойственно человеку. Как и в случае животных, убийство сородичей для него редко является стратегией, поощряемой естественным отбором.
Люди обладают потенциалом для конкуренции, агрессии и даже совершения убийств, и войны встречаются во многих обществах. Однако примеры абсолютно ненасильственных обществ, таких как народы Семаи и Палияр, показывают, что человек способен жить мирно. Это поднимает вопросы относительно утверждения об убийстве как естественной черте человека.
Исследования народа Яномама имеют методологические проблемы. Во-первых, антрополог Брайан Фергюсон подверг сомнению утверждение, что убийцы и неубийцы были сопоставимого возраста. Соответственно, разница в количестве детей может быть объяснена разницей в возрасте исследуемых индивидов. Шаньон проигнорировал эту критику. Во-вторых, исследуя данные Шаньона, Фергюсон пришёл к выводу, что даже если убийцы имели репродуктивное преимущество, то и близко не настолько большое, как в 3 раза. На этом критика исследований Шаньона не заканчивается, есть много других причин, почему они могут быть методологически несостоятельными.
Другие исследования демонстрируют противоположные результаты. Так, исследование эквадорского народа Ваорани показало, что рьяные воины, совершающие набеги на соплеменников, имеют меньший репродуктивный успех. У них не было больше жён и детей, мало того, их дети реже доживали до репродуктивного возраста. В результате воинственные мужчины оказались не настолько индивидуально приспособленными, как менее агрессивные мужчины.
Как мы видим, большое множество теоретических и эмпирических данных показывает, что в различных социальных обстоятельствах убийцы должны иметь меньше детей, нежели неубийцы. А идея убийства как эволюционно выгодной стратегии для человека сталкивается с множеством препятствий.
Минархизм это крайне неустойчивое состояние, когда раковую опухоль по имени государство только что максимально загнали в ремиссию, отобрав у неё максимум функций и ресурсов на их выполнение, и оставив только то, что отобрать уж совсем никак не получается – либо чиновники крепко сопротивлялись, либо народ не может понять, как же без этого, либо ещё что-то.
Поэтому вопрос я понимаю примерно так: при какой форме правления минархическое государство будет расширять свои полномочия медленнее всего? Отвечаю: акционерная демократия. Исторически достаточно близкими к этому способу управления были торговые республики, вроде, скажем, Венеции.
Смысл такой формы правления в том, что право голоса при управлении республикой принадлежит тем, кто скидывается на на её функционирование, и ровно в той мере, в которой скидывается. Современные технологии вполне позволяют проводить довольно сложные голосования пакетами акций, с возможностями делегирования голосов и отзыва делегирования.
Когда люди распределяют собственные деньги, они склонны к их максимальной экономии и менее всего склонны к тому, чтобы давать кому-либо право изымать деньги граждан принудительно. Именно это заставляет их бдительно отслеживать любые потенциальные злоупотребления со стороны уполномоченных, что работает надёжнее, чем просто формально нарисованная схема сдержек и противовесов.
Казалось бы, чем хуже схема с благожелательным диктатором, который единолично оплачивает все функции государства за свой счёт, предоставляя остальным государственный сервис? Тем, что всем остальным предстоит руководствоваться его единоличными представлениями о благе, которые могут непредсказуемо и быстро меняться. Просто сравните темп и амплитуду изменений в конструкциях Биткоина и Эфириума.
Мы у себя в Montelibero внедряем именно такую форму правления: и в одноимённом фонде, и в земельном кооперативе, строящем посёлок. (Это две разные сущности, с несколько разными механизмами учёта голосов: в посёлке мы просто голосуем квадратными метрами, а в фонде пока что действует логарифмическая формула расчёта веса голоса, чтобы никто не имел возможности получить контрольный пакет.) Так что я не только умозрительно рассуждаю о наилучшей форме правления, но и участвую в натурном тестировании той, которую считаю наилучшей.
Довольно известным является тот факт, что гормон окситоцин играет важную роль в просоциальном поведении. Он способствует формированию привязанности между матерью и ребёнком, парной привязанности, располагает человека к доверию и доброжелательности к тем, кого он считает «своими», помогает установлению взаимоотношений между людьми и т. п. Также важную роль в просоциальном поведении, включая формирование отцовской любви к детям, играет гормон вазопрессин.
Эти гормоны нередко называют регуляторами агрессии. Считается, что во внутригрупповых отношениях окситоцин способствует установлению альтруизма и ненасильственности, объединяющих и координирующих действия отдельных членов группы. Напротив, в случае межгрупповых отношений это лишь усиливает агрессивность, поскольку сплочённая группа готова более яростно сражаться с другими, «чужими» группами, к членам которых окситоцин не располагает к доверию. Таким образом нередко объясняется возникновение войн между разными группами людей [1].
В то же время исходя из теории механизма ингибирования насилия, у видов с его сильной выраженностью, включая человека, сдерживание агрессии распространяется на все внутривидовые отношения. А всё же возникающее насилие объясняется наличием небольшого количества особей, у которых нарушена работа этого механизма. Такой вывод подтверждают многие исследования, включая военные. Они показывают, что большинство людей испытывает сильное сопротивление к причинению вреда другим людям и совершению убийства. Даже на поле боля это касается большинства солдат, и лишь их меньшинство является ведущей силой войны [2].
Имея два таких объяснения природы социального и агрессивного поведения, возникает вопрос, какое из них всё же верно, или если оба верны, то как они соотносятся между собой. Дать ответ на такой вопрос не так уж сложно, если посмотреть на то, как работают и взаимодействуют между собой соответствующие нейрофизиологические системы.
Вспомним, что применение некоторых агонистов серотониновых 1A и 1B рецепторов (препаратов, активирующих их) приводило к подавлению у животных проявлений атакующей агрессии, при этом не влияя на защитную агрессию, а также другие формы поведения и социальной коммуникации. Этот результат полностью соотносится с ожидаемым результатом работы ингибитора насилия, что говорит о его функции как части серотониновой (5-HT) системы.
Интересен тот факт, что 5-HT система, включая 1A и 1B рецепторы, участвует в регуляции секреции окситоцина и вазопрессина [3]. В одном из опытов применение агониста 1A рецептора к мышам способствовало не только подавлению атакующей агрессии, но и возникновению просоциального поведения (близкого контакта и ухаживания за сородичем) ввиду секреции окситоцина. При этом одновременное введение вместе с ним антагониста окситоцинового рецептора (препарата, блокирующего его) никак не снижало анти-агрессивный эффект, а лишь подавляло просоциальное поведение. А введение вместе с антагонистом вазопрессинового рецептора и вовсе ничего не изменило [4].
Можно сделать вывод, что регулирование агрессии и стимулирование просоциального поведения – функции, исполняемые разными нейрофизиологическими системами. Притом 5-HT система, отвечающая за первое, способна влиять на работу окситоцинового и вазопрессинового рецепторов, отвечающих за второе, но никак не наоборот. А значит, именно теория механизма ингибирования насилия объясняет природу регулирования агрессии, тогда как окситоцин имеет отношение лишь к просоциальному поведению. И отсутствие такого поведения у особи, например при столкновении с «чужаком» (но представителем собственного вида) или просто из-за нарушения работы окситоцинового рецептора, но при всё ещё функционирующем ингибиторе насилия, абсолютно не значит, что она будет предрасположена к насильственному нападению.
1. De Dreu C. K. W. et al. (2010). The Neuropeptide Oxytocin Regulates Parochial Altruism in Intergroup Conflict Among Humans; 2. Теория насилия: https://antiviolence.io/ru; 3. Jørgensen, H., Riis, M., Knigge, U., Kjaer, A., & Warberg, J. (2003). Serotonin Receptors Involved in Vasopressin and Oxytocin Secretion; 4. Tan, O., Martin, L. J., & Bowen, M. T. (2020). Divergent pathways mediate 5-HT1A receptor agonist effects on close social interaction, grooming and aggressive behaviour in mice: Exploring the involvement of the oxytocin and vasopressin systems.
Дело постепенно близится к завершению. Книга начерно почти готова, потом буду дошлифовывать, адаптируя текст к тому, чтобы даже не самый профессиональный диктор сумел прочитать её вслух, не путаясь в зубодробительных оборотах (хочу сделать аудиокнигу). А пока что представляю вам свеженаписанную главу про инструментальный подход к построению анкапа. Там нет исторических штудий по шифропанкам и всего такого – просто очень кратенько о том, зачем это все, как работает и почему работает не очень хорошо.