Либертарианство основано на естественных правах, почему Светов против них?
анонимный вопрос
В недавнем ролике Михаила Светова, которому и посвящён ваш вопрос, мне многое показалось странным. Раз такое дело, я сперва пройдусь по всему ролику, а затем уже перейду к теме вопроса, чтобы не делать два поста об одном видео.
Для начала, Светов использует определение анархии как гоббсовской войны всех против всех. Я не помню, использовал ли Гоббс именно слово анархия, мне скорее вспоминается термин естественное состояние. Впрочем, в нашем ролике про доктрину сдерживания я постаралась показать, что война всех против всех не является естественным состоянием общества, то есть гоббсовская (и световская) риторика базируется на сомнительном основании.
Также Светов использует слово права в качестве синонима слова привилегии, то есть ограничивается так называемыми позитивными правами. Об этом говорит его фраза “бойтесь людей, которые хотят наделить вас правами”. Либертарианский же дискурс обычно ведётся о негативных правах, они же свободы. Такими правами не наделяют, потому что для их осуществления человеку не требуются действия посторонних, вполне достаточно невмешательства.
Нападая на либералов, Светов подразумевает скорее прогрессистов американского толка, коль скоро в качестве иллюстраций использует заголовки про квоты для меньшинств и позитивную дискриминацию. В Европе они чаще зовут себя социал-демократами, и мне непонятно, зачем Светов вообще отделяет их от социалистов, говоря, что вот с этого боку нас давит социалистический сапог, а с этого либеральный, тогда как фактически ведёт речь об одном и том же социалистическом сапоге.
Ещё из интересного: Светов противопоставляет мораль и совесть, дескать, злые либералы вынули из человека совесть и заменили её моралью. Правда, Светов не определяет, что же такое совесть, и откуда она берётся, если не из опыта взаимодействия с другими людьми и памяти об их моральных оценках. Или он хочет сказать, что совесть это голос бога? Ну, в этом случае непонятно, что он имеет против естественных прав, понимаемых как божественные установления.
Ещё одна фраза, которую Светов употребляет в своём ролике: “где нет закона, нет и преступления”. Да, всё верно, преступление – это термин из позитивного права, которое есть система приказов. Есть приказ, некто преступил приказ, он совершил преступление. В частном праве никаких преступлений нет, есть ущерб собственности, нарушения контрактных обязательств и тому подобное, и тот, кому нанесён ущерб, волен противостоять этому и требовать компенсаций – или не противостоять и не требовать.
Таким образом, я бы сказала, что световский ролик – это просто жонглирование терминами. Определяем анархию так, как её ни один анархист не определяет, после чего как дважды два доказываем, что анархия это плохо, и даже что государство есть анархия. Всё логично, но ничего, кроме путаницы, мы на выходе не получаем.
Ну а теперь вернёмся к вопросу о том, растёт ли либертарианство из естественного права. Исторически – да, но на сегодняшний день это неважно, потому что человеческая мысль не стояла на месте. Мы можем выводить либертарианские принципы дедуктивно на базе законов логики: вот вам аподиктически верное высказывание о том, что человек принадлежит самому себе, теперь показываем, что любая попытка это высказывание опровергнуть неявно основывается на той самой посылке, которую мы пытаемся опровергнуть. У кого мозги не закипели, тот постиг дао и открыл естественное право. А можем рассматривать взаимодействия людей и показывать, какие стратегии поведения оказываются более выгодными и потому выживают в ходе естественного отбора. Этот утилитарный подход даёт нам те же самые либертарианские принципы, но в данном случае законы логики не торчат наружу с таким видом, будто они богоданные, а люди под ними суть объекты. Поэтому такой подход меньше раздражает ребят вроде условного Михаила Светова с их зацикленностью на этике, но больше – ценителей математической строгости.
Лично я сперва ознакомилась с Ротбардом и хоппеанским выводом принципа самопринадлежности, затем с Хайеком и фридмановским утилитарным обоснованием собственности, и предлагаю не спорить о том, кого любить больше – папу или маму. И праксиология, и спонтанные порядки – это два равно полезных методических принципа, давайте пользоваться обоими, по обстановке, а не уподобляться Светову, который настолько правый, что норовит отгрызть либертарианству левую ногу.
С экономикой все понятно – на основе блокчейн. А с идеологией как? Не в смысле партийных различий, а как самоорганизовываться? Кто производит политику?
Gastello
Если государства не будет, по каким законам будут судить преступников? И кто будет издавать законы?
Bvl72
С точки зрения устроителей государства, оно должно быть монополией на легитимное насилие и монополией на принятие окончательных решений. Это требуется для того, чтобы осуществлять две ключевых функции государства: грабёж и самоуправство, сиречь налогообложение и нормотворчество. И если в сфере экономики в общем-то понятно, что без грабежа лучше, чем с грабежом, и все экономические блага, которые тщится предоставить государство, частник на свободном рынке предоставит лучше и дешевле, то с нормотворчеством многие встают в тупик: кто же обеспечит соблюдение всеми единых правил?
К счастью, эту задачу и не нужно решать. Правила не обязаны быть едиными, они обязаны быть удобными. Представление о правилах вшито в человека буквально на биологическом уровне. Правила вырабатывают даже маленькие дети для игры в песочнице. Чем более устоявшейся оказывается компания, тем более чёткие и проработанные в ней правила. Правила появляются в любом чатике или ином клубе, и к ним реально апеллируют даже с большей серьёзностью, чем к государственным законам, потому что государственные законы пусть, вон, юристы изучают, а правила самим нужны.
Правила могут существовать в виде текста или просто множества умолчаний. За соблюдением правил может следить специально назначенный модератор, а могут просто все подряд. Правила могут быть неизменны, а могут регулярно пересматриваться. За нарушение правил могут выгнать из коллектива, двинуть по лбу канделябром или пробить одиннадцатиметровый по воротам. Но вот что точно никому не придёт в голову без государства, так это собрать в единый свод вообще все правила, от футбола и преферанса до порядка выноса мусора и мытья посуды в семье.
Тем не менее, для пущей технологичности создания правил, в основу их составления обычно закладываются некоторые общие принципы. Так, если в коллективе есть разные роли, для них могут быть предусмотрены разные типовые полномочия, а вот в рамках одной функции удобнее, чтобы её носители подчинялись одинаковым нормам, будь то футбол или организация производства. При организации состязания уместно озаботиться равенством условий для состязающихся, будь то преферанс или аукцион. Новичку уместно растолковывать действующие нормы, а пока не освоил, уместно не спрашивать с него по всей строгости, будь то стажировка на производстве или смягчённые уголовные наказания для подростков. Если для отслеживания соблюдения правил заведён судья, он не должен иметь интереса в судимом им процессе, либо он не должен иметь права судить самого себя.
Вопрос о том, как быть, если у разных групп будут разные правила, также надуман. Правила футбола и шахмат не конфликтуют, каждые созданы для своей игры, а если футболист и шахматист идут в бар, то они соблюдают уже правила поведения в баре. Если же вдруг оказалось, что люди находятся в ситуации, когда правил нет, или каждый привык руководствоваться своими, то они либо стараются друг друга не задевать, либо вырабатывают общие нормы. Так, молодожёны быстро отставляют в сторону то, чему их учили собственные родители, и формируют собственные нормы. Так, встретившись на горной тропинке, люди переглядываются и молча решают, кому прижаться к скале, а кому протискиваться мимо него ближе к обрыву. Так, фермеры договорятся между собой, сколько ждать, пока объявится хозяин заброшенного участка, прежде чем его уместно будет присвоить соседу, и как поступить, если прежний хозяин после этого всё же объявится.
Но, разумеется, в сложном и глобальном мире вполне могут существовать единые нормы для миллионов человек, или даже для всего населения Земли. Так, у популярных языков есть сотни миллионов пользователей, во всём мире прижилось совсем немного стандартов разъёмов для подключаемых к компьютерам внешних устройств, и всего один язык разметки для веб-страниц. Глобальные правила могут быть довольно детальными, и их выработкой могут заниматься целые консорциумы, в которые входит множество компаний. Соблюдаться же такие стандарты будут просто потому что так удобнее.
Некоторые толковые нормы содержатся и в существующих законодательствах отдельных государств, Некоторые из них продолжат существование и после государства, если использовать готовое окажется удобнее, чем разрабатывать с нуля.
Спорим, вы за пять минут сочините отличные правила для игры с этой картинки?
Сегодня была в Бангкоке, в храме изумрудного Будды. Делать там нечего: будда маленький, снимать нельзя, говорить нельзя, можно только стоять и думать о смысле всего сущего. Этим я и занялась. Никогда не увлекалась медитацией, поэтому не знаю, насколько это оказалось на неё похоже, но в какой-то момент я вдруг ухватила одновременно всю прекрасную и удивительную картину спонтанных порядков, как из следования людей простым правилам появляются сложнейшие и филигранно согласованные механизмы человеческого взаимодействия.
Было там и государство, и оно предстало тоже в образе чего-то очень похожего на спонтанные порядки. Ведь оно также вырастает из следования людей довольно простым и единообразным правилам, но образует сложнейшие и утончённейшие механизмы грабежа и обмана. Совсем уж банальностей вроде отождествления общества и государства с инь и ян, вечно борющихся и взаимопроникающих, в этом откровении не было, скорее, государство становилось всё более неотличимым от общества.
В общем, потом я вышла из храма, немного встряхнулась, и стала размышлять уже привычно, по-европейски.
Золоторёв определяет спонтанные порядки как устойчивый результат соблюдения людьми простых правил, который образуется непреднамеренно и полезен для членов общества. Слово “полезен” в этом определении отдаёт волюнтаризмом, и хорошо бы обойтись без него. Государство тоже образуется из соблюдения людьми простых правил, и с некоторых пор результат их соблюдения также стал довольно устойчив. Что это за правила?
Ранние государства образовывались из следования правилу “возьми в подручные ближнего и ограбь дальнего”. Такие государства, как верно отмечает Золоторёв, обычно бесследно исчезали вскоре после смерти основателя, и люди возвращались к привычному безгосударственному обществу.
Затем государства, закрепившись там, откуда людям некуда бежать, мутировали, то есть, в общем-то, стало меняться образующее их правило. Теперь оно стало таким: “есть особая порода пастырей, они вправе жрать овец, но за то обречены защищать их от волков”. Точнее, это я изложила идеологическое обоснование нового типа государства, а правило стало примерно таким: “если чуешь в себе силы вести стадо, стань пастырем, и оно твоё”.
Это чрезвычайно устойчивая конструкция, которая до сих пор прекрасно работает в патерналистских обществах, и особенно наглядно – как раз в Таиланде, где авторитет королевской власти весьма велик, критика короля немыслима, и при этом про каждого из королей с гордостью рассказывают не то, какие он земли присоединил и сколько пленников участвовало в его триумфе, а сколько он построил храмов, университетов и мостов.
Но в европейском обществе вызрели либеральные идеи, и государство снова мутировало, то есть вновь поменялось то правило, следование которому образует новый тип государства. Теперь оно звучит примерно так: “если убедишь лоха, что знаешь, как надо, то рули им”.
Так вот. Последовательное соблюдение этого правила должно приводить к государству исключительно травоядному и, в общем-то, безобидному, потому что если ты не убедишь лоха, что знаешь, как надо, то тебе придётся оставить его в покое. А если лоха убедил кто-то ещё, то это уже его дойный лох. То есть такое правило должно давать уже неоднократно поминаемую в этом канале панархию.
Просто со времён от французской и примерно до кубинской революции работал странный промежуточный вариант правила: “если ты убедил достаточно лохов, что знаешь, как надо, то возьми их в подельники и грабь всех, как сумеешь”. Понятно, что получающееся в результате государство оказывается весьма нестабильным: из лохов неважные подельники, да и разувериваются они довольно быстро – а отстёгивать им за соучастие в грабеже приходится прямо-таки до хрена. Это породило тотальный долговой кризис современных демократий, постоянные народные волнения по таким пустякам, которые подданными государства пастырского типа вообще были бы не замечены, и прочие симптомы неблагополучия.
Ну а следующей после панархии мутацией государствообразующей идеи закономерно должна стать (ладно, не закономерно, но в моём откровении это именно так) примерно такая формулировка: “не держи людей за лохов, и ты сможешь продать им больше”. А это уже, ребятки, анкап.
Я неоднократно определяла право как комплекс подходов к разрешению конфликтов. Золоторев идёт дальше и описывает его, как язык человеческого взаимодействия, то есть вообще все спонтанно складывающиеся правила, которым люди следуют при взаимодействии друг с другом.
Как в рамках моего определения, так и в рамках золоторевского, никакого гендерного равноправия нет. Ну вот не складывается оно спонтанно, в силу явных различий в подходах к человеческому взаимодействию, или даже хотя бы к разрешению конфликтов, если сузить тему до моего определения права.
Достаточно очевидной причиной того, что представители разных биологических полов норовят использовать разные подходы к взаимодействию, является то, что человеческое поведение во многом является гормонально обусловленным, а содержание гормонов у полов всё-таки разное. Но чем выше уровень абстракции правил, тем меньшую роль играют все эти различия, и это нормально. Так что требовать гендерного равноправия на уровне семьи – чертовски странно, а на уровне крупных сообществ – чертовски естественно. Тут нет противоречия, просто не надо пихать всюду абсолюты и заниматься прокрустикой (чёрт, я начинаю заниматься самоцитированием и изобретением собственного языка, скоро совсем окуклюсь до полной непонятности читателю).
Демократия – это самый гуманный и справедливый государственный строй, который только может предложить людям идеология коллективизма. Однако за многие века существования демократий у этого строя было отмечено множество неустранимых недостатков: неповоротливость, невозможность надёжного согласования групповых интересов, расточительность, склонность к сползанию в авторитаризм либо безудержный популизм, и многое другое. Проблема в коллективизме как таковом, именно благодаря ему демократия устроена так, как устроена, и имеет те недостатки, которые имеет.
Появление идеологии либерализма привело к возникновению такого странного неустойчивого гибрида, как либеральная демократия. Ей удалось исправить некоторые перегибы демократии, но заигрывание с правами меньшинств породило свои проблемы. Порочной остаётся базовая конструкция любого государственного строя: навязывание всем единого порядка.
Но людям попросту не нужно лезть в прокрустово ложе государства для того, чтобы успешно координировать свои действия. Любые правовые отношения могут устанавливаться ими самостоятельно, без навязывания третьими лицами, и ровно на тот срок, пока это требуется.
А теперь обо всём этом поподробнее
Как известно, невозможно жить в обществе, будучи свободным от него. Разделение труда даёт слишком большие выгоды, чтобы от него отказываться. Поэтому за время развития цивилизации люди успели накопить очень много рассуждений о том, как бы людям в обществе так половчее устроиться, чтобы иметь максимум выгод от кооперации, но терпеть с этого минимальные издержки. Одно из центральных мест во всех этих рассуждениях занимает такой феномен, как демократия. Этот способ организации общества имеет множество теоретических защитников, и является одним из немногих, который одни общества добровольно и сознательно пытались насадить другим ради их блага. Ещё древние Афины во время Пелопоннесской войны в 5 веке до нашей эры, захватывая очередной город противника, непременно устанавливали там демократическое правление, поскольку считали этот строй наилучшим, так что идея экспорта демократии отнюдь не нова. Подробнее об этом можно почитать у Фукидида. У него же в знаменитом пересказе надгробной речи Перикла можно прочитать самый красочный из когда-либо написанных панегириков демократии.
Фукидид, сын Олора, первый историк, претендующий на научность
Демократия как способ управления – это совершенно естественное развитие идеи юридического равенства. Любое сообщество юридически равных лиц закономерно приходит к тому, чтобы стремиться вырабатывать компромиссы более или менее демократическим путём. Это включает в себя, во-первых, право каждого высказать своё мнение и агитировать за него, а во-вторых, обязательство подчиниться мнению, которое поддержит большинство, и отстаивать это мнение так же, как если бы оно было его собственным. Ради чего меньшинство, чьё мнение не было принято демократическим путём, будет претворять в жизнь решение большинства, вместо того, чтобы, например, ударить в спину большинству в момент его слабости? Ради надежды получить компенсацию за своё сотрудничество, а также рассчитывая, что в следующий раз они, со своим мнением, окажутся частью большинства, и их решение точно так же будет претворяться в жизнь всем сообществом. Если надежда выглядит призрачной, то демократия превращается в тиранию большинства, а меньшинство либо терпит, либо по исчерпании пределов терпения противодействует его решениям, от покидания пределов сообщества и саботажа до прямой войны.
Раз уж зашла речь о тирании большинства, поговорим немного о ней. Казалось бы, отличная система! Меньшинство изгоняется, истребляется физически, лишается прав – в общем, перестаёт досаждать большинству, большинство превращается в единство, единство означает гармонию интересов, высокий уровень доверия в коллективе, а значит, решения воплощаются в жизнь быстро и эффективно, что ещё надо? Просто пусть хорошие люди убьют всех плохих, и заживём. Или, ладно, не надо даже убивать, достаточно построить стену, ввести визы, цензы, провести люстрации, ну вы поняли.
Ну, согласитесь, повесить сюда Михаила Светова было бы слишком банально
Проблема в том, что удачные практики закрепляются и становятся привычными. Удачно избавившись от внутренних врагов, общество не достигает гармонии, а с неугасающим энтузиазмом принимается искать новых. Зачем пытаться договариваться по какому бы то ни было пустяку, если тот, кто не разделяет мнения большинства – враг? Как можно договариваться с врагом? И действительно, революции начинают жрать своих детей, победители в гражданской войне принимаются составлять всё новые проскрипционные списки, церкви борются со всё новыми ересями – и несть покоя людям, для которых весь мир борьба. Опять же, изгнание врагов внутренних умножает число врагов внешних, а значит, надо ещё плотнее смыкать ряды и тратить на оборону всё больше ресурсов, а лучше бы превентивно напасть, конечно… Кажется, избыток нетерпимости обществу на пользу не идёт.
В качестве защиты от этого коллективистского безумия может работать такая концепция, как либерализм. Либерализм вытекает из простой идеи о том, что частные интересы важнее общих. Поэтому либеральные демократии уже не подразумевают произвола в формулировках решений большинства, но ограничивают такие решения некими неотъемлемыми правами человека. Главный недостаток идеи о существовании неотъемлемых прав человека, однако, заключается в том, с какой лёгкостью эти права отнимаются, поэтому то, что на бумаге выглядит либеральной демократией, на практике может оказаться хоть электоральной автократией (то есть всё той же диктатурой большинства), хоть ещё каким политическим гибридом. Но допустим, люди твёрдо настроены отстаивать права меньшинств. Что из этого вытекает? Удачные практики тиражируются, и вскоре оказывается, что пребывание в составе угнетаемого меньшинства даёт привилегии. Ну вот. Мы так старались не допустить диктатуры большинства, что находимся в шаге от диктатуры меньшинств, которые выясняют между собой, какое из них самое угнетаемое и, соответственно, самое достойное позитивной дискриминации. Большинство оказывается вынужденным послушно голосовать в интересах меньшинства, опасаясь, что иначе его обвинят во всех грехах. Кажется, избыток терпимости в обществе тоже даёт какие-то стрёмные результаты.
Долго решала, чем проиллюстрировать привилегированные меньшинства в либеральном обществе: ЛГБТ или исламистами. ЛГБТ победили с ничтожным отрывом.
Кстати, о диктатуре меньшинства. Постоянной проблемой демократий является сомнение в том, что решения действительно принимаются с учётом волеизъявлений большинства граждан. Так, например, в 19 веке в США во время выборов голосовало около трёх четвертей граждан, имеющих право голоса, а в 20 уже около половины. Неважно, связано ли это со снижением избирательных цензов, или со снижением общего уровня доверия демократически избранной власти. Важно, что у власти оказываются люди, представляющие меньшинство избирателей, но претендующие на то, чтобы говорить от имени большинства, и это работает против легитимности принимаемых решений.
Но даже если на выборы, скажем, под угрозой штрафа за неявку, как в Австралии, является подавляющее большинство, то и тут при наличии более двух альтернатив в силу вступает парадокс Эрроу, говорящий о невозможности корректного определения выбора большинства. Единственный способ выйти из-под действия парадокса – свести выбор к двум альтернативам, то есть отказаться от выбора между несколькими кандидатами в представители, а ограничиться референдумами с простыми вариантами «да» или «нет», что сравнительно неплохо работает в Швейцарии.
Нельзя также не упомянуть меритократический аргумент против демократии, который в вульгарной форме можно сформулировать как «голос профессора Преображенского равен голосу Шарикова». Система «один человек – один голос» в социумах с большим числом Шариковых быстро и надёжно превращает Родезию в Зимбабве. В долгосрочной перспективе это невыгодно и Шариковым, но они не сильны в том, чтобы думать на долгосрочную перспективу. Таким образом, и цензы оказываются нехороши, поскольку нарушают принцип юридического равенства, но и всеобщее избирательное право не лучше.
Ян Смит, борец за избирательные цензы, защитник Родезии от Зимбабве
Кстати, о долгосрочном планировании. Странно было бы не вспомнить в связи с этим аргументы против демократии от Ганса-Германа Хоппе. В своей книге «Демократия – низвергнутый бог» он рассматривает постепенную эволюцию обществ от естественной аристократии (решение вопросов делегируется тем, кто постоянно демонстрирует своё умение их решать) через монархию (право решения вопросов узурпируется сувереном, но систематическая некомпетентность суверена приводит к его свержению) к демократии (право решения вопросов узурпируется безликой бюрократической прослойкой, а на место суверена формально подставляется весь народ целиком). Монарх имеет горизонт планирования, сопоставимый со сроком его жизни и даже дольше, поскольку рассчитывает передать хозяйство своим потомкам. Демократически же избранный лидер думает не дальше срока выборов и более всего озабочен переизбранием, что легко видеть по росту социальных трат в бюджетах демократических стран в предвыборные годы. Именно сокращение горизонта планирования и размывание ответственности за принятие решений при демократии приводит к тому, что демократические страны наращивают без меры свои социальные обязательства, и имеют огромный государственный долг в мирное время. Монархи всё-таки обычно залезали в долги хотя бы из-за войн.
Ганс Герман Хоппе и его ностальгия по природной аристократии
Также сторонники диктатур любят пенять демократии на её медлительность, что особенно актуально в период войны. Собственно, сам институт диктатора, известный нам со времён Рима – это заплатка, призванная исправлять именно этот баг. Но на примере Рима мы также видим, как сугубо временное решение (диктатора выбирали всего на год) норовит становиться постоянным: диктаторские полномочия постоянно продляются, республиканские устои ветшают.
Вместо демократии
Мы рассмотрели уйму всяких аргументов о том, каким образом обустраивать общество не стоит, но давайте попробуем всё-таки ответить на запрос, сформулированный в начале статьи: как же людям организоваться в общество, чтобы иметь максимум выгод от кооперации при минимальных издержках.
Максимум выгод означает возможность объединяться в сколь угодно большие группы, применительно к масштабу задачи. Минимум издержек означает свободу не объединяться с теми, кто реализует задачу, на которую человек не намерен тратить время, силы и ресурсы. Также минимум издержек означает как можно более скромные расходы на поиск сообщества, занятого решением нужных задач, и простоту присоединения к нему. Иначе говоря, рецепт уютного, но продуктивного взаимодействия состоит в том, чтобы не навязывать всем решений, которые нужны лично тебе, и проводить свои решения только среди единомышленников. Место демократии занимает предпринимательская инициатива и мирная конкуренция альтернатив.
Таким образом, вместо сообществ, объединённых территорией, мы получаем сообщества, объединённые задачами и потребностями. Человечество оказывается не территорией, поделенной государствами, а конгломератом коммерческих компаний и общественных организаций. Коммерческие компании могут, объединяясь в консорциумы, вырабатывать некоторые отраслевые стандарты, совместно обсуждать возникающие проблемы, при необходимости создавать органы внутреннего арбитража. Общественные организации могут объединяться в лиги, ассоциации, конфедерации и так далее. Внутри этих зонтичных объединений также будут вырабатываться какие-то общие правила, протоколы взаимодействия и прочие добрые традиции. Но при этом в каждой конкретной коммерческой компании останется свой штат, свой стиль управления, своя структура, свои технологии, свой рынок. И в каждой общественной организации сохранится своя неповторимая атмосфера, свои конкретные задачи и наработки по их решению, свои способы самоорганизации.
Таким образом, каждый конкретный человек при такой организации общества, ставя перед собой цель, имеет богатый выбор средств. Во-первых, он может добиться своей цели полностью своими силами (например, накрошить себе салат из собственноручно выращенных овощей). Во-вторых, он может приобрести решение на свободном рынке у коммерческой компании (например, сходить в ресторан). В-третьих, он может обратиться к общественной организации, решающей эту задачу, и либо воспользоваться её помощью (обратиться за бесплатным супом), либо вступить в неё и решать задачу совместно (заняться раздачами бесплатного супа). В каждом из вариантов соблюдается добровольность взаимоотношений и сохраняется юридическое равенство между людьми, но при этом достигаются и все выгоды от разделения труда, благодаря которому вообще возможно хоть сколь-либо значимое увеличение благосостояния людей.
Такое состояние общества можно было бы назвать как-нибудь модно, вроде «система экстерриториальных контрактных юрисдикций», вот только это даже не юрисдикции, а просто спонтанные порядки, естественно возникающие в развитом свободном человеческом сообществе. В слаборазвитом несвободном обществе все эти спонтанные порядки тоже возникают, но их развитие подавляется, а потому происходит медленнее, но полностью остановить его невозможно.
Фридрих фон Хайек, отец спонтанных порядков
Осталось сформулировать последнее: что делать для того, чтобы этот способ организации общества стал доминирующим. В общем-то, в вопросе уже содержится большая часть ответа. Нужно больше практиковать добровольные взаимодействия, избегать принудительных; больше вкладываться в деятельность общественных организаций, стараться меньше кормить государство и других бандитов; покупать у тех, кто производит наилучший продукт, а не у тех, у кого предписано покупать. Ну и, конечно, вдохновлять других на аналогичную деятельность, как словом, так и личным примером. И это не менее великая и мессианская задача, чем продвижение идеи демократии.
Если я правильно понимаю, всевозможные правила/законы находятся в компетенции контрактной юрисдикции, которые могут на своей территории устанавливать любые правила, в том числе возраст совершеннолетия, и принимать хоть суд по шариату, и в принятии законов ограничены лишь NAPом в отношении других юрисдикций, т.е. субъектов, не заключавших с ними соглашения о соблюдении их правил. А тот институт (не знаю как назвать, если не государством) что юридически стоит над юрисдикциями, установлением подобных конкретных правил не озабочен, а лишь следит за соблюдением NAP. Допускаю, что могу катастрофически ошибаться, ибо с либертарианством знаком совсем недавно, и буду рад, если разъясните эти нюансы с юрисдикциями и их правом устанавливать на своей территории любые правила.
анонимный вопрос
Про контрактные юрисдикции мне уже приходилось отвечать. Вкратце: юрисдикция это не территория, а подсудность, контрактная же юрисдикция отличается от любой другой своим добровольным характером. Конкретные стороны конкретного конфликта согласились рассматривать своё дело в конкретном суде и заключили с судом контракт. Но мы сегодня в кои-то веки не про суд, а про правила, так что юрисдикции здесь вообще ни при чём.
Любой владелец территории теоретически может установить какие угодно условия, на которых он согласен терпеть нахождение на своей территории посторонних. Посторонние же могут как исполнять эти правила, так и саботировать их, если считают, что потенциальные издержки от санкций за саботаж ниже, чем издержки от исполнения правил.
Чем ближе устанавливаемые владельцем территории правила к тем, которые понятны и привычны людям, тем меньше ему придётся тратить усилий на то, чтобы обеспечить их соблюдение. Да, я могу установить на своей территории запрет на оружие, фотосъёмку и ношение одежды, но если потенциальные посетители моего пляжа ещё не привыкли к тому, что пляжи бывают нудистскими, то поначалу мне придётся вести долгую разъяснительную работу. И то не факт, что мне удастся убедить людей насчёт оружия и съёмки, возможно, они будут соглашаться только на то, чтобы раздеться, и тогда уже я сама сдамся и поменяю правила. Так из суммы множества частных пожеланий и поступков складываются спонтанные порядки, которые в итоге и составляют наше понимание нормы. Именно по этой причине и существуют все эти бесконечные обсуждения критериев нормального.
Какие-то критерии нормы становятся в результате множества частных действий практически повсеместными, получают чеканные формулировки и становятся общепринятыми принципами. Собственно, именно таким и является принцип неагрессии – это удобная конвенция, соблюдение которой уменьшает трение в обществе, а потому общества, которые его придерживаются, имеют тенденцию к преуспеванию. Ну а какие-то критерии нормы остаются чистой вкусовщиной. В одном комьюнити норма считать правосубъектным человека старше 16 лет, а в другом – любого члена племени, прошедшего обряд инициации, и пофиг, в каком возрасте он его прошёл.
Язык – это один из наиболее наглядных примеров того, что Хайек назвал спонтанными порядками. Нет никакого рептилоида из австро-венгерского генштаба, который бы мог изобрести с нуля язык для уймы людей, облучить их невидимым излучением, чтобы они этот язык усвоили, и затем уверенно утверждать, какие именно словоформы истинны, а какие суть мерзкое отклонение от нормы, связанное с экранирующими качествами шапочки из фольги.
Я уже довольно подробно рассказывала о языке, отвечая на вопрос об эсперанто, так что на этом покончу со вводной частью и перейду к короткому ответу на собственно заданный вопрос.
Конечно же, либертарианец может быть граммар-наци. В пределах своей сферы влияния он может настаивать на сколь угодно строгих стандартах общения, до тех пор, пока это не сопряжено с применением насилия. ыв пьмете мня дажесли я будусиьлн откльнтся, ат стндарта, но вам потребуется затратить на это понимание некоторые дополнительные усилия, поэтому рыночек диктует мне ориентироваться на текущие языковые нормы, которые в большинстве случаев соответствуют словарным. Опять же, язык, на котором я пишу, это во многом тот же язык, на котором я читаю. Увлекайся я поэзией эпохи династии Тан, вы бы непременно почувствовали это влияние в языке моих постов. Таким образом, граммар-наци можно понять: он желает читать на приятном ему языке и даёт сигнал обратной связи своему кругу общения. Если он делает это достаточно тактично, и влияние его авторитета велико, то многие даже будут благодарны ему за эту его деятельность по внедрению языковой нормы.
Вознесём же хвалы неутомимым борцам с энтропией, ибо дело их сколь благородно, столь и безнадёжно, а сами будем шпрехать, как сочтём для себя удобным, раминь!
(сейчас это называется сервитут, т.е. владелец частной земли обязан по закону обеспечить проход/проезд через свою собственность для транзитного трафика, прокладки водопровода, канализации, доступа к воде и т.п.)
Сам думаю что будет аналог концепции нейтральных (международных) вод в морском праве для транзита по земле, но как будут решать какую часть земли можно считать сервитутом?
Довольно легко можно представить себе, как в условиях абсолютизации прав частной собственности на землю некий землевладелец требует абсолютной неприкосновенности земли, не идя ни на какие переговоры. Человек имеет право на мизантропию, пока готов её оплачивать и не посягает на чужую собственность.
Однако очень сложно представить себе, чтобы подобной мизантропии придерживались коммерческие компании, особенно имеющие несколько собственников. Как правило, задачей компании является получение прибыли, а не доминирование и самоутверждение. Так что, если есть спрос на прокладку коммуникаций по территории компании, будь то кабель или дорожка, это, как правило, будет восприниматься как возможность нажиться на обеспечении спроса.
При анкапе легитимны любые добровольные транзакции, что же касается принудительных, то они также запросто могут происходить, но за них по умолчанию предполагаются извинения и компенсации.
Дэвид Фридман в “Механике свободы” приводит в качестве примера вполне оправданного поведения то, как заблудившийся путешественник вламывается в чей-то пустой дом, чтобы оттуда позвонить и вызвать помощь, но на прощание оставляет в доме наличные на сумму, достаточную для компенсации причинённого неудобства.
Но нам не нужно так далеко ходить, когда своя тайга под боком. Любое зимовье в тайге – это частная собственность, но двери туда не запираются, и там всегда хранится некоторый запас дров, круп и прочего снаряжения. Переночевать в зимовье может любой случайный прохожий, а перед уходом он подновляет запасы для следующего визитёра. Таков сложившийся спонтанный порядок. Никто специально не занимается принуждением к его соблюдению, просто эти правила приличия помогают людям жить. Общество, не вырабатывающее подобных порядков, менее успешно.
Тепло, сытно и спонтанный порядок
Точно так же и в Риме само понятие сервитута было изобретено без всякого государства, в рамках частного права, и нет никаких предпосылок к тому, чтобы считать, будто безгосударственное общество будущего окажется менее здравомыслящим, нежели безгосударственное общество прошлого.
Таким образом, при анкапе в слабозаселённых областях на страже потребностей людей в вопросах о транзитных территориях будет стоять умозрительный “медведь прокурор”, который блюдёт “закон тайга”, а в густозаселённых – стремление получать рыночную выгоду от обеспечения транзита через свою территорию. Участки же немногочисленных мизантропов, которые, хотя и будут неизбежно встречаться, как любые другие грубияны, в подавляющем большинстве случаев могут быть обойдены какими-либо альтернативными маршрутами.
Язык – это один из наиболее наглядных примеров спонтанного порядка, возникающего в обществе. У людей есть желание понимать друг друга, они используют для этого разные подручные средства, и в большинстве случаев это оказывается голос, хотя важная роль сохраняется также за жестами и мимикой. Удобство передачи информации голосом весьма велико, и эта удачная практика закрепляется в культуре, превращаясь в полноценный язык и постепенно шлифуясь: лексика тяготеет к усложнению, синтаксис к упрощению.
В каждой достаточно изолированной популяции людей складывается свой язык. В миниатюре вы это можете видеть даже на примере собственной семьи, где наверняка есть множество идиом для внутреннего употребления, не используемых во внешнем мире. Вместе с тем, по мере глобализации проявляется и обратный тренд – к унификации языка, ведь теперь есть необходимость понимать не только ближайших соседей, но и тех, с кем контакты случаются весьма эпизодически, а долгой притирки с выработкой протокола общения – не было.
Эсперанто – искусственно созданный язык, предназначенный как раз для выполнения этой задачи: помочь взаимопониманию в глобальном мире с минимальными общими издержками на изучение языка. Судьба эсперанто сложилась примерно так, как могла бы сложиться судьба биткойна, появись он в мире с золотым стандартом. Да, биткойн удобнее для переводов, чем золото, но где его золотое обеспечение? Зачем нужны ещё одни независимые от доверенного посредника децентрализованные деньги, если уже есть и активно используется золото? Так же и с эсперанто: да, можно изучить и его, став одним из сотен тысяч носителей языка, но тот же английский распространён по миру не хуже, и носителей у него миллиарды, причём для сотен миллионов это родной язык.
Так что идея, безусловно, остроумная, заслуживает огромного уважения, но естественным порядком люди за этой идеей не пошли. Однако смысл учить эсперанто, безусловно, есть – некоторые, вон, учат синдарин, и носителей этого искусственного языка в мире наверняка больше, чем какого-нибудь вепсского. Значит, кому-то это нужно.
Конечно, принудить человечество общаться на эсперанто – это решаемая задача. В конце концов, в мире есть прецеденты, когда ирландцы искусственно воссоздали свой гэлик, а евреи иврит. Но издержки для тех, кого будут к этому принуждать, окажутся весьма велики, и я бы предпочла, чтобы общество обходилось без подобного изнасилования спонтанных порядков – незачем это, естественная конвергенция языков и развитие машинного перевода справятся с задачей куда проще.
Мэйнстримный урбанизм это концепция, согласно которой города должны обустраиваться методами централизованного планирования, но планированием должны заниматься не какие-нибудь лоббисты, а эксперты на базе актуальных научных разработок. То, что научные разработки настоящего могут противоречить научным разработкам прошлого, урбанистов мало смущает. В конце концов, это вполне обычное явление, когда каждый следующий электрик, приходящий чинить проводку, первым делом интересуется в пространство, какой мудак эту проводку делал до него.
Разумеется, либертарианцы могут концептуально одобрить только урбанизм, основанный на экономической теории, иначе говоря, на идее о том, что не следует мешать рыночку решать такие по настоящему сложные вопросы, как обеспечение спонтанного порядка в крупном городе – то есть то, что он как раз лучше всего и умеет.
Так что либертарианский урбанизм это максимально полная приватизация всех общественных пространств в городе и максимально полная дерегуляция взаимодействия между собственниками городских пространств.
Поддержка добровольными пожертвованиями понравившихся инициатив – это как раз пример работы спонтанного порядка, когда процветают те проекты, которые лучше всего удовлетворяют желания потребителей. Вы знаете, что делать: 1A7Wu2enQNRETLXDNpQEufcbJybtM1VHZ8
