Я приболела, голова соображает плохо, поэтому взялась за работу, требующую минимум интеллектуальных усилий: сверстала и выложила черновики всех уже переведённых волонтёрами глав Практической анархии Стефана Молинью – на редактуру меня пока не хватает. Особо нетерпеливые таким образом могут ознакомиться с текстом, не дожидаясь, пока я там всё вылижу.
Волонтёры так разогнались, что сожрали все собранные ранее на перевод донаты, и за несколько глав я даже остаюсь им должна. Так что очень прошу вас пополнить фонды, чтобы они не останавливались на полпути. Деньги шлите на кошелёк 1AFkD2bazCs5YZBBrSD7HsRMWLmRbg6QBo . Кризис это отличная возможность закупиться биткоинами по дешёвке, не упускайте эту возможность. Что-то переведёте на благое дело, остальное в заначку.
Биткоин это цифровой актив, который спроектирован для выполнения функции денег, и действительно имеет ряд свойств, присущих хорошим твёрдым деньгам. Неудивительно, что среди тех, кто активно использует биткоин, бытовало предположение, что это отличный защитный актив, и в случае финансового кризиса деньги именно в него и устремятся. Что касается золота, то это защитный актив с многовековой историей, и то, что оно в период кризиса будет расти, вообще не подлежало никакому сомнению.
Тем не менее, вспомним, как золото вело себя в ходе предыдущего кризиса. С марта по ноябрь 2008, пока ипотечный кризис постепенно превращался в финансовый, курс золота падал: для затыкания дыр всем требовались именно доллары. И лишь когда центробанки принялись соревноваться в том, кто быстрее снизит процентную ставку и выкупит больше мусорных бумаг, образовавшийся избыток долларов привёл к двухлетнему ралли на рынке золота, в ходе которого его курс достиг исторического максимума.
Золото в прошлый кризис: сперва вниз, потом вверх
Сейчас мы находимся в самом начале кризиса. Так же, как и в прошлый раз, все сперва бегут в доллар. Но, в отличие от 2008 года, когда количественное смягчение было объявлено далеко не сразу, сейчас затягивать с накачкой экономики фиатом не стали. Но с другой стороны, нужно учесть, что непосредственно перед началом кризиса курс золота был близок к историческим максимумам, поскольку несколько предшествующих лет центробанки его активно скупали. Не исключено, что сейчас у ряда стран появится потребность продать часть своих резервов, и это будет оказывать давление на курс. Таким образом, с одной стороны, на рынке появится много новых долларов, пригодных для скупки золота, а с другой, появится и много золота, распродаваемого из резервов. Какой из этих противоположных факторов окажется более значимым на горизонте до года, уверенно предсказать нельзя. Дальше, конечно, фактор роста долларовой массы перевесит, и у золота начнётся новое ралли.
Биткоин сегодня – это золото для гиков. Институциональные инвесторы в него толком не успели начать входить, и по их меркам ликвидность этого актива совершенно ничтожна: ежедневный объём торгов у биткоина составляет какие-то жалкие тридцать миллиардов долларов, что по меркам фондовых и валютных бирж вообще ни о чём. Поэтому даже весьма скромная распродажа биткоина способна серьёзно уронить его курс. Но и наоборот, даже весьма скромные инвестиции со стороны серьёзных дядь способны серьёзно его разогреть.
Помимо того, что вскоре мировую экономику зальёт долларами и прочим фиатом, на курс биткоина неизбежно окажет влияние сокращение предложения: до халвинга осталось меньше двух месяцев. Поэтому, если у вас есть свободный фиат, сейчас отличное время для входа в биток. Если есть возможность взять кредит в фиате года на три, вложить эти деньги в биткоин тоже может оказаться отличным решением. Брать микрокредиты ради такого, конечно, не стоит.
В заключение прокомментирую, чем покупка госдолга США может быть привлекательнее покупки долларов. Купленные доллары лежат в банке, а банк во время кризиса штука ненадёжная. Облигации же записаны непосредственно на инвестора, а потому риск их потери несравненно ниже. Ликвидность же государственных облигаций США вполне сопоставима с ликвидностью доллара. Так что на них будут находиться желающие даже под отрицательный процент, хотя это и кажется контринтуитивным.
Апология национального государства базируется главным образом на том, что оно позволяет наилучшим образом решать задачи национального же масштаба. Проблема в том, что задач, для которых именно этот уровень решения оказывается наиболее подходящим, становится всё меньше.
Эпидемия коронавируса наглядно продемонстрировала, что задача борьбы с эпидемиями на этом уровне не решается. Ни одна страна не сумела карантинными мерами противостоять распространению вируса на её территорию. Ни одна страна оказалась не в состоянии подготовить достаточно оборудованных больничных мест, чтобы оказать необходимую помощь заболевшим. Зато несть числа примерам, когда именно предпринимаемые государствами меры только подстёгивали распространение эпидемии. Приведу лишь несколько.
Самый первый кейс – это, конечно, санкции в адрес китайского врача который первым попытался донести информацию о начале эпидемии. Именно так работает система мотивации, которую неизбежно выстраивает государственная бюрократия. Второй пример – проведение государствами в разгар эпидемии электоральных мероприятий. Иран получил мощный всплеск заболеваемости после того, как 21 февраля там прошло голосование по выборам в парламент. 22 апреля нечто подобное, только куда менее осмысленное, предстоит и России. На фоне этого запреты митингов в той же России выглядят довольно непоследовательно. Третий пример – массовая депортация заразившихся и подозреваемых в этом из стран, где они находились, в страны постоянного проживания, часто транзитом через третьи страны, и далеко не всегда с соблюдением должных мер безопасности.
Национальное государство не только не в состоянии бороться с эпидемиями, но и мешает решать эту задачу как на более низком, так и на более высоком уровне. На более низком уровне оно подавляет частную медицину. Рыночный спрос позволяет более гибко решать задачи по обеспечению людей жизненно необходимым. Но государство, например, начинает бороться с наценками на маски и термометры, и тем лишает производителей стимулов вкладывать достаточно средств в расширение производства. На более высоком уровне государство препятствует работе международных организаций, когда настаивает на приоритете национальных регуляций над их рекомендациями.
Также можно вспомнить примеры, когда в контексте эпидемий национальный уровень управления входит в противоречие с региональным. Так, недавно всплыл рассказ 2011 года о том, как федеральное правительство в Германии настояло на закупках землями огромного количества вакцины от свиного гриппа, а через два года большая часть закупленного оказалась просрочена, и её пришлось сжечь. В России изрядная доля расходов на здравоохранение также приходится на региональный уровень, но всё оно подчиняется федеральным регуляциям. Так что любое ЧП неизбежно будет вызывать конфликты из-за того, что рулят одни, а платят и несут ответственность другие.
Таким образом, можно предположить, что национальное государство в ближайшие годы будет подвергаться нападкам буквально со всех сторон, ведь эпидемии – это только один из примеров его неэффективности. Его суверенитет будут стремиться, с одной стороны, размыть в пользу глобальной бюрократии, вроде ЕС и других политических блоков, с другой в пользу местного самоуправления, с третьей в пользу международных общественных организаций, с четвёртой в пользу ТНК. Ну и нам, агористам, в этой мутной воде тоже наверняка удастся как-то поживиться.
Я уже отвечала на схожие вопросы минимум дважды: в самом начале существования канала, и существенно позже. Общий смысл ответов сводился к двум соображениям. Во-первых, в отсутствие государства у людей будет больше денег и пространства для манёвра, чтобы заниматься благотворительностью. Во-вторых, самое главное умение для тех, кто нуждается в чужой заботе и иных ресурсах – это умение быть благодарным. Трудно убеждать себя позаботиться о мизантропе, который уверен, что весь мир ему должен, зато очень легко – о няшке, которая умело почешет тебе в ответ ЧСВ.
Есть, конечно, разные кринжовые ответы о судьбе инвалидов при анкапе, например, известная ремарка Светова про цирк уродов, которого оказался лишён мир, когда государство его запретило. Разумеется, в данном случае дело не столько в государстве, сколько в обществе. Пропал массовый платёжеспособный спрос на то, чтобы пойти поржать над уродами, как бы они смешно ни кривлялись. Это стало стыдно, как многим стыдно ходить и в цирк с дрессированными зверями. Нравы поменялись, старая бизнес-модель стала малоприбыльной. Сейчас социально незащищённым не нужно пытаться вызвать брезгливую жалость или смех, чтобы добыть денег. Куда легче вызвать умиление, уважение или иную форму эмпатии.
Так, при прочих равных я куплю на улице товар у ребёнка или инвалида, затем будут просто старики, и лишь за ними – наиболее трудоспособные на вид. Упорство человека, который имеет гандикап, но пытается на равных конкурировать с остальными, вызывает сейчас скорее уважение, чем раздражение.
Но хорошо, что-то социально незащищённые группы от упразднения государства выиграют, но ведь что-то и потеряют? Да.
Скорее всего, городская среда при анкапе будут менее инклюзивной, чем при государстве в обществе с сопоставимым уровнем благосостояния – потому что на рынке, скажем, на уродование тротуаров тактильной плиткой вряд ли будет значительный спрос. Это государство может закатывать в асфальт безумные деньги ради гипотетических нужд крайне немногочисленных групп, пренебрегая интересами куда более многочисленных и более платёжеспособных сообществ (зачем обслуживать тех, у кого есть деньги, когда можно ограбить их под предлогом обеспечения инвалидов). Зато вполне допускаю, что при анкапе может оказаться оправданным появление кварталов, специально спроектированных именно под нужды маломобильных граждан: это дешевле, чем обустраивать целый город. Я бы, скажем, охотно снимала в таком квартале жильё на период ухаживания за маленьким ребёнком, а потом перебиралась в более ординарную обстановку.
Также, скорее всего, при анкапе социально незащищённым группам не придётся рассчитывать на некий гарантированный доход – но это, как я уже отметила, должно компенсироваться большей лёгкостью заработка. Эта компенсация может оказаться и недостаточной. Но точно так же можно заявить, что на свободном рынке не преуспеет и вполне здоровый, но некомпетентный работник – а в социальном государстве он бы неплохо чувствовал себя на пособии. Отсюда недалеко до размышлений о безусловном базовом доходе. Начиная с определённого достаточно высокого уровня благосостояния в обществе идея без разбору отсыпать всем подряд некий достаточный для проживания минимум, и тем ограждаться от раздражающей мелкой преступности, вызванной бедностью, начинает казаться весьма здравой и наверняка найдёт своих добровольных поклонников.
Извините, я снова на злобу дня, что вообще-то для моего канала о теории не очень характерно.
Год выдался весьма богатым на события. Настолько, что некоторые из них, казавшиеся очень важными при их наступлении, сейчас уже почти забыты. Ну кто помнит, что в самом начале года едва не случилась война между США и Ираном? Не случилась же, и ладно. Тем не менее, каждая подобная неожиданность, даже если с ней удавалось оперативно справиться, расшатывала лодку. Может быть, мировая экономика переварила бы очередную размолвку США и Ирана, но дальше случился коронавирус. Может быть, и он бы не вызвал мировой рецессии, но дальше рухнуло картельное соглашение между ОПЕК и РФ. Если мировая экономика удивительным образом переварит и это, завтра непременно случится новая хтонь, которая и сломает спину верблюду.
Одна из теорий бизнес-цикла, так называемая теория реального бизнес-цикла, утверждает, что кризисы случаются не из-за каких-то внутренних причин и накапливающихся противоречий в экономике, а исключительно в силу внешних шоков, которые резко меняют потребительское поведение. Не готова придерживаться этой теории в полной мере (в сущности, это приложение к теории экономических циклов идеи о чёрном лебеде Талеба), но трудно отрицать, что внешние факторы весьма значимы. Однако трудно отрицать и то, что внешние факторы становятся весьма значимыми именно тогда, когда накопилось достаточно внутренних противоречий.
И, будто нам мало внешних шоков, российское руководство вовсю суетится и во внутренней политике. Отставка правительства, первая волна поправок к конституции, вторая волна поправок, идея о том, что поправки к конституции обнуляют президентские сроки – всё это отражение активной мыслительной возни в верхах. Никто не знает, какие идеи выплеснутся на поверхность публичной политики завтра, зато совершенно очевидно, что в мутной воде хорошо ловится рыба. Нужно этим пользоваться.
Пресловутый плебисцит по поправкам в конституцию – это попытка зачерпнуть у народа хоть капельку легитимности. А раз нужна легитимность, значит, можно ожидать популизма. А значит, самое время оглашать общественный запрос.
Разумеется, я не знаю, какой именно запрос будет массово поддержан, потому что даже социологи могут дать лишь проценты поддержки по закрытому списку. Нам же пока предстоит этот список только вбросить.
Первое предложение я уже закидывала, в связи с кейсом Литреева: отмена статьи 228 УК РФ, по крайней мере, в части криминализации хранения без цели сбыта. Начинающийся обвал российской экономики даёт этой идее дополнительное подкрепление: сократив тюремное население на четверть, можно здорово сократить бюджет ФСИН.
Маловероятно, что удастся пропихнуть идеи по сокращению налогов – у нас целый бывший налоговик теперь премьер. Но вонять на тему непосильного налогового бремени всё равно нужно, чтоб хотя бы не порывались его усугубить. Зато есть шанс упростить регуляции – если подавать их под соусом бюджетной экономии. Например, попробовать поменять упразднение пожарного надзора на обязательное страхование от пожара. Или протолкнуть ослабление контроля за оборотом охотничьего оружия. Или отменить лицензирование разных видов деятельности.
Очень может быть, что удастся точечно расширить права местного самоуправления и вернуть кое-где выборы мэров.
Короче, именно сейчас у сторонников сокращения государства политическими методами появилась хорошая возможность в этом продвинуться. Если и не удастся добиться успеха по всем направлениям, то хотя бы наработать компетенции. А насчёт того, что Путин вознамерился править вечно, пока рано переживать. Может, он завтра заразится коронавирусом, а через месяц сыграет в ящик – незачем загадывать так далеко, Путин в наших раскладах сейчас вообще роли не играет.
С удовольствием прослушала лекцию Екатерины Шульман на Правоконе, посвящённую страхам, которые воздействуют на российское общество. Важнейшей категорией страхов лектор называет страх какой-нибудь неожиданной подлости со стороны государства. Это могут быть репрессии, повышение налогов, какие-нибудь свежие регуляции, или просто банальный обвал экономики, которым государство проиллюстрировало лекцию Екатерины Михайловны вот буквально на днях.
Анализируя природу этого страха, Шульман отмечает, что это не проявление темноты и невежества – напротив, это глубоко обоснованное недоверие как к мотивам находящихся у власти, так и к их компетенциям. Далее, правда, она зацикливается на том, как лучше координироваться, чтобы отстаивать свои политические права, но, думаю, стоит простить политолога за любовь к предмету своих штудий, не дающую ей, при всей критичности к государству, всё-таки разделять либертарианское мировоззрение.
В подобных ситуациях можно реагировать на обстановку по разному. Те, кто практикует агоризм, скорее мрачно прикидывают, какую можно извлечь выгоду из грядущего расширения чёрного рынка, и как этому расширению поспособствовать. Те, кто прикладывает усилия к смене режима, соображают, куда их сейчас лучше прикладывать, когда оно, возможно, вот-вот зашатается. Те, кто присматривает страну для бегства, соображает, есть ли смысл попытаться ещё немножко накопить, или заниматься этим здесь уже контрпродуктивно. К тому же, как верно отметил недавно Битарх, относительная свобода перемещения между государствами это отнюдь не норма, а для России так и вовсе аномалия, и непонятно, сколько она ещё продержится, её уже сейчас понемногу обрезают. Ну и, конечно, есть те, кто вот именно сейчас побежит закупаться долларами или бытовой техникой по старым ценам. Хотя, памятуя о бродящем по округе коронавирусе, возможно, куда больший процент сейчас реально начнёт затариваться консервами: это и вложение в относительно твёрдую валюту, и возможность пережить карантин.
В этом году российская нефтяная отрасль вряд ли принесёт бюджету значительные суммы, значит, выжимать бабло из граждан будут по полной. А это означает, что для минимизации потерь нужно не только стараться зарабатывать вчёрную, но и по возможности избегать светить деньги перед банками: банки для государства полностью прозрачны. Так что тем, кто пока не обзавёлся биткоинами, стоит уже сделать это, и начать практиковаться в расчётах между собой именно в этой валюте.
Наверное, это один из самых банальных моих постов за последнее время. Просто мне нужно было проговорить все эти страхи, хотя бы для самой себя.
Я начинаю публиковать перевод четвёртой части Механики свободы Дэвида Фридмана. Эта часть была написана ко второму изданию книги, между 1973 и 1989 годами, и задумывалась в качестве расширенного постскриптума к книге, отчего ровно так и называется. Написание после этой части ещё двух, похоже, автором изначально не предполагалось.
Как обычно, новая часть открывается стихотворным эпиграфом, в котором автор заявляет, что ему скучно разъяснять прописные истины тем, кто уже и так убеждён в истинности учения, а потому полезет-ка он лучше в область нерешённых проблем и пограничных вопросов либертарианства.
Глава 41 так и называется – Проблемы. В ней Дэвид Фридман подробно разбирает, почему бессмысленно пытаться вывести всё либертарианское учение из единого простого в формулировке базового принципа, которому дальше оставалось бы только следовать. Напротив, заявляет он вслед за Макиавелли: нет ничего, что было бы хорошо или плохо само по себе, но всё – смотря по обстоятельствам.
Глава 42, Мои убеждения. Здесь автор продолжает рассуждения предыдущей главы, разбирая вопрос о том, что если мы не можем вывести всё должное из одного базового принципа либертарианства, то не следует ли перейти к утилитаризму и начать требовать банально максимизировать совокупную пользу, неким загадочным образом калькулируя разнородные радости и беды. И хотя эту крайность он также в конечном итоге отвергает, всё же чувствуется, что экономический расчёт милее его сердцу, чем абстрактные моральные нормы. И это возвращает меня к моим собственным возражениям против стратегии убеждения этатистов в прекращении сотрудничества с государством, основанной на моральной аргументации.
Все мы знакомы со спецификой функционирования государства. Его основой является принудительная и неоспоримая власть над своими гражданами. Особенно это касается возможности регулирования их деятельности, применения к ним насилия и отнятия их средств через налогообложение.
Независимо от того, как реализованы правительственная система и политические механизмы, многие люди в той или иной мере всегда не удовлетворены текущим положением дел. И если в рыночной среде неудовлетворение решается попросту пересмотром заключённых договорённостей или сменой одного поставщика услуг на другого, то с государством всё не так просто. Человек не может так же легко сменить одно государство на другое, поскольку на его пути будут стоять экономические, культурные, языковые и другие барьеры. Из-за этого подобная смена вовсе лишена смысла, так как для большинства населения любого государства эти барьеры являются непреодолимыми, что делает сами государства организациями, конкурирующими за людей лишь в очень незначительной степени. Данный факт подтверждает монопольное положение государств и все вытекающие из этого негативные аспекты.
Нет также у отдельно взятого человека и возможности эффективно влиять на проводимую государством политику по отношению к нему самому. В рыночной среде он способен решать многие вопросы в частном порядке, тогда как в политической сфере его собственные интересы ничего не значат, он обязан подчиниться интересам других. И даже если на выборах победит политик, планы которого совпадают с его желаниями, или же он сам станет политиком, то это лишь даст возможность поддержать его интересы за счёт ущемления интересов других людей.
Как мы видим, институт государственности и политические методы управления, в противовес добровольным и рыночным взаимоотношениям, устроены так, что насильственное и принудительное подчинение одних людей другими попросту неизбежно. Фактически, деятельность государства равносильна деятельности насильника и грабителя. Впрочем, оно и возникло именно как кочевой грабитель, решивший осесть на определённой территории и насильственными методами насадить свою власть местному населению, о чём говорит нам теория стационарного бандита. Сущность государства полностью соответствует своему происхождению.
Что мы получаем из этого? А получаем мы то, что любой человек, поддерживающий институт государственности и политические методы управления, по факту, сам является насильником и грабителем. Ведь как ещё назвать того, кто оправдывает применение насилия и грабежа, кто считает их естественными явлениями? Конечно, являются ли насилие и грабёж плохими или хорошими явлениями – сугубо этический вопрос, и никакой из ответов на него нельзя определить как объективную истину. Однако это нам и не нужно, нам лишь необходимо чётко определить, кто является сторонником мирных и добровольных взаимоотношений, а кто поддерживает насильственное подчинение и грабёж.
Разумеется, в нынешних условиях большинство людей являются пассивными ассистентами насилия и грабежа, поскольку они воспринимают государство как естественный общественный институт. Именно раскрытие данного факта и позволит пошатнуть позиции существующей ныне системы. Ведь одно дело, когда люди поддерживают насилие и грабёж, сами того не понимая. Однако мало кто способен в открытую признать себя насильником и грабителем, это удел лишь меньшинства людей, которые не видят в подобном ничего плохого, для остальных же сами понятия насилия и грабежа в первую очередь ассоциируются с чем-то аморальным.
Используя все вышеперечисленные аргументы, мы можем сформировать психологическую стратегию продвижения идей свободы. Первым этапом является раскрытие факта того, что государство является преступной организацией, специализирующейся на насилии и грабеже. Дальше необходимо установить взаимосвязь между государством и его сторонниками. Поскольку государство является насильником и грабителем, то поддерживающие его люди – соучастники производимых им преступлений. Мало кто действительно хочет быть преступником и способен без каких-либо угрызений совести заявить (по крайней мере самому себе) о том, что он насильник и грабитель. Вышеизложенные факты, ввиду того что они раскрывают взаимосвязь между преступным государством и человеком, являющимся как минимум его пассивным сторонником, способны вызвать психологический дискомфорт и, возможно, даже чувство стыда за собственное соучастие у любого, кто считает насилие и грабёж аморальными. Таким образом, у любого миролюбивого и доброжелательного человека должны выработаться ассоциации «государство – бандит» и «сторонник государства – тоже бандит». После этого о поддержке государства со стороны такого человека уже не может быть и речи, оно для него будет, как минимум, непривлекательным, а возможно и вовсе отвратительным.
Комментарий Анкап-тян
Мне не близка риторика, обращённая скорее к эмоциям, нежели к логике, и я не вижу большой ценности в подобной аргументации, но ценность субъективна. Вполне допускаю, что какого-нибудь благонамеренного государственника эти доводы и впрямь смутят. Однако даже разделяя убеждение в том, что государство это зло, этатист будет верить, что государство – меньшее зло. Логика этатистов состоит в том, что без государства мы получим не мирный рыночный порядок, а разгул бандитизма, и лишь неприятные типы в полицейских фуражках как-то сдерживают этот самый разгул. Да, они и сами склонны к бандитизму, но сдержки, противовесы, общественный контроль и прочее бла-бла-бла.
Куда важнее, как мне кажется, способность продемонстрировать работу мирных рыночных механизмов в тех областях, которые слабо подвержены государственному воздействию, или где государство не справляется с теми обязательствами, которые оно на себя взяло и на выполнение которых идут нехилые бюджеты.
В общем, я бы ослабила посылки, приведённые в тексте. Не “любой пособник государства – бандит”, а “тот, кто отстаивает право государства продолжать тратить деньги заведомо неэффективно в той сфере, где есть работающая негосударственная альтернатива – вот он действительно сознательный пособник бандитов”.
Рада представить свежий ролик от Libertarian Band, открывающий третий раздел цикла про либертарианство. В этом разделе будет рассказываться о том, как работает безгосударственное общество. Ну а сегодняшний ролик описывает, при каких условиях безгосударственное общество сохранит устойчивость.
Сперва касаемся ранее разобранной повторяющейся дилеммы заключённого, затем мусолим уже неоднократно поминавшиеся здесь условия устойчивости анархии от Хиршлейфера, но на закуску всё-таки даём свой собственный ответ.
Дальше, надеюсь, будет только веселее, так что подписывайтесь.
Утопизм – это wishful thinking в области общественного устройства. Такой строй мышления приводит к уверенности, что желаемая картина мира, во-первых, достижима, и, во-вторых, устойчива. Надо только сделать героическое усилие, изменить всё к лучшему – а дальше конец истории. Жили они долго и счастливо.
Избежать утопизма просто. Достаточно опустить руки, сказать, что знаешь жизнь и видишь, куда ветер дует. Труп врага сам проплывёт мимо, надо только выбрать хорошую площадку для наблюдения.
История это пространство реализованных утопий. Кто-то построил свою личную, кто-то и для других, кто-то не сумел, но за него справились потомки. Утопии воплощаются, но нет истории конца.
