Вспоминая геноцид этноса тутси в Руанде, нам может показаться, что чуть ли не весь народ хуту, подстрекаемый сторонниками идеи истребления тутси, превратился попросту в убийц. Или же мы можем вспомнить, насколько ужасным был режим Пол Пота, когда погибло до четверти населения Камбоджи. Не это ли и другие подобные примеры массовых геноцидов показывают нам, что у человека нет никаких естественных сдерживателей к убийству других людей, и при достаточном убеждении почти что каждый сможет легко его совершить?
В оценке таких явлений как война или геноцид точно не стоит опираться на субъективные ощущения. Куда лучше будет провести подробные расчёты. Исходя из наиболее широко принятых исследований, в результате геноцида в Руанде погибло от 500 тысяч до 662 тысяч тутси, некоторые оценки доходят до 800 тысяч погибших. Но сколько же хуту принимали участие в геноциде? Одно из исследований оценивает количество убийц в 50 тысяч человек [1]. Другое исследование оценивает количество участников геноцида (тех, кто совершал попытки убийства, сами убийства, изнасилования, пытки и другие формы серьёзного насилия) от 175 тысяч до 210 тысяч человек [2]. На момент начала геноцида население Руанды составляло более 7 миллионов человек.
Что же это значит? По наибольшей оценке лишь 2,5-3% населения Руанды, или 3-3,5% населения самих хуту во время геноцида тутси совершали насилие. По наименьшей оценке убийцы составили менее 1% населения. Это учитывая тот факт, что движения, выступающие за истребление тутси, всеми возможными методами и через все информационные каналы призывали хуту к совершению убийств. И сами убийства действительно несли массовый характер.
Не стоит сомневаться в том, что такой процент людей смог устроить геноцид. Вряд ли человек, которого призывают к убийствам, который к совершению убийства не чувствует никакого отторжения, и потенциальные жертвы которого не имеют серьёзной возможности защититься, остановится лишь на одном-двух эпизодах. Скорее стоит ожидать, что он будет убивать всех, кто попадётся на его пути. Небольшие группы таких убийц могли вовсе уничтожать сразу тысячи людей, особенно будучи вооружёнными. В исследовании, которое оценивает количество убийц в руандийском геноциде в 50 тысяч человек, утверждается, что нет ничего невозможного в том, чтобы даже 25 тысяч человек за 100 дней могли истребить сотни тысяч, если не миллион людей.
Другой известный пример геноцида – истребление «красными кхмерами» от 1,5 до 2 миллионов камбоджийцев в 1975-1979 годах при режиме Пол Пота. Силы красных кхмеров к 1975 году можно оценить от 55 до 70 тысяч человек [3][4]. Население Камбоджи к началу геноцида составляло около 7,8 миллиона человек. Исходя из этих чисел, очевидно, что в гибели на то время 20-25% населения Камбоджи виноваты менее 1% населения.
Геноциды не могут нам рассказать о том, что большинство людей готовы совершить истребление не разделяющих их взгляды групп или даже целых народов. Непосредственными убийцами и иными насильниками в геноцидах является подавляющее меньшинство людей от всего населения. А значит они не могут служить неким доказательством насильственности человека, скорее наоборот – они лишь подтверждают, что в большинстве своём человек ненасильственен.
Источники:
Jones, B. D. (2001). Peacemaking in Rwanda: the dynamics of failure;
Straus, S. (2004). How many perpetrators were there in the Rwandan genocide? An estimate. Journal of Genocide Research, 6(1), March, 85–98;
Carney, T. (1989). The Unexpected Victory. In Karl D. Jackson, ed., Cambodia 1975–1978: Rendezvous With Death. Princeton University Press, pp. 13–35;
The Crime of Cambodia: Shawcross on Kissinger’s Memoirs New York Magazine, 5 November 1979.
Крайне интересные и важные результаты продемонстрировали эксперименты по применению антиагрессивных агентов к мышам и крысам. Оказалось, что некоторые из них способны снижать проявление атакующей агрессии с их стороны, при этом не влияя на защитную агрессию и другие, неагрессивные формы поведения и социальной коммуникации. Если быть конкретнее – речь идёт об агонистах, активирующих серотониновые 5-HT1A/1B рецепторы.
Эти результаты сходятся с теорией о наличии у многих видов врождённых сдерживателей агрессивного поведения, которые предотвращают причинение вреда и убийство представителей собственного вида. А в случае человека даже была разработана модель механизма ингибирования насилия (VIM), в том числе объясняющая развитие эмпатии. Исходя из данной теории насилие во внутривидовых взаимоотношениях стоит рассматривать скорее как патологическую, нежели естественную форму поведения. Тем более что даже у многих территориальных, социальных и вооружённых видов уровень летального насилия все ещё не превышает 1%, а по разным свидетельствам лишь не более 2% людей не испытывают сильного сопротивления к совершению убийства.
Также мы видим, что защитная агрессия, в отличие от атакующей, всё же является естественной формой поведения, и работа ингибитора насилия не останавливает её при наличии в среде непосредственной угрозы жизни. Это хорошо продемонстрировало введение крысам 5-HT1A агониста алнеспирона. Он оказывал крайне селективный эффект, сильное снижение агрессивности не мешало крысам всё же прибегнуть к защитному поведению в случае столкновения с агрессивным сородичем.
Различные генетические свидетельства демонстрируют, что некоторые варианты генов 5-HT1A/1B рецепторов, а также ещё трёх связанных с 5-HT системой генов – TPH2, MAO A (ещё известного как «ген воина») и SERT, приводят к повышенной агрессивности у животных и у человека. Например, в одном из исследований в сравнении со здоровыми людьми и неагрессивными алкоголиками, у импульсивных и агрессивных алкоголиков были обнаружены отличия в гене 5-HT1B. При этом данное исследование охватывало сразу две разные группы людей – финнов и индейское племя. А мутации в гене MAO A уже давно известны как причина аномальных проявлений агрессии у мужчин.
По модели механизма ингибирования насилия, прямым результатом нарушения его работы являются черты бездушия-бесстрастия (CU-traits) у детей и психопатия у взрослых. Изменения в функции 5-HT1B рецепторов в некоторых отделах мозга были обнаружены у людей с агрессивными чертами и чертами психопатии. А отличие в генотипе 5-HT1B гена было присуще детям с чертами бездушия-бесстрастия.
Стоит заметить, что десятки генов и большое множество систем оказывают влияние на агрессивность. Однако ингибитор насилия всё ещё остаётся конкретным механизмом, который выражен ограниченным количеством рецепторов и генов. Во-первых, это попросту важно в том, чтобы ингибировать агрессию наиболее эффективно. Во-вторых, другие формы фармакологического вмешательства, например применение антипсихотических препаратов (таких как галоперидол), бета-адреноблокаторов, препаратов, влияющих на работу GABA нейротрансмиттеров, агонистов и антагонистов 5-HT2 рецепторов (к первым относятся многие психоделики), оказывает лишь неселективное снижение агрессивности с подавлением защитной агрессии и других форм поведения, а также побочными эффектами.
Понимание природы ингибитора насилия и её ограниченности небольшим количеством рецепторов и генов может не только рассказать нам многое о самом насилии, но и помочь в создании решения, направленного против него как патологической формы поведения, присущей меньшинству людей. И суть такого решения проста – возврат им естественного для большинства ингибирующего контроля над агрессией с помощью применения соответствующих фармакологических, а то и даже генотерапевтических препаратов.
Libertarian Band выпустили ролик об этологическом подходе к определению понятий агрессии, насилия и самозащиты. Этология как наука, изучающая поведение животных, а также являющаяся связующим звеном между биологическими и социологическими науками в изучении поведения человека, является довольно точным инструментом для решения данной проблемы. Этологический подход может дать нам чёткие ответы касательно того, что же считать агрессией и насилием, а также где проходят границы самозащиты.
Рекомендую всем посмотреть этот ролик и поделиться с другими, чтобы в дальнейшем возникало всё меньше путаницы в разговорах об агрессии, насилии и самозащите.
Во время вторжения российских войск на территорию Украины произошёл инцидент, который мог закончиться крайне катастрофическими последствиями. Речь идёт про события на Запорожской АЭС – крупнейшей электростанции Европы. Детали этого события не так уж и важны, главное здесь то, что вокруг самой атомной станции происходили боевые действия. Возможно, вероятность катастрофы была крайне низкой, но всё же не нулевой. И случись оно так – десятки миллионов жизней оказались бы под угрозой, поскольку это было бы намного хуже всем известной ядерной катастрофы на Чернобыльской АЭС. Также сейчас появились сведения о биолабораториях, находящихся на территории Украины. ВОЗ рекомендовала Украине уничтожить опасные патогены, чтобы предотвратить их возможную утечку.
Не это ли должно показать, в чём же проблема насилия как метода решения проблем и достижения целей, и зачем нам необходимо с ним бороться? Война или любой другой насильственный конфликт может привести к катастрофе, зацепи он атомную станцию, склад с опасными химическими веществами или биолабораторию с образцами смертельных вирусов, особенно искусственного происхождения, которые содержались для строго контролируемых экспериментов и неизвестно что делать если они вдруг вырвутся наружу.
Как мы видим, не нужно даже намеренно применять ядерное, химическое, биологическое или любое другое оружие массового поражения, чтобы добиться именно этого массового поражения. В современном мире с кучей опасных технологий и средств, используемых на разных предприятиях и объектах, оно может стать лишь случайным результатом даже небольшого вооружённого столкновения, не говоря уж о таком масштабном конфликте, который сейчас происходит между Россией и Украиной. Поэтому насилие и война крайне недопустимы, необходимо бороться с любыми проявлениями насилия и сразу везде, во всём мире. Те, кто не находится на территории конфликтующих стран, скорее всего и вовсе считают, что они в полной безопасности. Но это абсолютно не так ибо в современном мире никто не в безопасности, пока возможны любые насильственные конфликты.
Сейчас мы можем чётко наблюдать, к чему приводит насилие как метод решения проблем и достижения целей. Независимо от того, кто и каких взглядов придерживается по вопросу конфликта на Донбассе, Донецкой и Луганской народных республик, отношений между Украиной и Россией, положения дел в обеих странах, кто прав, а кто нет, во всех возможных позициях как первопричиной, так и усугубляющим фактором имеющихся проблем можно назвать именно попытку достичь чего-то насильственным, в данном случае военным путём.
Впрочем, чего мы можем ожидать в мире, где правительства и государства объявляют себя «монополистами» на право «легально» применять насилие в достижении тех или иных целей. И сейчас правительство России просто воспользовалось таким «правом насилия». Как и воспользуется любое другое правительство, которое опирается на силовой инструмент, если ему это покажется достаточно выгодным.
Кто-то происходящее может оправдывать тем, что это ответ на насилие правительства Украины по отношению к жителям Донбасса, не желающим ему подчиняться. Но даже если так – можно ли в данном случае оправдать какие-то силовые меры, кроме как сугубо защитных? Можно ли оправдать вторжение в мирные города с сопутствующими человеческими жертвами? Нет и ещё раз нет! И если кто-то считает иначе, если кто-то считает гибель людей – адекватной и допустимой ценой ради достижения каких-то геополитических целей, то его мнение можно назвать лишь позицией насильника и психопата, которому плевать на человеческую жизнь. И я уже не раз говорил, что позиция, допускающая силовое принуждение, причинение вреда и убийство людей, просто не имеет права на существование.
Конечно же, реальных насильников и психопатов в обществе лишь мизерный процент, куда больше людей просто придерживаются такой позиции по своей глупости и непониманию. Именно мизерный процент людей был ответственен за насильственные нападения во всей истории человечества, тогда как подавляющему большинству людей это никогда не было нужно – у них свои семьи, заботы и цели, да и вообще они просто инстинктивно испытывают отвращение к насилию и совершить убийство своими руками никогда бы не смогли.
Понимая всё это, мы в первую очередь должны бороться против насилия как подхода к достижению любых целей, против наличия в обществе каких-либо силовых структур, которые могут иметь преимущество в своём потенциале насилия относительно простых людей, а главное – против насильников, которым даже совершить убийство ничего не стоит, и с такой позицией они вполне себе продвигаются либо в силовые структуры, либо в правительственные органы. Ведь пока у кого-то есть возможность свободно совершать насилие, то он сделает это в стремлении к своим целям при первом же удобном случае. А если кто-то придерживается насильственных взглядов и обладает властью над какими-то силовыми структурами, укомплектованными насильственными людьми, то даже война перестаёт быть чем-то удивительным и неожиданным.
Боритесь против насилия и войны. И оставайтесь с нами, чтобы узнать больше о том, как же мы можем разобраться с проблемой насилия и достичь свободного ненасильственного общества.
Довольно распространено утверждение, что уровень летального насилия (гибели людей от рук других людей) в доисторические времена был крайне высоким и в норме мог достигать даже 50%. Это значит, что половина «дикарей» становились жертвами убийств, а не умирали естественной смертью или ввиду других причин. Таким утверждением, в том числе, пытаются опровергнуть аргумент о наличии естественных сдерживателей агрессии у человека, называя неприязнь к насилию и ненасильственные взаимоотношения сугубо социокультурным изобретением, не имеющим ничего общего с тем, кем человек является от природы.
Действительно, археологические свидетельства демонстрируют случаи крайне высокого уровня летального насилия. Мало того, даже в некоторых примитивных обществах современности всё ещё значительная часть людей погибает от убийств. Но сам аргумент об убийстве как естественном и распространённом явлении для человека крайне преувеличен и основан на отдельных ограниченных примерах, а не на общей статистике. Так, исследование, рассматривающее 600 человеческих популяций, показывает, что за всю историю человека разумного уровень летального насилия составил лишь 2%, и это включая случаи войн и геноцидов [1]. В некоторых исследованиях также говорится, что теории об универсальности войны в человеческой истории не хватает эмпирической поддержки, а данные о высоком уровне доисторического насилия (например те, которые были продемонстрированы в труде «Война до цивилизации: миф о мирном дикаре») могут быть необоснованно завышены [2][3].
Опираясь на выборку, предоставляемую исследованием 600 человеческих популяций, а также данные некоторых других исследований, давайте подробнее проанализируем уровень летального насилия в разные эпохи и в разных человеческих обществах, чтобы убедиться в его довольно низкой распространённости во всей истории человечества.
Старый мир
В период палеолита в Старом мире уровень летального насилия составлял 3,97%. В археологических раскопках, относящихся к этому периоду, как правило, было найдено немного человеческих останков, в лучшем случае лишь по несколько десятков их. Однако внимание привлекают раскопки натуфийской культуры из периода эпипалеолита на территории современного Израиля. Из 400 человеческих останков, датируемых периодом 11-15 тысяч лет назад, лишь 5 указывали на насильственный характер смерти.
Этот пример взят из исследования доисторических войн в Европе и на Ближнем Востоке [4]. Утверждение о войнах как причине гибели 15% доисторических людей в нём называется абсурдным. Также в нём говорится, что у человека нет никаких эволюционных предрасположенностей к нападению на людей из других социальных групп, и раскопки, относящиеся к европейскому палеолиту, не показывают свидетельств войн, лишь крайне редкие случаи каннибализма. Конечно, это же исследование говорит о возможности человека легко вступать в насильственные конфликты, исходя из факта всё же возникших позже войн. Но как мы увидим дальше, участие в насильственных конфликтах так и не стало чем-то присущим большинству людей.
Неолит, мезолит и бронзовый век тоже не характеризовались высоким уровнем летального насилия (3,59%, 3,39% и 2,33% соответственно). Однако более детального изучения требуют случаи железного века и средневековья, где уровень летального насилия, как утверждается в исследовании человеческих популяций, составил 5,82% и 12,08% соответственно.
Из рассматриваемой выборки популяций железного века случаи крайне высокого уровня летального насилия относятся к Британии во времена правления Римской империи. Так, одна из археологических раскопок в Лондоне хоть и продемонстрировала большое количество погибших от насилия мужчин, однако объяснено это было «охотой за головами» со стороны Римской армии и/или поражениями в гладиаторских боях [5]. А наиболее «насильственные» кельтские раскопки (впрочем, лишь с останками максимум нескольких десятков человек) относятся к крепости Мэйден-Касл.
С другой стороны, все остальные крупные раскопки и на территории Британии, и в других местах, таких как Испания, Италия, Ближний Восток, Северная Африка, показывают крайне низкий уровень летального насилия. Многие такие свидетельства, относящиеся к территории современной Сирии, не продемонстрировали случаев убийств. Предоставляющее их исследование 25 археологических месопотамских раскопок показывает, что лишь 28 из 1278 (т. е. 2,2%) рассматриваемых останков имеют следы относящихся к насилию залеченных черепных травм. Исходя из свидетельств о кровавых военных конфликтах и некотором уровне насилия в повседневной жизни на данной территории, исследователи ожидали обнаружить куда большее количество травм подобного характера [6].
Такая разница между «насильственными» и «ненасильственными» раскопками железного века может говорить о том, что именно появление организованных армий и стало причиной повышения общего уровня летального насилия в данном периоде. Но это ничего не говорит о насильственности человека в целом, поскольку нападающие и убивающие других людей профессиональные солдаты являются подавляющим меньшинством в обществе. И если мы исключим из выборки лишь лондонские раскопки, относящиеся к действиям солдат и гладиаторов Римской империи, то получим всего 2,9% уровень летального насилия.
Похожий результат покажут и свидетельства средневековья, поскольку в случае рассматриваемой нами выборки археологических раскопок статистику летального насилия сильно увеличивают буквально две битвы: сражение при Висби и сражение при Алжубарроте. Исключив только их из выборки мы получим уровень летального насилия всего в 3,3% (и это ещё не исключая другие сражения, оставившие за собой меньшее количество останков).
Крайне интересными свидетельствами являются более современные записи о смерти и её причинах жителей Лондона в период с 1629 по 1659 годы, а также в 1665 году. В первом случае из 263 440 записей лишь 470 относились к насильственной смерти (т. е. 0,18% от всех смертей), а во втором из 97 306 записей лишь 30 (т. е. 0,03%) [7][8]. В среднем это хоть и даёт в десятки раз выше уровень убийств, чем современный мировой уровень (и в сотню раз выше уровня убийств в современной Британии), однако мы чётко видим, что убийцы в те времена (как и в любые другие времена) составляли лишь подавляющее меньшинство населения.
Новый мир
Уровень летального насилия в Новом мире составил 3,19% в архаический период, 3,52% в формативный период, 5,28% в классический период и 9,94% в пост-классический период.
Архаический и формативный периоды не демонстрируют высокого уровня летального насилия. Немного выше его уровень наблюдается в классический период, однако я бы хотел выделить самые крупные раскопки из Центральной Калифорнии. Среди 2182 останков лишь 11 (т. е. 0,5%) имели следы насильственной гибели. Аналогичные раскопки из Центральной Калифорнии, но уже относящиеся к пост-классическому периоду, также показали крайне низкий уровень летального насилия (менее 0,3%).
Уровень летального насилия в Мексиканской Калифорнии, исходя из свидетельств направленных туда колониальных миссий, составил 10%, что намного выше показателей Центральной Калифорнии. Однако стоит отметить, что почти половина случаев относится к действиям военного характера [9]. Да и общее количество зарегистрированных смертей было в десятки раз меньше выборки, предоставляемой центрально-калифорнийскими археологическими раскопками.
Из крайне насильственных примеров стоит выделить Кроу-Крикскую резню, в которой от рук достоверно неизвестных нападающих было за один раз уничтожено целое индейское поселение. Снова можно увидеть, что статистика летального насилия увеличивается за счёт именно насильственных нападений военного характера со стороны отдельных групп людей.
Вопрос насильственности некоторых современных племён
Утверждения о крайне высокой насильственности доисторического человека очень часто опираются на аналогию с высокой насильственностью некоторых современных племён собирателей и охотников, а особенно Хиви и Аче из Южной Америки с 55% и 30% летального насилия соответственно. Однако подобный аргумент будет в корне неверным, поскольку если сравнивать эти племена с другими похожими племенами, то последние оказываются далеко не настолько насильственными [10]. Также бывают случаи и вовсе ненасильственных племён, известный пример чему – народ палияр из Южной Индии. В целом ориентироваться в том, насколько насильственность присуща человеку, нельзя по отдельным случаям крайне насильственных изолированных племён. Также нельзя легкомысленно делать из этого выводы об уровне летального насилия в племенах прошлого – ошибка, которую допускают некоторые исследователи [2].
Выводы
Из рассмотренной нами статистики 600 человеческих популяций и некоторых других свидетельств, мы можем сделать вывод, что в истории человека летальное насилие не было чрезмерно распространённым явлением. Также, как уже говорилось в самом начале, теории об универсальности войны в человеческой истории не хватает эмпирической поддержки, а данные о высоком уровне доисторического насилия могут быть необоснованно завышены. В целом случаи популяций с крайне высоким уровнем летального насилия можно легко отнести к статистическим выбросам.
И самое главное – массовые убийства чаще всего связаны с насильственными нападениями организованных армий. Поэтому основная часть от всего летального насилия является лишь следствием действий небольшого процента людей, инициирующих нападения военного характера. На фоне крайне ненасильственной повседневной жизни во всей истории человечества, это лишь доказывает, что многие люди, вступающие в сражения и становящиеся жертвами военных нападений, погибали от летального насилия, а не многие люди в целом. Ведь разве являлось участие в сражениях нормой для большинства людей? За исключением отдельных случаев – нет.
Источники
1. Gómez, J. M., Verdú, M., González-Megías, A., & Méndez, M. (2016). The phylogenetic roots of human lethal violence. Nature, 538(7624), 233–237. doi:10.1038/nature19758;
2. Haas, J. & Piscitelli, M. (2013). The Prehistory of Warfare: Misled by Ethnography. Pp. 168-190 In: DP Fry ed. War peace and human nature: the convergence of evolutionary and cultural views. Oxford Univ. Press.;
3. Ferguson, R. B. (1997). War before Civilization: The Myth of the Peaceful Savage. American Anthropologist, 99(2), 424-425;
4. Ferguson, R. B. (2013). The prehistory of war and peace in Europe and the Near East. Pp. 191-240 In: DP Fry ed. War peace and human nature: the convergence of evolutionary and cultural views. Oxford Univ. Press.;
5. Redfern, R. & Bonney, H. (2014). Headhunting and amphitheatre combat in Roman London England: new evidence from the Walbrook Valley. Journal of Archaeology Science 43: 214-226;
6. Sołtysiak, A. (2015). Antemortem Cranial Trauma in Ancient Mesopotamia. International Journal of Osteoarchaeology, 27(1), 119–128. doi:10.1002/oa.2478;
8. Champion, J. (1993). Epidemics and the Built Environment in 1665. Champion. Centre for Metropolitan Hist. Working Papers Ser 1 35-52;
9. Hackel, S. W. (2012). From Ahogado to Zorrillo: external causes of mortality in the California missions. The History of the Family 17: 77-104;
10. Gurven, M., & Kaplan, H. (2007). Longevity Among Hunter- Gatherers: A Cross-Cultural Examination. Population and Development Review, 33(2), 321–365. doi:10.1111/j.1728-4457.2007.00171.x.
Принципиальным отличием между идеей свободного общества и любой государственнической идеологией является не то, к какой конкретной модели общественного устройства стремятся их сторонники, а то, какими методами они реализуют эти стремления. Если бы разница состояла только в конечных целях, то никакого принципиального отличия и вовсе не было бы. Ведь действительно, в свободном обществе могут быть реализованы любые модели общественно-экономического устройства и системы взаимоотношений субъектов на основании принципа ненасилия, добровольных договорённостей и в рамках свободных ассоциаций. В противовес этому политические идеологии всегда предлагают одну конкретную общественную модель, необходимую для обязательной реализации по отношению ко всем людям, в том числе через насильственное принуждение.
Когда люди сталкиваются с незнакомой для них идеей общественного устройства, то они почти всегда начинают задавать вопросы формата «как в рамках этой идеи будет решаться такая-то проблема». Подобный подход к познанию идей неудивителен, ведь большинство из них предлагают конкретное и единое для всех решение. Люди привыкли к тому, что нужно выбирать всеобщую цель, обязательную для каждого под угрозой применения насилия. Однако если пытаться объяснять идеи свободы находясь в этих рамках, то скорее всего ничего не получится – слушатель оценит ваш ответ исходя из собственных предпочтений и представлений о возможных решениях, которые могут далеко не совпадать с вашими позициями. Очевидно, в его глазах это выставит идеи свободы непривлекательными, а то и вовсе несостоятельными.
Разумеется, моделирование возможных решений важно, полученный ответ всё же способен выступать в качестве убедительного довода, однако он не может быть чем-то большим, чем дополнением к основной аргументации. А сама основная аргументация должна показать людям то, о чём говорилось в прошлом абзаце – конкретного и обязательного решения не существует!
Но как всё же та или иная проблема будет решена? Да очень просто – так, как сам человек захочет исходя из собственных предпочтений и взглядов. Вот как каждый человек подойдёт к решению своих проблем, так они решены и будут. Если же брать общие для множества людей вопросы и проблемы, то они будут решены исходя из того, как люди договорятся их решать. Каждый человек может объединяться в ассоциации с другими людьми ради создания собственного общественного порядка, распространяющегося на членов этой ассоциации.
Поэтому необходимо спрашивать слушателя о том, как он сам бы решил ту или иную проблему, если бы возможность принимать решение находилась в его же руках, а реализация распространялась на тех, кто имеет с ним соответствующие соглашения или участвует в одной ассоциации. Его ответ на ваш вопрос будет ответом и на его вопрос. Только так идея свободного общества может быть объяснена наиболее точно и привлекательно. Лишь так получится донести, что она состоит в методе – свободе деятельности, договорённости и ассоциации, а также ненасильственном сосуществовании, но цели при этом могут быть совсем разными.
Конечно, это не прозвучит убедительно для тех, кто беспрекословно считает, что реализация своих личных стремлений или стремлений некой разделяющей их взгляды ассоциации требует насильственного принуждения других людей к принятию их идеалов. Скорее всего в данной ситуации необходимо применять аргументы, демонстрирующие отрицательные экстерналии насилия и дискредитирующие его как явление в целом. Но если и это не прозвучит убедительно, тогда остаётся лишь прекратить разговор. В конце концов объяснять что-то людям, имеющим сильные насильственные убеждения (или даже склонности к совершению насилия) просто бессмысленно, на них можно только надавить осуждением, остракизмом и различными санкциями, а также от них стоит готовиться защищаться, ибо они при первой же возможности и вас решат принудить силой к подчинению.
В своих идеях сторонники силовой государственной власти ссылаются на так называемое допустимое (а то и якобы необходимое) или «легитимное» насилие, на совершение которого притом должна быть монополия у одного-единственного агента (государства) в обществе. Но тому, какое именно насилие можно считать допустимым, необходимым или легитимным, и в чьих руках оно должно находится, как правило, чёткого определения не даётся. Всё сводится к целям, каких целей придерживается тот или иной этатист – в тех рамках для него насилие и оправдано, а «монополия» на насилие должна принадлежать ему и/или тем, кто разделяет лично его взгляды. Этого не меняет даже приверженность демократии, поскольку демократ хотел бы, чтобы монополия на насилие точно принадлежала именно приверженцам демократии, просто он не считает важным, какие у них будут взгляды на другие вопросы.
По этой причине о какой-то определённой легитимности насилия не может быть и речи. Так, авторитарный консерватор должен понимать, что по мнению авторитарного коммуниста его место находится на глубине двух метров под землёй, и наоборот. У каждого сторонника насилия своё собственное понимание его легитимности, о котором никак не получится договориться.
Монополии на насилие и вовсе не может существовать как реализованной на практике модели. «Монополия» стационарного бандита на насилие теряется, как только другие люди, даже в рамках одного и того же государства, берут правление в свои руки. Вечных правительств не бывает, рано или поздно происходит либо смена власти, либо смена взглядов некоторых членов текущей власти (которые конечно же устраняют из политической жизни ещё своих вчерашних коллег, оставшихся с предыдущими взглядами). И с помощью насилия в новых руках, и насилия, легитимность которого теперь обоснована иначе, уничтожаются достижения тех, кто до этого считал насилие легитимным лишь в рамках своих собственных взглядов и монопольно принадлежащим лишь своим собственным рукам.
Мало того, монополия на насилие вполне себе нарушается теми, кто совершает его в частном порядке. Пока в обществе есть люди, способные при тех или иных обстоятельствах совершить насилие, высказывания о владении монопольным на него правом будут преувеличением. В конце концов, «нелегитимные» насильники могут даже попытаться устроить переворот. Посчитали бы сторонники монархии или демократии понимание применимости насилия со стороны большевиков легитимным? Нет. Но на практике это ничего бы не поменяло.
В действительности государство может обладать лишь «сравнительным преимуществом в применении насилия», о чём и писал Макс Вебер в определении, собственно, государства. Но эта формулировка многими была неверно понята или просто неверно пересказана, из-за чего и возникло понятие «монополии на насилие», которой в реальности не существует. А уже обладая лишь сравнительным преимуществом в насилии, а не фиктивной монополией на него, государственник никак не может гарантировать, что насилие будет играть на руку именно ему – когда-то у него отнимут этот инструмент и со всей силой ударят им по нему самому, его сторонникам и его идеям. И это ещё раз говорит о том, чем же лучше инструмент свободной деятельности и добровольной договорённости в сравнении с инструментом силы.
На данный момент в обществе, особенно западного образца, принята модель так называемого допустимого, избирательного или «легитимного» насилия. Состоит она в том, что насилие допустимо по отношению к определённому человеку исходя из закона, принимаемого большинством людей на определённой территории. Однако поскольку это культурная норма, её нельзя рассматривать как данность, необходимо понимать, что в других обществах эта норма может отличаться. Значительную часть истории человечества и в значительном количестве обществ практиковалась совсем иная модель неизбирательного насилия. Сейчас нам особенно об этом могут напомнить недавно взявшие в Афганистане власть талибы. И состоит она в следующем:
Насилие может быть применено не только к нарушителю закона, но и к его семье, родственникам, друзьям, и даже случайные люди, совершившие совсем незначительные проступки, а то и вовсе ничего не совершившие, могут стать жертвами насилия с целью устрашения общества и укрепления власти;
Отсутствие свободы на согласие или несогласие с установленным законом, в том числе путём смены места нахождения и проживания ввиду ограничения свободы передвижения.
При прочих равных условиях, у сторонников неизбирательного насилия больше шансов на победу в сравнении с теми, кто выступает за умеренное насилие. Они не будут останавливаться перед тем, чтобы запугать общество, провести жестокие чистки, и даже устроить массовые убийства и геноцид. Ввиду намного большей готовности совершать насилие их насильственный потенциал куда выше.
Но в реальности условия, как правило, равными не бывают. И одним из важных условий является уровень технологического развития. Например, это условие сыграло решающую роль в колониальных завоеваниях со стороны европейцев, или в недавней борьбе с терроризмом на Ближнем Востоке (в том числе и с исламским государством). Если бы такого обстоятельства не было, если бы уровень технологического развития у всех был равным, то представители Западного мира попросту бы проиграли в подавляющем большинстве сражений. Не было бы ни колонизации уже заселённых другими народами земель, про борьбу с террористическими группировками и вовсе сказать нечего. Сторона, прибегающая к менее избирательному насилию, имела бы намного большие шансы победить, и в этих случаях последствия были бы фатальными.
При отсутствии значительного технологического превосходства Западный мир легко может быть завоёван просто вооружённой автоматами Калашникова толпой талибов, игиловцев или ещё каких-то психов. В случае сохранения порядка избирательного насилия ему не обойтись без научно-технического прогресса. Но НТП в свою очередь создаёт определённые риски насилия, в том числе катастрофические. Не за горами то время, когда даже небольшие организации, а то и отдельные люди смогут, например, воссоздать опасный вирус или овладеть сверхъёмкими энергоносителями. Страшно представить, что произойдёт, если высокие технологии будут применены в насильственных целях. Кроме того, такими технологиями в конечном итоге могут завладеть те же террористы (для технологий свойственно перетекать из рук в руки), и тогда уже технологический отрыв не будет играть роли – в случае оружия массового поражения не нужно быть развитее или сильнее противника, достаточно лишь нанести ему неприемлемый ущерб.
Учитывая критическую важность научно-технического прогресса, а также создаваемые им риски, можно сделать вывод о необходимости борьбы с насилием. Пока насилие принимается как данность, разные группы людей будут выбирать разные подходы между избирательным и неизбирательным насилием. И выбравшие второй вариант менее цивилизованные и более насильственные люди будут сильно угрожать жизни тех, кто выступает за избирательное или умеренное насилие. Особенно хотелось бы донести эту мысль до консерваторов, которые прогресс нередко недолюбливают. Остаётся лишь бороться с насилием как явлением в целом. Только полностью искоренив его можно избавиться и от соответствующих ему рисков.
Принудительные государственные меры почти всегда оправдывают как необходимый метод обеспечения безопасности. Такой позиции придерживаются все сторонники существования монопольной силовой власти независимо от своих взглядов. Даже минархисты, которые считают необходимым наличие лишь самого минимального государства, этот минимум сводят именно к обеспечению безопасности. А что уж говорить про тех, кто придерживается авторитарных взглядов?
Конечно же, у людей с такими взглядами не возникает никаких вопросов и к репрессивным принудительным мерам ради борьбы с пандемией коронавируса. Да и это неудивительно, ведь этатисты всегда говорили что силовая власть, в том числе, необходима на такой случай, чтобы всех до единого заставить соблюдать ограничительные меры и привиться, когда будет готова вакцина, иначе обеспечить безопасность будет попросту невозможно. Что ещё стоит заметить – этатисты очень часто считают необходимым наказывать людей за «преступления» без жертв, то есть лишь потенциально небезопасное поведение. В этом случае безопасность ещё нередко приравнивается к устойчивости сложившихся общественных порядков, и в результате даже слово, сказанное против этих порядков или поддерживающей их политической силы, может стать поводом для тюремного заключения, а то и ещё чего похуже.
Сторонникам силовой власти я могу лишь сказать то, что если уж вас настолько сильно волнует вопрос безопасности, то почему вы вдруг выступаете против искоренения самой большой угрозы безопасности – насилия? Ведь не пандемии, и уж тем более не высказывания несогласных, а именно насилие и его последствия являются самой большой угрозой безопасности! Но предложение лучше изучить и так присущий большинству людей нейрофизиологический механизм, сдерживающий насильственное поведение к представителям своего вида (то есть ингибитор насилия), выяснить его генетическую природу, и прибегая к достижениям биотехнологий разработать решение, которое поможет исправить недостаток в работе этого механизма у небольшого процента людей, способного на совершение актов насилия и, собственно, совершающего их, вы вдруг резко отбрасываете?
Нередко даже доходит до того, что такие люди не удосуживаются хоть немного ознакомиться с концепцией механизма ингибирования насилия и начинают защищать важность чувства агрессии, без которого человек превратится в овощ, хотя разговор идёт лишь об ингибировании агрессивных побуждений в определённых случаях. Или же они говорят, что насилие важно для борьбы с самим же насилием, хотя очень легко увидеть, насколько глупая ошибка содержится в таком рассуждении. Ну и конечно же ингибирование насилия не противоречит способности к самозащите, поскольку наличие непосредственной угрозы жизни является стимулом, в первую очередь активирующим защитную реакцию (например побег или, собственно, самозащиту). Да и в конце концов подавляющее большинство людей и так неспособно к насилию. Даже если вы, например, посмотрите на страны с самым высоким уровнем убийств, самих убийц в них окажется тысячные доли от одного процента населения (если предполагать, что за каждый убийством стоит отдельный убийца, хотя и это не так).
Но с чего вдруг у этатистов такое сопротивление к идее искоренения насилия? Если человек потенциально может навредить кому-то передав вирус, то вы считаете необходимым максимально ограничить его свободы, пока тот не вакцинируется. А если человек потенциально может навредить кому-то, совершив насилие (и напомню, что это меньшинство людей, а большинство на насилие неспособно и никогда его не совершает), то ограничивать и «прививать» его вы считаете ненужным, а то и рискованным? Да по своей же логике обеспечения максимальной безопасности вы в первую очередь должны поддержать такие меры. Или безопасность вам на самом деле всё же не так важна?
