Моральный нативизм – это теория, которая на вопрос о том, откуда берутся моральная интуиция, моральное суждение и другие важные элементы моральной психологии, даёт ответ, что они в определённой мере являются врождёнными и возникшими в результате биологической эволюции человека. Моральный нативизм полагается на двухэтапный аргумент. Первый аргумент состоит в том, что разум содержит моральную грамматику: сложную систему принципов, правил и концептуальных строительных блоков, генерирующую и связывающую различные ментальные представления, от которых зависит моральная интуиция. Второй аргумент состоит в том, что по крайней мере некоторые основные атрибуты этой моральной грамматики являются врождёнными и не основаны исключительно на опыте, а, скорее, выходят «из руки природы». Культурные факторы, безусловно, оказывают влияние на развитие морали; тем не менее, значительное количество фактов свидетельствует, что по крайней мере некоторые аспекты морального познания являются врождёнными.
Как мы можем подтвердить позицию морального нативизма? Дарвин, Де Вааль, Кропоткин и другие биологи подчёркивали, что эмпатическое и альтруистическое поведение, по-видимому, имеет глубокие эволюционные корни. Крысы испытывают стресс, когда слышат крики других крыс, и совершают альтруистические акты, чтобы защитить их от причинения вреда. Человекообразные обезьяны испытывают явное горе по поводу смерти или исчезновения тех, к кому они были привязаны, а также часто утешают жертв нападений. Человеческие младенцы сильнее плачут в ответ на плач других младенцев, чем на сопоставимые, сгенерированные компьютером звуки или даже на запись собственного плача; это означает, что «они реагируют на осознание чужой боли, а не просто на определённую высоту звука». Человеческие дети также биологически предрасположены к тому, чтобы распознавать и утешать тех, кто испытывает эмоциональные страдания. В более широком смысле маленькие дети предрасположены к тому, чтобы помогать другим в достижении их целей, делиться с ними ценными ресурсами и предоставлять им полезную информацию. Также клинические и экспериментальные исследования подтвердили, что отдельные области мозга лежат в основе морального познания, и что повреждение этих областей может привести к нарушению моральных суждений, оставляя при этом другие когнитивные функции неповреждёнными.
Мы можем также сослаться на нормы, которые являются универсальными для всех обществ. Исследование сотен юрисдикций показывает, что запрет на убийство представляется универсальным и в высшей степени инвариантным. Все известные оправдания и уважительные причины для совершения убийства состоят из относительно короткого списка всем знакомых защитных аргументов. При этом конкретно к умышленным убийствам отношение ещё более строгое. А исследование, проведённое среди десяти культур с разных частей мира, включая жителей сёл, городов, и даже представителей кочевых народов, показывает, что побои, изнасилование, кражу, клевету и лжесвидетельство оценивают как противоправные (то есть «плохие» или «чрезвычайно плохие») поступки около 95% людей.
Наконец, нельзя не упомянуть и теорию механизма ингибирования насилия, по которой многие виды животных и человек обладают сильными сдерживателями к причинению вреда представителям собственного вида. У животных эти сдерживатели чаще всего выражаются ритуализацией сражений. У человека они состоят из безусловных (врождённых) и условных (приобретённых в ходе социализации) рефлексов, прежде всего вызывающих реакцию отторжения и внутреннее сопротивление к наблюдению страданий других людей и совершению по отношению к ним агрессивных действий. Многие исследования, включая антропологические и военные, подтверждают, что среднестатистический и здоровый индивид обладает сильным внутренним сопротивлением к совершению насилия. И лишь немногие, совсем дисфункциональные индивиды, не испытывают ни малейшего сопротивления даже к совершению убийства – их ещё называют психопатами.
С предложенных позиций вообще странно задавать вопросы о том, можно ли что-то делать. Конечно, можно, вопрос лишь в мере ответственности.
Если речь о санкциях со стороны российского государства, то решение задачи сводится к поиску достаточно безопасных способов перевода денег, публикации пропаганды, доставки амуниции и так далее.
Однако полагаю, что вопрос скорее о том, не будут ли другие правые либертарианцы и правовые индивидуалисты считать себя обязанными, узнав о такой вашей активности, подвергнуть вас обструкции.
РДК это полуавтономное вооружённое формирование в составе ВСУ: в чём-то подчиняется центральному командованию, в значительной мере зависит от него в снабжении, вроде бы довольно автономно в вопросах рекрутинга и в вопросах информационного освещения своей деятельности. Но в составе ВСУ есть и другие подразделения, самостоятельно проводящие рекрутинг и краудфандинг. Чем же так отличается РДК, что немец Штирнер спрашивает про допустимость помощи именно РДК, а не какому-нибудь Азову?
Про Азов упомянуто неспроста. И эта бригада, и Русский Добровольческий корпус получают многочисленные обвинения в том, что там служат нацисты. Экономическая теория говорит нам, что ценности субъективны. Любой человек имеет полное право предпочитать одну нацию всем остальным, само по себе это не даёт оснований его порицать. Истребляют ли ребята из Азова и РДК представителей всех остальных наций ради величия той нации, которую они предпочитают всем прочим? Нет, они истребляют людей по иному признаку, и этот признак не отличается от того, которым руководствуются другие воинские формирования в составе ВСУ.
Остаётся единственное отличие РДК (и ещё пары более мелких подразделений) от прочих частей: они физически, ножками, переходили международно признанную российско-украинскую границу, чтобы воевать с российской армией на российской территории. И что, это делает их агрессорами? Нет, они всё ещё участники оборонительной войны. Такие же, как операторы дронов, поражающих НПЗ в глубоком российском тылу.
Ах, да, ещё у них есть российские паспорта, или, по крайней мере, были на начало войны. И что, это как-то меняет их правовой статус? Нет, даже по российским законам. Они всё ещё остаются военнослужащими ВСУ, в отношении которых действуют всевозможные права и ограничения, связанные с законами и обычаями войны, которые РФ обязалась соблюдать (но не соблюдает). Но даже если бы в РФ действовал закон, согласно которому любой гражданин РФ, вступивший в ряды иностранных вооружённых сил, подлежит расстрелу без суда, какое значение это имело бы для правового индивидуалиста?
Впрочем, я полагаю, что читатель с ником Макс Штирнер – российский гражданин. Поэтому его вопрос можно переформулировать жёстче: оправдывает ли либертарианская мораль войну против своего государства? Вообще-то, либертарианская мораль оправдывает войну против любого государства. Даже против государств, возглавляемых либертарианцами, такими как Хавьер Милей, Наиб Букеле или Ханс-Адам II. Воевать против своего даже как-то осмысленнее, потому что именно к нему у тебя основные счёты, именно оно причиняет тебе непосредственный ущерб, тогда как все прочие – это просто некие бродящие поодаль хищники, которым, конечно, тоже не должно быть места на земле. Однако успешная война требует союзников. У большинства из нас таких нет. У РДК – есть. Порадуемся же за них.
Знаете, меня давным-давно коробит от этого известного среди либертарианцев стремления называть тех, кто инициирует насилие, нарушителями NAP. Особенно, конечно, доставляют те, кто называют NAP договором.
Напомню свою формулировку NAP: никто не вправе безнаказанно инициировать насилие. Этот принцип в первую очередь о том, что нет никаких привилегированных лиц, которые имеют право на безнаказанную инициацию насилия. Так кто же его нарушает? Нарушают его те, кто даёт людям такое право.
Напомню своё определение прав: права – это претензии, с которыми смирились. Иначе говоря, нарушители NAP – это те, кто смирились с претензиями тех или иных лиц на то, чтобы безнаказанно инициировать насилие. Если уж совсем заострить, то: не Путин нарушает NAP, а те, кто считают, что он имеет право отдавать приказы об убийствах.
Единственный, кто имеет право без всякого судебного разбирательства отменять наказание за инициацию насилия – это жертва насилия. Именно она может простить нападавшего – после компенсации ущерба или просто так. Но даже жертва насилия не может без нарушения NAP заявлять, что нападавший имел право напасть. Ну да, напал, после чего произошло примирение сторон. Это не создаёт прецедента. Следующее нападение точно так же будет требовать наказания. От каждого, кто согласен с NAP.
Второй вопрос достаточно прост, отвечу на него первым. Частному охраннику тоже выгоднее воровать продукты из магазина, а не следить, чтобы другие не воровали. Но только в краткосрочной перспективе, а потом его увольняют, с большим или меньшим скандалом. Важно не давать ему полномочий сверх тех, которые прямо требуются для выполнения трудовых обязанностей, иначе он не только будет воровать, но ещё и кошмарить прочий персонал, чтобы покрывали воровство, создавая для владельцев фиктивные отчёты. Не исключаю, что кое-где такие схемы от нерадивости владельцев магазина даже возникают, но обычно есть система стимулов, делающих подобное поведение маловероятным, и не дающих ему зайти слишком далеко.
А теперь поговорим о детях.
Для начала отмечу, что уже сейчас, при государстве, детей вполне себе продают в рабство. И я даже не о государственном рабстве, вроде трудовой повинности по сбору хлопка для узбекских школьников, а о частном, которое этим же самым государством запрещается. Тем не менее, именно при государстве система стимулов для полиции, как подсвечено в ответе на первый вопрос, такова, что полиции может быть выгоднее самой продавать детей в рабство или крышевать такую торговлю. Трудовое частное детское рабство характерно скорее для какой-нибудь Чёрной Африки с её довольно примитивной горнодобывающей индустрией. В более зажиточных странах актуальнее сексуальное рабство.
Спрашивается, почему это всё слабо заботит авторов вопросов про детское рабство при анкапе? Нетрудно ответить. При государстве частное детское рабство считается маргинальным, оно имеет место где-то далеко, и в глаза не бросается. Опасения авторов вопросов вызывает именно потенциальная ситуация, когда такое рабство респектабельно. Когда на это натыкаешься на улице и в инфопространстве на каждом шагу, а потому приходится мириться с существованием этого явления, а если возьмёшься бороться с этим средствами морального давления, то при этом сам окажешься в шкуре маргинала, который мешает приличным людям вести себя привычным образом.
Может ли детское рабство стать в анкап-сообществе респектабельной практикой? Разумеется, может. Согласно принципам либертарианства, реституция это вполне легитимный способ приобретения собственности, и если, скажем, ребёнок испортил какое-то дорогое имущество (а дети это иногда делают), то от ребёнка вполне допустимо требовать компенсации и даже принудительно её взыскивать, ведь он обладает самопринадлежностью, а с какого возраста вменять полную правосубъектность – это вопрос конвенции. Реституция вполне допустима не только в денежной, но и в натуральной форме, вот вам и предпосылка к рабству.
Таким образом, практики, когда ребёнок отрабатывает разбитое соседское окно стрижкой соседского газона, при анкапе более чем вероятны, поскольку не вызывают морального отторжения. Что может помешать развиться более жёстким практикам, когда, скажем, от ребёнка требуют в качестве реституции чего-нибудь, что тот же взрослый счёл бы для себя унизительным, вроде съёмок в БДСМ ролике? Именно то самое моральное отторжение и помешает. Слишком много найдётся людей, которые, примеряя ситуацию на себя, заявили бы, что не согласились бы на это ни за какие деньги, а потому лично им такая реституция видится несправедливой (предмет конфликта оценивается несоразмерно менее значительным, чем причиняемый в ходе реституции ущерб). Либертарианская мораль требует вмешиваться в конфликты на справедливой стороне, поэтому у ребёнка в подобной ситуации будут легко находиться защитники.
Ну а коли так, то авторы вопросов про детское рабство при анкапе могут выдохнуть с облегчением: хуже, чем при государстве, точно не станет. Можно и дальше продолжить бойкотировать производителей одежды, сделанной с применением принудительного детского труда, а анкапов оставить в покое.
В предыдущих сериях: мой пересказ статьи Константина Морозова “Анархизм против анархии”, моё объявление ключевого тезиса этой статьи постановкой читателя перед ложной дилеммой.
Далее Константин отреагировал на мою статью у себя в канале, и в комментариях под этим постом у нас с ним состоялась более или менее содержательная дискуссия, оставившая у каждой из сторон ощущение своей правоты, но при этом сопровождавшаяся корректировкой каждой стороной даже не столько своей ранее заявленной позиции, сколько подхода к её изложению. Последний ответ в беседе принадлежит Константину, и я, пожалуй, оставлю за ним последнее слово, чтобы не писать вскоре ещё один апдейт по этой же теме.
Не знаю, как вам, а мне левое либертарианство стало чуточку понятнее. Не в том смысле, что я стала к нему ближе, а в том, что теперь я ожидаю от его типичных представителей меньшего людоедства, чем от какого-нибудь условного Карла Франко, будь он хоть трижды правым и трижды анкапом.
Напоминаю, о чём речь. Вот пересказ первой статьи Константина Морозова – о том, что либертарианцы должны принять моральный реализм, а вместе с ним согласиться на кое-какие налоги, а вот пересказ второй статьи – о том, что либертарианцы должны принять моральный реализм, а вместе с ним согласиться на государство и кое-какое государственное принуждение. Кто сомневается, что статьи пересказаны корректно – там есть ссылки на первоисточники, можете ознакомиться с ними.
На мой взгляд, Константин предлагает ложную дилемму. Вот стул с пиками морального реализма, и если сядете на него, то ваши хотелки ничего не значат, пока они противоречат единственно верной объективной морали, которую вам будет диктовать государство устами придворных интеллектуалов. А вот стул с хуями морального субъективизма, сядете на него – и ваши хотелки значат не больше, чем хотелки любого государственника.
Разумеется, после маржиналистской революции в экономической теории сколь-либо серьёзно говорить об объективности ценностей не приходится, и моральные философы могут хоть из кожи вон лезть, пытаясь изобрести силлогизмы, доказывающие обратное – так что, недолго думая, я усаживаюсь на второй стул, и начинаю вещать с этого уютного треножника, стараясь делать это более внятно, чем свойственно пифиям.
Конфликт это состояние, при котором один и тот же объект (предмет конфликта) рассматривается в качестве средства для достижения различных целей, причём одно использование затрудняет другое или даже делает его невозможным.
Каждый человек вырабатывает свои собственные внутренние установки, какую тактику поведения при каких конфликтах выбирать. Это его личные этические нормы.
Ну а мораль — это просто вызывающий наибольшее одобрение в том или ином обществе порядок поведения при конфликтах.
Таким образом, мораль основана на субъективных ценностях отдельных людей, но при этом являет собой умозрительный объект, который вполне может быть грубо очерчен в каких-нибудь чеканных заповедях, а тонкости той или иной морали могут обсасываться в сотнях трактатов и тысячах художественных текстов. В частности, мы можем довольно внятно описать и либертарианскую мораль, при этом изрядное число либертарианцев признает в целом для себя эти нормы, но, конечно, не преминет поспорить по разным тонким моментам.
Разумеется, либертарианская мораль включает в себя норму о допустимости принуждения с целью справедливого разрешения конфликтов (справедливость это ощущение соразмерности ценности предмета конфликта и ущерба от конфликта). Но при этом либертарианская мораль также требует от человека личного вступления в конфликт на справедливой стороне, и это полностью отрицает любые поползновения на монополию в сфере легитимного принуждения. Ценность децентрализации для либертарианца выше ценности денежной эффективности. При прочих равных он предпочтёт децентрализованное решение. При большей выгодности централизованного – может допустить для себя его использование в качестве морального компромисса и продолжит поиск более морально комфортной для себя линии поведения.
Я сейчас говорю не в категориях должного. Никто не должен принять именно либертарианскую мораль. Но если примет, то его действия будут обусловлены примерно вышеизложенными соображениями. Либертарианские хотелки лучше, чем хотелки этатистов – для либертарианцев, ибо ценности субъективны. Они лучше, чем хотелки этатистов, также и для многих других анархистов, минархистов, либералов, консерваторов и ещё некоторых других умозрительных моральных типажей. Моё дело простое – сформулировать эти хотелки, и следовать им. А порхание отдельных моральных философов вокруг стула с пиками я предпочитаю считать просто разновидностью интеллектуального мазохизма. Почему бы и нет, лишь бы на людей не кидались.
Если вкратце, то в ней указывается, что: 1) есть философский анархизм, то есть убеждение, что государство не имеет морального права принуждать людей, и есть политический анархизм, то есть убеждение, что государство должно быть упразднено; 2) из философского анархизма не обязан вытекать политический, и можно отказывать государству в праве на принуждение, однако не стремиться государство изжить.
Константин заявляет: принципиальный анархизм требует морального реализма — убеждения, что существуют объективно-истинные моральные суждения … , потому что иначе сам анархизм будет не более, чем набором чьих-то персональных хотелок. Между тем, анархисты же не отрицают правомерность любого принуждения, они допускают его ради предотвращения более ужасного принуждения. Но если принуждение допустимо, например, чтобы предотвратить ещё более ужасное принуждение, то почему этим не может заниматься государство? Иначе говоря, если государство хорошо себя ведёт, то почему мы должны требовать его упразднения? А любые примеры плохих государств всегда можно списать на частные случаи, подлежащие точечному исправлению.
Статья была бы неполной, если бы автор не потрудился разобрать очевидный вопрос: почему государство подавляет своих конкурентов в вопросе легитимного принуждения? В качестве обоснования говорится, что правильное государство, к которому у философских анархистов не должно быть претензий, ограничивает конкурентов ради соблюдения единых прозрачных процессуальных правил, иначе говоря, для исключения самосуда. То есть самооборона это норм, а вот расчленять обезвреженного правонарушителя – не норм (привет Александру Татаркову с его постоянным лейтмотивом “не надо государственных тюрем, дайте мне того, кто домогался моей дочери, я его на органы продам”).
Во второй части статьи автор анализирует вопрос о том, как можно было бы попробовать обойти найденные им дыры в обосновании политического анархизма через моральный субъективизм. Не получится оправдать претензию государства на осуществление оправданного принуждения, если не существует никакого единого и универсального стандарта оправданности принуждения. Дальше он галопом проскакивает по Штирнеру, Светову, Бельковичу и Хоппе. Возражения Константина против идей помянутых лиц сводятся к следующему:
Если только сам человек — это конечная инстанция в определении хорошего и плохого, то почему принуждение кого-либо к тем моральным порядкам, на которые он не давал согласия, будет неправильно? Его субъективное суждение на этот счёт не может иметь больший вес, чем столь же субъективное суждение лица, осуществляющего принуждение, что это принуждение оправданно.
Иначе говоря, по мнению Константина, если мы становимся на позиции морального субъективизма, то мы тем более оставляем идеи о необходимости упразднения государства без какой-либо опоры. Для кого-то государство зло, для кого-то добро, все правы, расходимся.
В заключение автор констатирует, что наиболее перспективным направлением работы для анархистов является поиск сильных практических аргументов в пользу того, что безгосударственное общество будет эффективно, а вот всякую там воинственную риторику в адрес государства лучше бы поумерить, присмотревшись скорее к планам всяких полезных реформ.
Не так давно я рассматривал вопрос морали в контексте концепции механизма ингибирования насилия (VIM) – когнитивного механизма, который сдерживает насильственное поведение у человека. Здоровый человек, не страдающий дисфункцией VIM, неспособен на совершение актов насилия по отношению к другим людям. Проявление непосредственного жестокого насилия успешно ингибируется (сдерживается) у более, чем 98% людей. Способность к совершению насилия является отклонением и патологией, а не нормой человеческой природы.
В рамках этой темы особенный интерес вызывает вопрос способности человека к различию проступков морального и социального (обычного) характера (moral/conventional distinction). Моральные проступки состоят в нанесении человеку вреда, тогда как социальные проступки – в нарушении обусловленных норм. Избиение, например, конечно же будет моральным проступком, а вот уход ученика из класса без разрешения учителя – всего лишь проступок обычного характера.
Когда человек сталкивается с опытом, демонстрирующим ему моральные проступки, то сигналы бедствия со стороны их жертв, такие как грустное выражение лица или плач, приводят к активации VIM и возникновению у него реакции отторжения. У человека вырабатывается ассоциация морального проступка с сигналами бедствия и последующим отторжением, в результате чего он становится способным понимать и определять моральные проступки анализируя те или иные действия.
Такая ассоциация не возникает в случае социальных проступков, так как те изначально не приводят к активации VIM у человека. И люди с дисфункцией VIM, например психопаты, не могут понять разницы между моральными и социальными проступками, ведь с нейрофизиологической точки зрения для них её действительно нет – они эти проступки воспринимают одинаково, а точнее моральные проступки воспринимаются ими так же, как и социальные.
То, что психопаты и люди с насильственными склонностями действительно не способны понимать это различие – факт, подтверждённый огромным количеством свидетельств и исследований. Вспомним и тот факт, что насильственность – отклонение от нормы естественного человеческого поведения. Фактически, мораль неагрессии является биологически предопределённой для человека, о чём мы узнали проведя исследование человеческой природы. Таким образом, эту мораль можно отнести к моральному реализму.
Но на этом мы не закончим, поскольку стоит упомянуть ещё об одном – человек с функционирующим VIM (что, как уже говорилось, норма человеческой природы) станет способным распознавать проступки морального характера, а значит у него выработается и соответствующая мораль неагрессии абсолютно независимо от того, знает ли он вообще что-либо о своей собственной природе. Если он не знаком с концепцией VIM и понятием морального проступка – мораль неагрессии будет восприниматься им как нечто интуитивное, понятное само по себе. У подавляющего большинства людей это интуитивное понимание совпадёт и по вопросу насилия они сойдутся к единой позиции о том, что совершать акты насилия недопустимо, не проводя никаких исследований и не пытаясь сформировать какие бы то ни было логические выводы (насильственные взгляды же будут исходить только от насильственного меньшинства). Такое всеобщее интуитивное понимание морали относится к моральному (или этическому) интуиционизму.
Как мы видим, врождённая мораль неагрессии – это одновременно и объективный факт человеческой природы, относящийся к моральному реализму, и интуитивно понятная норма, относящаяся к этическому интуиционизму. Конечно, мы можем видеть, что второе исходит из первого, то есть интуитивное понимание человека исходит от его объективной биологической природы. А значит врождённая мораль неагресии попросту объединяет данные подходы к морали, одновременно соответствуя обоим из них и выводя один из другого.
Мне подкинули ссылку на интересную статью в богомерзском вконтакте, где некий Константин Морозов рассуждает о моральном оправдании налогообложения, в частности, в целях внедрения БОД, и прочих интересных умопостроениях леволибертарианского лагеря. Без иронии, мне было интересно понять их логику.
Вкратце, аргументация автора следующая. Принудительность изъятия сама по себе не является критерием его несправедливости: это легко показывается на примере компенсации ущерба. Таким образом, чтобы говорить о несправедливости изъятия, нужно показать, что изымается собственность, на которую ты имеешь право. Но как определить, на что человек имеет право собственности? С чего он взял, что он имеет право собственности на то, что изымается в виде налога? Юридически это собственность государства, и подлежит уплате. Значит, сопротивление либертарианцев налогам коренится не в законах, а в морали.
Это поднимает вопрос объективности морали. Если мы стоим на позициях морального релятивизма, когда один считает так, а другой этак, и оба правы, то государство столь же право, взимая налоги, как и либертарианец, не желающий их платить. Таким образом, если либертарианец хочет обосновать другим, что прав именно он, ему придётся вставать на позицию морального реализма.
Возводя аморальность налогов к принципу неагрессии, либертарианец основывается на том, что свобода не требует рациональных оснований, это некое самоочевидное благо, к которому стремится каждый. Но о какой именно свободе речь? Либертарианское представление о свободе как отсутствии принуждения – далеко не единственная формулировка, даже не самая популярная, и уж точно не может считаться самоочевидной.
Далее автор разбирает несколько возможных подходов к обоснованию моральности обязательных изъятий для перераспределения в пользу бедных: оговорку Локка, утилитаризм, компенсаторную справедливость по Нозику, сведение понятия негативной свободы к её республиканистской формулировке… Автор не настаивает на истинности той или иной аргументации, он лишь указывает на то, что умные дяди умеют красиво и грамотно рассуждать с логикой и фактами, в то время как оголтелые восточноевропейские либертарианцы обслушаются своего Светова и в жопы… остаются неубедительными узколобыми догматиками, демонстрирующими крайне низкий уровень дискуссии.
Я сейчас не собираюсь кидаться опровергать тейки из статьи. Для меня это скорее полезное предупреждение, которое пригодится при написании брошюрки по анкапу. В частности, нужно понять, что делать с моральным реализмом. Я определяю мораль как спонтанный порядок вступления в конфликты, и она, конечно же, будет разной в различных сообществах. Таким образом, книжка про анкап приобретает этакий этнографический характер. Дескать, слушайте, живёт на свете такой народ анкапов, и у них вот такие вот удивительные племенные обычаи, так непохожие на то, что принято среди цивилизованных людей, но по-своему привлекательные, как привлекательны нам обычаи каких-нибудь полинезийцев в плане свободной любви. Буду ли обосновывать, почему либертарианский социальный порядок наилучший? А вот не знаю. Не уверена.
Этой статьёй мне хотелось бы подытожить цикл ранее опубликованных заметок, касающихся NAP – от обсуждения актуальности темы до разных подходов к его распространению в обществе. Большая часть идей взята у Битарха и основательно переработана. Ссылки на ранние материалы, развивающие те или иные тезисы, щедро разбросаны по тексту, при желании можно освежить их в памяти.
Чем нас не устраивает статус кво? Без устранения агрессивного насилия из жизни общества невозможно появление сколько нибудь либертарной модели общественно-политического устройства страны (даже здорового федерализма, не говоря уже про анкап или панархию). Также привычка к решению проблем насилием создаёт в обществе сильнейшие отрицательные экстерналии — снижает качество жизни и экономическое благополучие, замедляет научно-технический прогресс, даже создаёт риск гибели всего человечества.
Что такое принцип неагрессии (НАП, NAP)? Трактовок принципа неагрессии существует множество, но мы ограничимся самым минималистичным вариантом. Будем считать, что НАП запрещает только прямое физическое насилие в отношении тела человека и собственности, которая находится под его непосредственным физическим контролем (например, дом, в котором живёт человек, и телефон, который лежит в его кармане). Применение насилия для самообороны согласно такой минимальной трактовке НАП разрешено только в виде контр-насилия против агрессора в момент когда он атакует и лишь в самом минимальном объёме, которого достаточно, чтобы он прекратил агрессию. Мстить, наказывать и взыскивать компенсацию с помощью насилия уже будет выходом за пределы такого НАП. Психологическое воздействие в силу неоднозначности восприятия также не должно считаться насилием. Следование НАП в такой форме уже обеспечивает свободу ассоциации, а далее в рамках добровольных объединений можно пользоваться дополнительными правилами, которые из минимального НАП не выводятся, но удобны для комфортного взаимодействия участников ассоциации. Нарушение в рамках ассоциации самого НАП или установленных в ней дополнительных правил может быть урегулировано через согласительные процедуры или же просто приводить к отказу от дальнейшего сотрудничества, временному или пожизненному.
Почему именно такой минимальный НАП? Он заведомо соответствует представлениям о справедливости подавляющего большинства людей, даже если у них нет никаких сложных концепций прав собственности, кроме унаследованных непосредственно от животных предков. Есть известное исследование биолога Конрада Лоренца, описавшего эволюционный механизм появления врождённой наследуемой морали внутривидовой неагрессии у многих видов животных, например, у ежей, дикобразов, ехидн, ядовитых змей и насекомых. В те периоды человеческой истории, когда общество не имело работающих институтов противодействия индивидуальному насилию, естественный отбор быстро приводил в нём к признанию НАП примерно в такой минимальной форме. Также можно обнаружить примерно такое же понимание НАП в международных отношениях, то есть между государствами, особенно развитыми, способными применить оружие сдерживания.
Кто будет заниматься поддержанием НАП в обществе? Волонтёры. Посмотрите на распределение хешрейта биткойн-сети по майнинговым пулам. Биткойн существует уже более 10 лет, а глобального пула-доминанта до сих пор нет. Люди не просто так тратят свои усилия на сбор статистики и предупреждение майнеров о рисках централизации. Доходит даже до того, что сами майнинг-пулы, которые приближаются к опасной черте доминирования, под общественным давлением, но без насильственного принуждения, прекращают приём новых майнеров, добровольно лишая себя потенциальной прибыли. Все эти люди прекрасно понимают ценность децентрализации и то, что лучше потратить немного своих усилий или отказаться от части прибыли, чем если при «атаке 51%» люди потеряют веру в надёжность биткоина, из-за чего монеты обесценятся, и потери будут куда выше. Точно так же будет и с поддержанием НАП. Обязательно найдутся волонтёры, для которых возможность жить в обществе с низким уровнем насилия и «наслаждаться свободами, которые мы имеем» это не пустые слова, и для её поддержания они готовы прикладывать усилия.
Нижеописанные способы борьбы с агрессивным насилием могут применяться кем угодно и в любом сочетании, в зависимости от предпочтений и способностей волонтёров. Их эффективность и, соответственно, уместность применения в каждом конкретном случае различается. Все описанные методы не противоречат НАП и не предполагают применения агрессивного насилия даже против самых отмороженных маньяков. Перечень не является окончательным и оставляет людям свободу творчества.
1. Моральное давление
Метод подразумевает выражение осуждения в адрес тех, кто сам практикует агрессивное насилие, а также в адрес всех, кто это одобряет. Людям некомфортно, когда их считают негодяями, они ищут себе оправдания, а задача морального давления состоит в том, чтобы эти оправдания дезавуировать.
Так, важно доносить до людей мысль, что государство это стационарный бандит, а политические методы управления, по сути, являются грабежом. Оправдывать подобное — это либо проявление стокгольмского синдрома, либо свидетельство соучастия в грабеже, а потому также подлежит осуждению. Мало кто способен в открытую признать себя насильником и грабителем, это удел лишь меньшинства людей, которые не видят в подобном ничего плохого, для остальных же сами понятия насилия и грабежа в первую очередь ассоциируются с чем-то аморальным. Пусть человек сперва хотя бы под общественным давлением начнёт заявлять, что осуждает государственное насилие, а потом привыкнет к подобной риторике и сам в неё поверит.
Чем отмороженнее государственник, тем более жёсткие методы критики допустимы в его адрес. Его можно сравнивать с педофилами (сравнение оказывается в пользу педофилов) и тоталитарными диктаторами, для которых цена человеческой жизни равна нулю. Подойдёт также доказавшая свою эффективность стратегия западных борцов с гомофобией и расизмом через остракизм таких личностей. Все эти методы можно усиливать за счёт тиражирования через специализированные онлайн-сервисы.
Потенциально возможна также такая сильная стратегия, как использование для продвижения НАП уже существующего левого активизма. Алармистский протест, лицом которого стала Грета Тунберг, достиг успеха благодаря тому, что в истеблишменте нашлось много выгодоприобретателей от транслируемой Гретой повестки. Сейчас, когда множество стран сотрясают протесты против полицейского агрессивного насилия, идея оседлать тему и начать транслировать всеобщий отказ от агрессивного насилия выглядит вполне реальной. Те же корпорации, которые спонсируют этот протест, впишутся и в новый расширенный дискурс. Публика любит апокалиптические прогнозы, и они есть у нас.
2. Прозрачность
Психологические исследования показывают: люди, если они считают, что их личность скрыта, гораздо легче причиняют страдания и боль другим. Любая ситуация, в которой люди чувствуют себя анонимными, когда никто не знает, кто они, или не хочет этого знать, уменьшает ощущение личной ответственности и тем самым создает возможность для злодеяний. Насильственный эффект анонимизации может усиливаться эффектом восходящей спирали эмоционального возбуждения, которое вызывает ощущение власти. Эксперимент Милгрэма также показал, что личный контакт лицом к лицу увеличивает вероятность, что люди не будут выполнять бесчеловечные приказания власти причинять страдания и боль. Анонимность способствует совершению насилия.
Соответственно, угроза публикации неприглядных фактов всегда работает как сдерживающий насилие фактор. Для того, чтобы люди не прибегали к этому методу защиты, сторонники агрессивного насилия обычно используют стыд. Вам внушают, что выносить сор из избы — стыдно. Что стучать — западло. Что травить будут не насильника, а жертву насилия, потому что сама виновата. Это серьёзное препятствие, которое удаётся преодолеть как раз через описанное выше моральное давление. Никогда не осуждайте жертву, даже если вам кажется, что она могла бы быть менее беспечной, более скромной или соблюдать не свои собственные культурные нормы, а те, которые нравятся лично вам.
Технически сегодня не так уж сложно выяснить все данные о человеке, зная его внешность, голос или ещё какие-то зацепки. Big data это сильный инструмент, который умеет работать и в интересах гражданского общества. Сервисы деанонимизации, скрытой аудио и видеозаписи, трекеры и тому подобное активно развиваются. Если знаете перспективные команды, которые над этим работают — поддержите их. Если знаете готовые полезные продукты, помогающие людям раскрывать личности преступников — рассказывайте о них.
3. Выравнивание баланса потенциала насилия
Чем равномернее распределён потенциал насилия в обществе, тем меньше для потенциального агрессора возможностей осуществить насилие с выгодой для себя. При полностью равномерном распределении потенциала насилия нападающий всегда получает ровно такой же урон, как и объект нападения. Если же при этом потенциал насилия не только равномерно распределён, но ещё и весьма велик, то даже объединиться вдесятером для нападения на одного может показаться плохой идеей: каждому нападающему с лихвой хватит и одной десятой того ущерба, который получила жертва.
Таким образом, в обществе будет тем меньше агрессивного насилия, чем равномернее распределён потенциал насилия, чем больше потенциал насилия у индивида, и чем с большей готовностью он будет применять силу для своей защиты, то есть практиковать доктрину сдерживания.
В сущности, наличие у каждого индивида достаточно большого потенциала насилия делает избыточным точный паритет сил: достаточно иметь необходимый минимум для нанесения нападающему неприемлемого ущерба. Классическими примером такого необходимого минимума стало огнестрельное оружие: обычный нарезной короткоствол. При наличии минимальной сноровки и решимости он позволяет отбиться от небольшой группы агрессоров или держать на расстоянии слабомотивированную толпу, в которой никто не желает оказываться первой жертвой. Впрочем, пистолет это просто пример удобного современного технологичного решения проблемы выравнивания баланса потенциала насилия. Как показывает пример технологически-отсталого племени Сенои, для сдерживания агрессии вполне достаточно даже духовых трубок с отравленными стрелами, если только гарантированно их применять при агрессии в свой адрес.
Можно возразить, что индивидуальная самозащита плохо работает против государства, но это утверждение опровергается практикой. Известный автор научно-фантастических романов Александр Розов в своём блоге хорошо высказался по этому поводу:
«Совершенно иное дело в Швеции (при сопоставимом и весьма высоком уровне экономического благополучия). Там человек, в общем-то, тоже бесправен перед государством. Но это бесправие сказывается почти исключительно на ЗАКОНОПОСЛУШНОМ человеке – его проще найти и наказать за что-нибудь. А вот вооруженный бандит, хотя тоже бесправен, но наказать его сложнее (ведь его надо сначала найти, а после еще задержать – причем он может оказать вооруженное сопротивление). Поэтому шведская полиция предпочитает охотиться на законопослушных граждан.»
Разумеется, государство может потратить на противоборство с конкретным индивидом несоразмерно много ресурсов, заведомо превзойдя любые его траты на оборону. Индивид может противопоставить этому две тактики.
Во-первых, цена эффективной лобовой атаки государства на частное лицо обычно оказывается в несколько десятков раз выше цены, потраченной им на противодействие этой атаке, иначе говоря, в гонке вооружений защищающийся индивид имеет преимущество. Твёрдо решив продать свою жизнь подороже, он в состоянии причинить много хлопот и после смерти.
Во-вторых, прозрачность и моральное давление обеспечивают для широкомасштабного государственного насилия очень неблагоприятный фон, зато на защиту жертвы может выйти большое число людей, которые почему-то решат, что их это тоже касается. Несмотря на то, что огневой перевес в таких ситуациях всё равно остаётся на стороне государства, часто массового гражданского неповиновения хватает для того, чтобы государство замяло конфликт.
4. Ненасильственное воспитание детей
Самое гуманное и ненавязчивое, что может сделать человек для борьбы с агрессивным насилием в мире — это передавать ценности ненасилия детям. Разумеется, это означает необходимость действовать личным примером, то есть прежде всего самому не применять насилия к детям, так что задача может оказаться не из лёгких. Тем не менее, усилия стоят того, ведь в перспективе это самое сильное средство воздействия на мир. Человек, выросший в понимании, что он может доверять людям и не искать от них подвоха, что люди благожелательны и склонны договариваться, понесёт эти ценности во взрослую жизнь, а на рассказы о реалиях начала 21 века будет реагировать так, как мы реагируем на рассказы о публичных казнях: с непониманием и отвращением.
Даже если государство и не будет отвергнуто человечеством за его неэффективность, оно, будучи возглавляемо людьми, с детства впитавшими ненасильственные практики, станет гуманным и ненавязчивым в своих методах, даже близко не напоминая банду разбойников, из которой некогда выросло.
Разумеется, прививая ребёнку ценности неагрессии, важно прививать и готовность противостоять ей: начиная со способов погасить конфликт в зародыше через конструктивные переговоры, и кончая использованием средств самообороны, о чём подробно говорится в предыдущем пункте.
Из идеи неагрессии напрямую вытекает идея правового равенства, так что прививанию этой идеи также потребуется уделить много внимания. Прежде всего оно проявляется в мелочах. Например, общество, в котором взрослые обращаются к детям на «ты», требуя обращения к себе на «вы», уже прививает идею неравноправия. Между тем, есть и ситуации естественного неравенства возможностей, в силу разного возраста и опыта, и обычно взрослым уместнее не участвовать во многих детских играх на равных с детьми, чтобы сберечь их достоинство.
Хорошей иллюстрацией к этому тезису оказывается подход к подростковому сексу. В книге Карла Сагана «Наука в поисках Бога» описываются результаты статистического исследования социолога Джеймса Прескотта, сравнившего обычаи сотен культур в человеческой истории.
«…принципиальные отличия соотносятся с тем, принято ли в этой культуре обнимать детей и допустимы ли для молодежи добрачные половые сношения. Именно эти параметры он считает ключевыми и приходит к выводу, что все культуры, где детей обнимают, а подросткам позволено вступать в половую связь, обходятся в итоге без выраженной социальной иерархии, и все счастливы. Тогда как те культуры, где обнимать детей мешают некие социальные запреты, а на добрачный подростковый секс наложено строжайшее табу, вырабатывают сильную иерархию доминирования и вязнут в насилии и ненависти.»
При этом, как отмечается в исследовании, распространённость секса между взрослыми и подростками вновь оказывается поводом для развития отношений доминирования.
Разумеется, если вы практикуете ненасильственное воспитание детей, то вам придётся сталкиваться и с чужим насилием в их адрес. Вам придётся быть готовыми противодействовать этому, даже если это чужие дети, иначе вы просто привьёте ребёнку мысль о том, что главное это личное благополучие, а на всё остальное лучше закрывать глаза, целее будешь. Здесь в зависимости от ситуации могут пригодиться и средства защиты, и опубличивание фактов насилия, и создание морального давления.
5. Свобода ассоциации
Современному человеку слишком часто приходится состоять в тех или иных недобровольных ассоциациях. Это может быть обязательное обучение в школе, призывная армия, тюремное заключение, детский дом, некоторые семейно-клановые отношения в архаичных обществах, да и сам по себе институт гражданства.
Именно там, где выход из сообщества невозможен или сопряжён с большими издержками, появляется такое явление, как травля, в том числе с применением физического насилия. Недобровольная ассоциация с кем бы то ни было развивает в человеке умение терпеть, действовать исподтишка, скрывая свои интересы и мотивации, резко уменьшает эмпатию — короче, делает его довольно неприятным типом. Тратя силы на интриги и выживание в обществе, человек теряет возможность для развития и самореализации.
Что можно предпринимать для развития свободы ассоциации в обществе?
Для начала, конечно, важно признать саму проблему, публично высказываться о её наличии, называя вещи своими именами: тюрьму тюрьмой, рабство рабством, зависимость зависимостью.
Во многих случаях выход из недобровольной ассоциации на самом деле не закрыт, и многие люди состоят в них просто в силу традиции. Обнаружив выход, стоит воспользоваться им и научиться наслаждаться жизнью в условиях свободы, разрушая своим примером мифы о бедах, подстерегающих того, кто покинул уютную клетку. Так, покинувшие школу ради самообразования будут вызывать зависть, а не жалость, если не только избавятся от давления образовательной системы, но ещё и добьются жизненного успеха, ради которого предположительно вся образовательная система и построена.
Точно так же есть смысл немедленно бежать за границу при угрозе уголовного преследования — или даже просто в ситуации, когда политический режим в стране становится особенно неприятен, и можно выбрать что-то менее отвратное.
Важно пропагандировать и публично одобрять уход из токсичных абьюзивных личных отношений — желательно также оказывать после этого поддержку жертвам подобных отношений, чтобы они сумели найти себе иную опору в жизни и не свалились вновь во что-то похожее.
Наконец, мало уметь выходить из недобровольных ассоциаций, важно учиться входить в добровольные, получая от этого удовольствие, выгоду и безопасность. Это может быть любое объединение по интересам в соцсетях, членство в общественных организациях, заведение сети знакомых поставщиков услуг. Можно, наконец, просто становиться завсегдатаями баров, клубов, детских или спортивных площадок. Даже такие элементарные привычки, как приветствие соседей по подъезду и разговоры с таксистами или парикмахерами — это уже важный шаг к построению гражданского общества. Когда люди вызывают друг у друга симпатию и интерес, это способствует распространению ценностей неагрессии.
6. Работа с наследственностью и биохимией
Биолог Конрад Лоренц предложил модель, описывающую появление врождённой морали неагрессии к представителям собственного вида у многих видов животных (обладающих врождённой вооружённостью — ежи, дикобразы, ехидны, ядовитые змеи и насекомые). Чем выше способность представителей вида к уничтожению своих сородичей, тем быстрее в ходе летальных конфликтов из популяции вымываются гены, отвечающие за склонность к внутривидовой агрессии. У сильного животного бывает сильная мораль неагрессии, у слабого — слабая. Человек по своей естественной истории — очень слабо вооруженное животное. Поэтому у человека изначально слабы инстинктивные запреты, слаба естественная мораль. Врожденные запреты у человека соответствуют этому положению дел. Но разум обеспечил человека способностью существенно усовершенствовать свои инструменты человекоубийства в ничтожные по эволюционным меркам сроки, поэтому врождённая мораль неагрессии к другим людям в ходе естественного отбора у человека так и не успела появиться.
Установлено, что склонность к повышенной и патологической агрессии может быть как унаследованной, так и приобретённой (вследствие повреждений мозга и гормональных сбоев). Единого гена или даже точного списка генов, отвечающих за склонность к внутривидовой агрессии, на сегодня не найдено, так что это перспективное направление приложения сил, если вы специализируетесь в соответствующих биологических дисциплинах.
Можно предложить несколько подходов для вымывания наследственной склонности к внутривидовой агрессии из человеческого общества, которые различаются как по лёгкости применения, так и по скорости достижения результата.
6.1 Форсирование естественного отбора
Когда в обществе доступна и приветствуется вооружённая самооборона, то агрессоры быстро выбывают из популяции. Таким образом, реализация методов, изложенных в разделе 3, может обеспечить долгосрочное снижение агрессивности в обществе, хотя естественные сбои и мутации всё равно не позволят устранить внутривидовую агрессию полностью, раз и навсегда, поэтому придётся постоянно поддерживать равномерный БПН, чтобы случайно появившиеся в результате мутации патологические агрессоры вымывались из популяции.
6.2 Половой отбор
Как сказал историк Мартин ван Кревельд,
«истинная причина существования войн состоит в том, что мужчины всегда любили воевать, а женщины всегда любили воинов».
По мере того, как женщины всё чаще предпочитают заботливых партнёров агрессивным, носители генов с низкой агрессивностью получают больше шансов обзавестись потомством — после чего агрессивные особи идут прожигать жизнь и прекрасно обходятся без размножения.
Помимо этих методов, пригодных для применения уже сейчас, в перспективе развитие науки может позволить более прямые способы воздействия.
6.3 Отбор эмбрионов
У плода берётся проба ДНК, анализируется на патологические наследственные заболевания, связанные в том числе со склонностью к агрессии, в случае положительного результата анализа беременность прерывается. С более явными наследственными заболеваниями вроде синдрома Дауна так борются уже сейчас. Убедить мать не связываться с ненужными ей проблемами, а просто сделать позже новую попытку зачатия — решаемая задача, если в обществе не слишком много культурных скреп, запрещающих прерывание беременности.
6.4 Генная модификация у взрослых
Создаётся вирус, который встраивается в ДНК человека и либо выключает гены, отвечающие за склонность к агрессии, либо уменьшает их экспрессию. Сама технология генной модификации уже создана и активно развивается, а вот какие именно гены и как именно следует скорректировать, ещё следует досконально изучить. Прямое отключение наиболее очевидно связанных с агрессией генов пока в экспериментах приводит ко множеству побочных нежелательных патологий, так что технологию ещё предстоит доработать.
6.5 Генная модификация на эмбриональной стадии
Метод тот же, что и в предыдущем пункте, но вносит изменения в геном, которые далее будут наследоваться. Задача куда легче, поскольку изменения нужно вносить буквально в одну клетку, а не в уже сформированный организм.
6.6 Поддерживающая медикаментозная терапия
Поскольку склонность к агрессивному насилию регулируется гормональным фоном, то совсем не обязательно лезть в геном, если можно регулировать сам гормональный фон. Сейчас это делается медикаментами, но в перспективе для этого могут использоваться, например, вживлённые гормональные регуляторы.
Что-то из описанных методов могут практиковать все, что-то требует квалификации. В любом случае, если говорить о методах 6.4 или 6.6, то о принуждении речь идти не может. Даже если некто совершил агрессивное насилие под влиянием патологических склонностей, ему следует оставлять выбор: избавление от патологии или несение всей полноты ответственности за совершённое деяние. В последнем случае это, опять же, не должно быть связано с насильственными наказаниями — только компенсация ущерба и ограничение возможностей коммуникации.
Выводы
Поддержание низкого уровня внутренней агрессии в человеческом обществе — это сложная и многофакторная задача. Здесь нет какого-либо одного универсального решения, зато есть простор для инициативы в самых разных направлениях, некоторые из которых изложены выше. Важно осознать наличие самой проблемы, не замалчивать её и свободно обсуждать, как если бы речь шла о проблеме сердечно-сосудистых заболеваний. Одним из проявлений сильной внутривидовой агрессии у человека стал такой институт, как государство, с его склонностью приносить бесчисленные жертвы на алтарь собственного величия, или же просто отравлять людям жизнь в мирное время. По мере осознания человечеством склонности к насилию как проблемы этот токсичный институт уйдёт в прошлое — либо полностью, либо преобразится в безобидный набор добровольных сервисов. По мере проникновения идей о необходимости перехода к ненасильственным взаимодействиям они будут находить всё большую поддержку как финансами, так и волонтёрами, но пока что на немногочисленных адептах идеи лежит большая ответственность за её укоренение в обществе.
