Не проходит и дня, как в очередной раз натыкаюсь на фразу «анкап это утопия», «манямирок», «розовые пони». Те, кто так пишет (обычно это авторитарно-правые консерваторы и традиционалисты), видимо, предполагают, что тем самым они защищают стабильность. На самом же деле они лишь способствуют тому, чтобы неизбежные изменения прошли по самому жёсткому для них же самих сценарию.
Заглянем в историю. Что говорили про идею федеративной республики и разделения властей в начале 18-го века? Это утопия, федеративная республика невозможна, и как вы смеете оскорблять короля! Что про неприемлемость рабства и крепостного права в начале 19-го века? Это естество природы, вы утописты! А про избирательное право для женщин в середине 19 века? Это утопия, откуда у женщины политическая позиция, она проголосует, как скажет муж. Может с правами чернокожих и ЛГБТ в 1950-е было иначе? Вы там что, грибочков объелись, и видите манямирок с радугой?! Не видите – люди разного цвета, так с какого перепугу чёрного обслужат в баре для белых?
Каждый раз, когда появлялась какая-то новая общественная идеология, консерваторы до последнего не хотели её признавать. Общество доходило до крайней точки, когда терпеть статус-кво было уже невозможно, после чего необходимые реформы проводились без отладки, нахрапом, сразу во всей стране. Это неминуемо вызывало перегибы, огромные жертвы и страдания, экономический ущерб, приводило к появлению привилегий в пользу ранее угнетаемой группы (сейчас консерваторы в странах первого мира жалуются, что их преследуют за критику ЛГБТ, но это лишь естественная ответочка за их же прежний беспредел; пепел Алана Тьюринга стучит в сердца квир-активистов). В итоге консерваторы каждый раз получали то, чего больше всего не любят — радикальные изменения, хаос, репрессии. А могли бы иметь мирное развитие…
Как это относится к либертарианству? Сейчас многие либертарианцы вполне удовлетворились бы невмешательством охранителей в самоуправление на местах. Люди охотно занимали бы бесхозные земли, экспериментировали бы там с удобными именно им социальными порядками, и не покушались бы сразу на столицы. Это очень умеренная повестка, от которой ни у кого не должно возникать прямого неудобства. Различные практики общественного устройства на этих территориях могли бы эволюционно отлаживаться и постепенно приходить в крупные города уже в зрелом виде, не вызывая потрясений.
Так нет же, эти вигиланты бдят, пресекая любую самодеятельность, от нетрадиционных сексуальных практик и аморальной музыки до неформального бизнеса и самоорганизующихся общин – и ведь дождутся же, когда их начнут бить на улицах, когда произойдёт обрушение государства с дефолтом по социальным обязательствам, снижение ВВП в несколько раз, обнищание, появление бандитских крыш, которые, как предсказывает Лакси Катал, станут прообразом ЭКЮ. Не зря существует известная шутка, что Николай II должен быть награждён орденом Ленина посмертно за героические усилия по доведению общества до революционной ситуации. Сейчас консерваторы, как и век назад, совершают ту же самую ошибку, которая стоила стране десятков миллионов жизней, начиная с них самих.
Можно по-разному относиться к правдивости описанных в Библии сюжетов, но их философский смысл это не отменяет. Довольно интересная идея была описана в книге «Исход», известная как «Десять казней египетских». Она по сути рассказывает идею применения стратегии, известной сегодня как «deterrence by punishment» или доктрина сдерживания (ДС), за два тысячелетия до исследований корпорации RAND в середине 20-го века.
Этот библейский сюжет, в современных терминах, описывает борьбу за право на сецессию определённой группы меньшинств от государства. Тем кто не читал Библию или уже не помнит о чём речь, напомним его суть. В Древнем Египте евреи были на положении рабов, фараон категорически отказывался их отпускать. Моисей, глава еврейской общины, пригрозил фараону несчастьями для него самого и его подданных пока, тот не согласится отпустить евреев. Эти несчастья («казни египетские») с каждым разом становились всё более тяжёлыми — от вполне безобидного покраснения воды в Ниле и нашествия жаб до смерти младенцев-первенцев у фараона и его подданных. Девять раз фараон отказывался отпускать евреев, на десятый отпустил.
Таким образом, фараон непрерывно инициировал агрессию по отношению к евреям, удерживая их в рабстве. Издержки по их удержанию были минимальными, прибыль огромная. После начала Моисеем «кампании сдерживания» издержки фараона стали постепенно нарастать (соответственно, прибыль и моральное удовлетворение от удержания евреев стали снижаться). В определённый момент издержки удержания превысили совокупную прибыль от их удержания, и фараон сдался.
Как это можно применить к современности? Очень просто — считать всех сторонников этатизма своими врагами, постоянно инициирующими агрессию против нас через институт государства. Постоянно повышать издержки инициации насилия, пока выгода от зарплаты, социального положения или морального удовлетворения не станет меньше ущерба, который будет им наносится.
Кто-то призывает бить цепями оппозиционеров? Фото, имя и адрес появляются в свободном доступе, и у такого человека заканчивается спокойная жизнь. Бабки из отрядов Путина вламываются в ваш офис? Имеете полное право применить против них хотя бы перцовый баллончик (хотя, конечно, безопаснее будет обладать при этом лицензией охранника и договором со штабом Навального, куда эти бабки вламываются). Учителя в школе называют вас пятой колонной и врагами народа? Их фото появляются в подъездах, каким-то странным образом заедает замок во входной двери, приходится покупать растворители для очистки двери и стен, просыпаться от ударов снежка в окно, и так далее.
Конечно, этого недостаточно, ведь Моисей не только просил Господа о насылании казней, но и увещевал фараона. Так что нужно не только выражать своё фи сторонникам государства, но и разъяснять желаемую альтернативу, и поощрять за раскаяние, иначе насылаемые казни будут видеться им бессмысленной травлей, и это лишь ожесточит их, или вгонит в пучины апатии.
Среди либертарианцев существует твёрдое убеждение, что наличие в стране свободы слова по принципу американской первой поправки к конституции – это однозначное благо, помогающее нам бороться с этатизмом. Но так ли это на самом деле, либо же это хитро спланированная ловушка, помогающая властным элитам США избегать революций уже почти два с половиной века?
Посмотрим на судьбу известных антиэтатистов в США, которые начали представлять сколько-нибудь значимую угрозу государству. Джим Белл (Jim Bell), создатель и евангелист идеи «рынка убийств» (assasination market) был заключён в тюрьму за «уклонение от налогов». Ларкен Роуз (Larken Rose), известный анкап, тоже оказался «на бутылке» за налоги. Историю с Джулианом Ассанжом и сексуальными обвинениями думаю не стоит напоминать, и так все знают.
Какой из этого можно сделать вывод? Если твои слова представляют реальную опасность для стационарного бандита, предлог для репрессий найдётся всегда, репрессировать именно за слова ему не обязательно. Думаете, что будет, если напечатать в New York Times рекламную полосу с текстом «Государство — стационарный бандит! Панархия — основной путь к свободе!»? Готов поспорить, что на следующий день ФБР найдёт у заказавшего такую рекламу активиста детское порно или наркотики. Или окажется, что он любит поиздеваться над своей собакой и вообще не прочь употребить её в пищу. К сожалению, большинство активных борцов с государством в США этого не понимают.
В России совершенно другая ситуация. Власти репрессируют напрямую за политику, и даже не особенно маскируются. У нас есть удобные экстремистские статьи с крайне размытой содержательной частью, позволяющие посадить кого угодно за что угодно, так что подкладыванием детского порно активисту можно и не заморачиваться. Из-за этого все активные борцы с государством с самого начала своей деятельности используют VPN, левые симки, шифрование, посредников, никогда не показывают своё лицо. В результате по сложности поимки такой активист равен профессиональному хакеру, так что проще заработать звёздочки на поиске экстремизма вконтакте. То, что настоящий борец с государством действительно может быть для государства опасен, следователя не волнует: не его уровень ответственности. Чем большее давление оказывают власти, тем больше методов анонимизации будут использовать борцы с государством и тем быстрее его территориальная монополия будет разрушена. Чего не скажешь про страны, где люди ещё верят в свободу слова.
Комментарий Анкап-тян
Вчера Вэд Нойман выпустил статью, где отвечал на комментарий Лакси Катала по вопросу о тупике по имени жопа: чем легче власть, тем охотнее люди ей отдаются.
Как мы можем видеть, мнения по поводу того, что выгоднее для сторонников полного упразднения государства – открыто репрессивное дискредитирующее себя государство, или же его либерализация, с потенциальным повышением уровня доверия к нему – разделились. Битарх и Лакси Катал считают, что принцип “чем хуже, тем лучше” работает: чем хуже государство, тем проще убеждать людей, что оно не нужно вообще. Я вслед за Вэдом полагаю, что аппетит приходит во время еды, и стоит начать теснить государство, как не захочется останавливаться, особенно если на каждом этапе реформ жизнь реально будет улучшаться. Это особенно актуально в странах, где нет развитой культуры уважения к оппозиции, и противника принято добивать. Начнёт прогибаться государство – и его добьют.
Так что мне кажется странным соображение о том, что если государству для репрессий нужно искать обходные пути, а прямой путь заказан – то это плохо. Наоборот, это лишь повод перекрывать те самые обходные пути. Свобода слова есть – надо использовать её, чтобы прекратить преследование за преступления без потерпевших, вроде хранения детского порно, или употребления наркотиков, а любые трепыхания государства на этот счёт применять для разжигания ненависти к самому этому институту, который вместо того, чтобы пытаться оправдывать своё существование уж не знаю какими полезными вещами, продолжает настаивать на своём праве репрессировать широкий круг лиц по собственной инициативе, без просьбы пострадавших.
Сторонники авторитарной власти иногда пугают либертарианцев системами с искусственным интеллектом (ИИ). Нам пытаются доказать, что после их внедрения вся наша борьба станет бессмысленной, ибо государство сможет моментально обнаруживать и пресекать в зародыше любую оппозиционную деятельность.
Только вот ИИ, как и любая другая технология, это обоюдоострый меч — как стационарный бандит может её использовать против нас, так и мы можем её использовать против власти. Использование ИИ для деанонимизации силовиков проектами «Сканер» и «Русский слон» – это только один из возможных примеров.
Также подобные системы имеют свойство к ложным срабатываниям (false positive). Это непреодолимое свойство ИИ можно использовать умышленно, вводя постановку ложных целей для перегрузки системы. Не самой нейросети, а следственных органов и силовиков, которым придётся тратить усилия на расследование ненастоящих дел, пропуская мимо настоящих оппозиционеров. А если в качестве ложных целей подставлять политиков, вся система стационарного бандита пойдёт вразнос.
У Алексея Шустова в книге “После государства”, изданной в 2008 году, приводится (стр. 66-67) перечень вопросов, которые в предложенной им панархической модели не решены. С тех пор мысль на месте не стояла, и мы с Битархом предлагаем краткие намётки решений по этим вопросам.
1. Как организовать охрану границ? Как построить и как финансировать вооружённыесилы, призванные защитить страну от силовых посягательств извне?
Напомним, что шустовская модель – это построение панархии в отдельно взятой России без развала её на территориальные единицы, поэтому проблема внешних границ в таком полигосударстве сохраняет актуальность.
Охрана границ в мирное время – вещь довольно бессмысленная. Блокировать или облагать пошлинами трансграничное движение товаров в полигосударстве не выйдет – достаточно существования одной-единственной ЭКЮ, предлагающей свободную торговлю, и весь поток пойдёт через этот внутренний офшор. То же относится к визовому режиму. Отдельные ЭКЮ могут обеспечивать бойкот некоторых товаров, людей и информации для своих клиентов, но это осуществляется на потребительском уровне, а не через пограничный контроль.
Что касается защиты от военного вторжения, то самое важное в оборонной доктрине – наличие граждан, которым будет, что защищать. Пример Украины показывает, что даже при очень неблагоприятных стартовых условиях самоорганизация граждан творит чудеса. Если же в ряде юрисдикций страны существует свободный оборот оружия, то это существенно упрощает задачу. Однако подобное ополчение плюс частные военные компании способны справляться скорее с задачами территориальной обороны. Между тем доктрина предотвращения нападения через создание персональной угрозы для лидеров страны-агрессора способна ещё больше снизить риски. При наличии минимальных способностей к координации правительства сумеют договориться о совместном финансировании соответствующего проекта высокоточного неядерного оружия средней дальности, или ещё каких-нибудь сюрпризов в том же духе.
2. Как организовать
международные отношения? Кто и на каком
основании будет представлять страну
во взаимодействии с иностранными
государствами?
Международные отношения – это демаркация границ, порядок выдачи преступников, визовый режим и всякие там пошлины.
Что касается границ, то здесь территориальным государствам придётся трудновато, ведь их граждане тоже, скорее всего, начнут заключать договоры с ЭКЮ, и хорошо если с приписанными к соответствующей территориальной юрисдикции, а то ведь с них станется договориться и с транснациональными ЭКЮ. Сотовая связь работает в приграничной полосе в обе стороны, точно так же и порядки в приграничной полосе будут взаимопроникать, ещё более размывая понятие территориального государства.
Порядок выдачи преступников актуален лишь в ситуации заметных отличий в правовых системах и особенно в правоприменении. Здесь неизбежен торг, в котором более влиятельные юрисдикции будут иметь преимущество, но влияние есть субстанция нестабильная, и распределяется неравномерно. В общем, будет то же, что сейчас, только ещё динамичнее. По крайней мере, в ситуациях явной несправедливости общественное возмущение будет иметь большее значение для контрактных юрисдикций, чем для нынешних демократий.
Пошлины, как было показано выше, если и будут, то только односторонние, со стороны монопольных территориальных образований, полигосударство позволить себе таможню не может.
3. Как организовать
эффективный отпор попыткам внешних сил
финансово-экономического сектора
разогреть противоречия между разными
правительствами [ЭКЮ] и истощать страну,
играя на этом?
Можно себе представить, как условный зарубежный Путин спонсирует в России консервативные ЭКЮ, топящие за духовные скрепы, и клиентом такой ЭКЮ оказывается становиться более выгодно. А клиентам либеральных ЭКЮ он, например, не даёт визы и запрещает инвестиции в свою вкусную сырьевую экономику. Обычно такое приводит к тому, что рыночек решает за создание имитационных структур, которые демонстрируют вовне те черты, за которые готовы платить, но на внутреннее содержание забивает: во-первых, это дешевле, во-вторых, на это нет внутреннего спроса.
Да и свет не сошёлся клином на одном-единственном зарубежном Макиавелли, так что те ЭКЮ, которые ему не любы, будут сотрудничать с кем-то ещё.
4. Как решать
вопросы экологии?
Каждая юрисдикция решает эти вопросы на свой лад. Либеральная отдаёт на откуп собственникам, которые, в свою очередь, страхуют риски в страховых компаниях. Социалистическая поддерживает надзорные организации, которые хлебом не корми, а дай штраф выписать, или взятку пожирнее стрясти (взятка не будет дороже страхового полиса, иначе субъект сбежит к либералам). Зелёные могут основать свою юрисдикцию, где потребители будут поддерживать рублём экологичных производителей и бойкотировать тех, кто забивает на экологию.
Ну а отрицательные экстерналии, возникающие как результат экологических бедствий, куда более эффективно компенсируются через суд при наличии конкурирующих юрисдикций, чем в условиях монополии, отягощённой конфликтом интересов в виде госсобственности.
5. Как поступить
с объектами культурно-исторического
наследия народа, чтобы гарантировать
их сохранность?
Объекты культурно-исторического наследия приносят прибыль благодаря тому, что они интересны туристам. Для того, чтобы они сохранялись, надо, чтобы их было выгодно сохранять. Для этого, в свою очередь, нужно, чтобы владельцы этих объектов получали выгоду от туризма. Такова типично либеральная логика, благодаря которой владелец каждого конкретного потенциально интересного туристам объекта сам решает, выгоднее ему пытаться заработать на потоке туристов, или же использовать объект как-то иначе, например, снести и возвести что-то ещё. В результате работы такого подхода образуется достаточно пёстрая застройка, где старина соседствует с современностью.
Другие ЭКЮ могут вводить регуляции, не позволяющие разрушать исторические памятники, но им придётся как-то компенсировать их владельцам это неудобство, иначе они сбегут к либералам. Так что в ЭКЮ любителей старины неизбежны налоги на содержание памятников. В результате за счёт стороннего финансирования смогут сохраниться и те памятники, прямая монетизация которых затруднена.
Свой вклад в решение задачи внесут и такие организации, как ЮНЕСКО, которые до известной степени способны повлиять на туристические потоки путём наклеивания ярлыков: вот это объект всемирного наследия, а это нет. Впрочем, подозреваю, что скоро влияние ЮНЕСКО на турбизнес станет ниже влияния условного TripAdvisor, и незачем будет спонсировать за госсчёт этого бюрократического динозавра.
6. Как регулировать
отношения в области природных ресурсов,
особенно таких специфических, как вода,
воздух, морские биоресурсы (перемещающихся
по территории, а потому не привязанных
к координатам в пространстве)?
В своё время охота и собирательство проиграли экономическое соревнование земледелию и скотоводству в силу своей низкой эффективности. Точно так же по мере удорожания халявной пресной воды, халявной морской рыбы и халявного чистого воздуха станет выгодно промышленное производство этих ресурсов вблизи мест их потребления. Короче, это вообще не вопрос юрисдикций, а чисто технико-экономический вопрос.
7. Как регулировать
отношения в местах высокого скопления
недвижимой собственности, где действия
одного собственника могут повлиять на
существенные характеристики имущества
собственника-соседа (например,
строительство зданий, загораживающих
уже существующие)?
Конечно, такие вопросы удобнее решать в рамках функциональных юрисдикций, таких как ассоциации домовладельцев. В рамках шустовской модели подобное не предусмотрено, поэтому вопрос оказывается в сфере разбирательства между различными юрисдикциями, и здесь трудно предсказать, какие сложатся практики.
8. Как организовать эффективную защиту от картельных сговоров сильнейших игроков разнообразных рынков, имеющих предрасположенность к монополизации?
На свободном рынке монополия образуется, только если общий размер рынка сопоставим с оптимальным в плане производительности труда размером компании. Во всех остальных случаях монополизация невыгодна, и может быть либо предпринимательской ошибкой, которая быстро разорит компанию, либо эта монополия навязывается при помощи насилия, что уже не имеет отношения к свободному рынку. Так что эффективной защитой от монополизации является именно свободный рынок, и в ситуации конкурирующих юрисдикций со свободным входом и выходом предпосылок для того, что рынок будет свободным, куда больше, чем при текущем положении дел.
9. Как противодействовать попыткам асоциально настроенных лиц (тех, кого сейчас называют преступниками) расшатать систему обеспечения общественной безопасности,построенную на принципе равноправных договоров, и добиться выгодного для них хаоса?
Свобода владения оружием и право на самооборону творят в этом плане чудеса. Отдельные ЭКЮ, которые не признают за своими клиентами права самостоятельно оказывать вооружённое сопротивление насилию, будут вынуждены действительно прилагать все усилия для подавления вооружённого насилия при помощи профессиональной полиции, в противном случае они растеряют лояльность клиентов, и те уйдут в юрисдикции, которые хотя бы не путаются под ногами.
Ну а потенциальный правонарушитель не всегда может сходу определить, к какой юрисдикции относится его потенциальная жертва, и, соответственно, готова ли она оказать отпор. Так что даже одна ЭКЮ, позволяющая вооружаться своим клиентам, уже становится положительной экстерналией для остальных.
Заголовок выглядит очень странно, не правда ли? Казалось бы, идея национального суверенитета берёт начало в Вестфальском мирном договоре, когда после Тридцатилетней войны было решено: каждый правитель суверенен на своей территории и сам разбирается со своими внутренними вопросами, а соседям до этого не должно быть дела. Именно Вестфальский мир породил государство современного типа с его территориальной монополией.
Однако к девятнадцатому веку идея суверенитета правителя переродилась в идею суверенитета нации, поскольку власть правителей более не ассоциировалась с божественным правом и была вынуждена оправдывать себя народным волеизъявлением. Ради величия нации оказалось удобно развязывать куда более кровопролитные войны, чем какая-то несчастная Тридцатилетняя война. Бог воевал на стороне больших батальонов, национальные государства старательно укрупнялись, обзаводились колониями – и мир, в общем-то, двигался к тому, чтобы оказаться поделенным между считанными единицами стран, которым далее предстояло столкнуться в последнем и решительном бою, где и определился бы мировой гегемон и образовалась единая мировая держава. По крайней мере, если бы свободный рынок способствовал образованию монополий, именно так бы и произошло. Но вместо этого Первая мировая война привела к развалу четырёх континентальных империй, а после Второй мировой войны колонии принялись отваливаться и у всех прочих великих держав.
В ООН уже официально закреплён равный статус всех стран, а принцип территориального суверенитета оказался официально дополнен прямо противоречащим ему принципом права нации на самоопределение. В сущности, это обесценило вестфальские принципы, и с тех пор число стран в мире продолжает возрастать. Также на мировую арену вернулись старые добрые традиции вторжений ради установления прогрессивных порядков, заменивших не особенно актуальные ныне религиозные войны.
В мире всё ещё намного больше этносов, чем государств, поэтому разваливаться по этническому принципу страны могут ещё довольно долго. Вместе с тем, для людей стимулом к размежеванию становятся не этнические различия как таковые, а прежде всего разница в культурах. Но культурных общностей ещё больше, чем этносов, они возникают и мутируют постоянно.
Простота перемещения людей, товаров, денег и информации приводит к тому, что любые территориальные границы становятся всё более проницаемыми, а само их существование – всё менее осмысленным.
Пока неясно, как скоро и в результате какой цепочки событий мэйнстримом станет представление о праве культур на самоопределение, как это ранее случилось с нациями. Чисто логически же нет никаких оснований, по которым некая группа лиц, выбранная по более или менее произвольному критерию, имеет право на суверенитет, а иная группа лиц или даже вовсе один человек – не имеет.
Этот вопрос довольно подробно разобран в “Этике свободы” Ротбарда, позволю себе небольшую цитату оттуда:
Можно задать более серьезный вопрос: признает ли сторонник доктрины laissez-faire право региона страны отделиться от страны? Законно ли для Западной Руритании отделяться от Руритании? Если нет, то почему? А если да, то тогда каким может быть логическое завершение разделения стран? Не может ли отсоединиться маленький район, затем город и часть этого города, затем жилищный массив, наконец, определенный индивид? Признание какого-либо права на отделение при отсутствии его логического завершения, ограничивающего право на индивидуальное отделение, которое логически ограничивает анархизм, приведет к тому, что индивиды смогут отделяться от государства и нанимать свои собственные защитные агентства, а государство разрушится.
Таким образом, выстраивается чёткая траектория развития общественных отношений: от суверенитета личностей над подданными через суверенитет всё более мелких групп к суверенитету каждой индивидуальной личности, с полным изживанием самой категории подданства. И если некогда лишь несколько сотен человек во всём мире могли заявить, что государство это я, то в обозримом будущем такое сможет с полным правом сказать про себя каждый.
Каждый раз, когда мы поминаем доктрину сдерживания, это вызывает дискуссию. В первый раз поговорили с ведущим канала Антигосударство, а сейчас зацепило Александра Елесева, ведущего канала Доброум. Стало быть, идея спорна, и стоит продолжать вносить ясность, но не слишком долго, чтобы читатель не заскучал.
Александр далеко не первый, который высказывает этот упрёк: «Вы собираетесь воевать с государством, это бесполезно, вас объявят террористами и уничтожат как боевиков в Чечне».
Однако доктрина сдерживания не имеет никакого отношения к войне. Если её и можно употребить со словом «война» то только как «холодная». Противостояние СССР и США в XX веке, часто называемое «холодная война» на самом деле являлось проявлением ДС.
Война это конфликт между несколькими сторонами, целью которой является навязывание противнику своей воли. Война ведётся как правило насильственными средствами (даже если это кибервойна, имеет место посягательство на собственность). Война может вестись до заключения мирного договора или же до полной потери субъектности одной из сторон.
Сдерживание это тоже ситуация конфликта, но главная цель сдерживания — сделать для противника невыгодным применение агрессивного насилия. Само по себе сдерживание – это не насилие, а только угроза некоего ущерба, возможно, и вовсе не сопряжённого с насилием, если речь, например, об ущербе репутации. Например, вам может не понравится что пара геев гуляет за ручку, и вы захотите облить их говном. Если они безоружны, вы легко это сделаете и получите моральное удовлетворение. Но если они вооружены, помимо морального удовлетворения у вас есть неиллюзорный шанс схлопотать пулю. Взвесив выгоды и издержки, вы, вполне вероятно, предпочтёте не вмешиваться в чужие дела, и отправите заботливо заготовленное вами говно куда положено: в канализацию. Также, может быть, вы решите не вставать поперёк дороги даже безоружным геям, если имя предыдущего нападавшего треплют сейчас на каждом углу самым нелицеприятным образом. В этом случае в качестве механизма сдерживания сработает страх ненасильственного наказания.
Другое важное отличие ДС от войны: до тех пор, пока имеет место сдерживание, тут есть победители, но нет проигравших. Все продолжают жить своей жизнью, без насилия и принуждения к действиям, ведь сдерживание это принуждение к бездействию. В обсуждаемом нами случае, когда человек совершает сецессию и в одностороннем порядке выходит из юрисдикции государства, он не свергает правительство и не призывает к его свержению. Он вообще никак не контактирует с государством и предлагает представителям государства ответить ему взаимностью.
Давайте представим эту ситуацию в виде игры и нарисуем простенькую матрицу, которая эту игру описывает:
Если чиновник не мешает сецессии, его проигрыш минимален: от лёгкого раздражения до увольнения. Если успешно мешает, выигрыш тоже минимален: от лёгкого морального удовлетворения до служебного поощрения. Если человек не заботится о сдерживании государства, но не встречает противодействия, его выигрыш максимален. Если ему приходится принимать меры по сдерживанию, и противодействия не происходит, то выигрыш уменьшается. Наконец, если человек пострадал от противодействия государства, или чиновник пострадал в результате реализации заявленной человеком угрозы, они проигрывают по максимуму, и примерно в одинаковой мере.
Что мы можем увидеть из этой матрицы?
Если игра единична, то человек, желая максимизировать выигрыш, полагается на авось, и никаких мер по сдерживанию государства не применяет. Чиновник же, желая максимизировать выигрыш, мешает сецессии и получает поощрение от начальства.
Если игра повторяется раз за разом с этими же или новыми игроками, то человек всё чаще идёт на дополнительные издержки и выбирает доктрину сдерживания, а чиновник, всё больше опасаясь этого обстоятельства, всё чаще закрывает глаза на сецессию, предпочитая малый проигрыш большому.
Тем не менее, в обществе всё равно останутся безбилетники, которые предпочтут не предпринимать никаких мер. Если чиновники достаточно напуганы, то блеф проканает.
Примером похожей игры является взаимодействие между гражданами, имеющими возможность скрытого ношения оружия, и преступниками. Оружие работает в качестве инструмента сдерживания, и в обществе, где гражданин имеет право на вооружённую самооборону, насильственные преступления снижаются. При этом невооружённые безбилетники пользуются такой положительной экстерналией, как увеличившаяся безопасность, сами не тратясь на оружие – но только до тех пор, пока их не слишком много.
Ствол – это очень компактный и удобный инструмент сдерживания против человека или небольшой группы лиц, но не против государства. Именно поэтому мы и предлагаем разные более или менее удачные варианты защиты от государства, доступные как организациям, вроде ЭКЮ, так и индивидам.
Исходя из теоретических выкладок, не противоречащих историческим примерам, мы указываем, что оптимальная доктрина сдерживания против государства – это угроза конкретным функционерам, принимающим решения или исполняющим их.
Нам вполне справедливо указывают, что если угроза будет выглядеть слишком устрашающе, то государственные мужи могут принять риск некоторое время побыть под ударом, и примутся за профилактические зачистки, иначе говоря, начнут войну. Аналогично, жёсткое противодействие низовым силовикам может вызвать чувство солидарности с погибшими товарищами. Для минимизации опасности такого исхода событий мы предлагаем, во-первых, максимально анонимизировать исполнителей угроз, а во-вторых, делать угрозы по возможности нелетальными, с упором на высмеивание и иные виды унижения, или, в худшем случае, имущественный ущерб. Здесь очень хочется сослаться на анонсированный недавно Александром Литреевым проект с очень говорящим названием Русский слон. Александр регулярно деанонит различных правонарушителей во власти, и, похоже, теперь намерен поставить дело на поток.
Ну и, если уж совсем вдаваться в философские обобщения, то такие максимы, как “живи сам и давай жить другим”, “не делай другим того, чего не хотел бы, чтобы сделали тебе” – это не просто благие пожелания. Это строчки из инструкции по технике безопасности, написанные, как водится, кровью. Это такая же жизненная мудрость, как “не ешь жёлтый снег” (переделанная отечественными мемоделами в “нееш жёлтый снек”, с очевидной отсылкой к NAP) – и эта мудрость появилась именно в силу того, что люди в течение долгих веков успешно практикуют доктрину сдерживания.
Если у вас есть свежие интересные идеи, какие ненасильственные угрозы и механизмы их реализации можно было бы применять гражданину против государственных служащих различных рангов, делитесь ими в комментариях или в личку. Авторы наиболее удачных идей могут рассчитывать на вознаграждение в биткоинах.
Противники идеи вооружённой борьбы с государством часто отговаривают людей от неё, пугая мощью армии государства. В реальности же можно считать, что армии у государства нет совсем! И это не преувеличение — она просто непригодна для данной задачи. Реально противостоять анитиэтатистским борцам смогут только легковооружённые полиция и Росгвардия.
Ниже приведён отрывок из одной популярной книги о закате эпохи территориальных государств, которую точно стоит прочитать всем либертарианцам!
«Столкнувшись с вооруженным сопротивлением со стороны оккупированного населения, немцы вскоре обнаружили, что именно самые современные компоненты их вооруженных сил были наиболее бесполезны. До сих пор их танки, артиллерия, истребители и бомбардировщики не испытывали особых трудностей в том, чтобы вдребезги разбить самые передовые армии мира (включая армии трех ведущих мировых держав, силы которых значительно превосходили их собственные), но, столкнувшись с мелкими отрядами партизан, которые не являлись армией, не носили военную форму, не сражались в открытом бою и имели обыкновение растворяться либо в сельском ландшафте, либо среди окрестного населения, немецкие войска оказались в полной растерянности. Как и другие завоеватели после них, немцы извлекли урок, что при проведении противоповстанческих операций практически единственными силами, которые могли оказаться полезными, были легко вооруженные полиция, пехота, горные войска, отряды специального назначения, войска связи и, главное, разведка всех видов. Все они должны были передвигаться в пешем порядке либо используя легкие машины, предпочтительно те, которые могли двигаться по пересеченной местности. За пределами городов их можно было усилить самолетами-разведчиками, а в тех редких случаях, когда противника удавалось захватить врасплох и вынудить к открытому бою — небольшим количеством артиллерийских стволов и танков. И в этих операциях не было места для гордости вермахта — танковых и механизированных дивизий, и более того, поскольку масштаб проведения операций был очень небольшим, для каких-либо дивизий вообще.
Открытие, сделанное немцами (и в меньшей, но значительной степени их японскими союзниками) в ходе Второй мировой войны, с тех пор было повторено практически всеми крупными вооруженными силами мира. Одними из первых, кто столкнулся с партизанской войной в самом начале послевоенного периода, были французы и англичане. В плане жестокости их операциям было далеко до немецких; и все же, особенно что касается действий французов в Индокитае и Алжире, они были достаточно безжалостными. В обеих странах попытка французов, применявших самое современное оружие, какое только имелось в их распоряжении, снова установить контроль над своими колониями, привела к гибели сотен тысяч человек и к уничтожению огнем и мечом целых деревень и даже районов. Хотя англичане не заходили так далеко (самое большое число жертв среди местного населения в их колониальных кампаниях составляло примерно 10 тыс. человек во время боевых действий в Кении), они тоже часто прибегали к смертной казни, пыткам и уничтожали целые деревни, обитателей которых переселяли в концентрационные лагеря! Так же, как и немцы, английские и французские вооруженные силы обнаружили, что именно самое мощное оружие и оружейные системы были самыми бесполезными, будучи либо слишком дорогими, либо слишком быстрыми, либо слишком большими, либо слишком неточными, либо слишком неизбирательными, либо все вместе одновременно. Что касается самого мощного оружия, т. е. ядерного, то против врага, чьи силы были столь рассредоточены и столь неуловимы, оно было просто неприменимым»
Мартин ван Кревельд «Расцвет и упадок государства», стр. 485
Честно говоря, конкретно в России людям не особенно легче от осознания того, что их не будут размазывать по асфальту танчиками, а ограничатся размазыванием по асфальту дубинками. Между тем, носителей дубинок и прочего лёгкого вооружения, специально нанятых для войны с собственными гражданами, в России больше, чем тех, кто нанят или призван для войны с иностранными державами. Так что я бы делала акцент не столько на том, как хреново эти силы экипированы, и насколько неэффективна их тактика, а на том, насколько они мотивированы – именно это является ключевым фактором сдерживания вооружённого гражданского протеста.
Медоукрофт разбирает предсказание, сформулированное Хайеком в своём известном политическом памфлете “Дорога к рабству” и показывает, что предсказание оказалось неверным: стабильным не является не только минархизм, но и тоталитаризм, а смешанная экономика – как раз является. На богатом материале показывается, что на сегодня такой условной нормой является примерно 40-50% перераспределяемого государством ВВП. Государства, перераспределяющие меньше, в полном соответствии с логикой Хайека стремятся перераспределять больше, а вот государства, перераспределяющие больше, сталкиваются с серьёзной рыночной неэффективностью, недовольством общества – и через некоторое время возвращаются к стабильному состоянию. Более того, пришедшие к этой норме развитые государства сегодня занимают уверенно высокие позиции в рейтингах экономической и политической свободы.
13 июня Вэд Нойманн выпустил рецензию, где объяснил описанное Медоукрофтом явление через гипотезу о том, что современное государство является формой светской религии. Именно этим, по мнению Вэда, объясняется, например, то, что стабильность социальному государству парадоксальным образом придаёт его непрозрачность. Далее Вэд делает прогноз о том, что пришедшая в ходе информационной революции прозрачность сделает-таки эту религию маргинальной, и современное социальное государство такого пережить не сможет, сменившись панархией.
Однако имеет смысл подвергнуть сомнению сам тезис о том, что государство, начиная с определённого уровня перераспределения, перестаёт разрастаться. Да, действительно, прямые поборы вызывают недовольство, а прямое монопольное управление экономикой подрывает основу экономического роста. Но, кроме налоговой нагрузки есть ещё и регуляторная, и многие представители бизнеса отмечают, что она способна мешать работе едва ли не больше.
При этом, усиливая регуляции, государство может даже уменьшать долю своего присутствия в экономике. Так, например, при наличии единого стандарта образования и единого государственного экзамена государство может смело отказаться от содержания школ: частные школы всё равно будут вынуждены заниматься тем же самым промыванием мозгов, как от них и будут требовать проверяющие инстанции. При этом маловероятно, что такое положение дел негативно повлияет на положение страны в рейтингах свободы – ведь при расчётах рейтингов оценивается доступ к образованию, а не его содержание и свобода выбора предметов.
Аналогичным образом могут работать государственные стандарты во множестве иных отраслей, от медицины до торговли, или, скажем, техосмотра автомобилей. Все процедуры сертификации могут быть предельно прозрачными и полностью избавленными от коррупции (именно этим, собственно, принципиально и отличается первый мир от третьего), но даже самая приятная упаковка будет лишь маскировать продолжение движения по всё той же описанной Хайеком дороге.
Так что приход новой прозрачности может и не убить ту самую светскую религию, а лишь привести к её реформации. Поэтому лучше бы нам исходить из того, что никакая панархия сама себя не построит, и продолжать наши регулярные проповеди.
Хочу
сразу отметить основной момент его
рецензии, так как вся дальнейшая критика
будет строится из этого факта. Вэд не
учитывает разницы между корпоративными
(КорпЭКЮ) и идеологическими (ПолитЭКЮ)
провайдерами юрисдикций. Сам он является
сторонником первых, поэтому чётко видна
предвзятость в их сторону. КорпЭКЮ это
«мир киберпанка», то есть ЭКЮ, ставящие
во главу угла экономический расчёт и
финансовую выгоду. ПолитЭКЮ это, по
сути, идеологизированные экстерриториальные
государства, где критериями членства
оказываются политические взгляды,
культура, религия. Примерами могут быть
социалистическая, марксистская,
католическая, православная,
традиционалистская, трансгуманистическая,
либеральная ЭКЮ.
Краткий
вывод: Вэд полностью прав относительно
неприменимости доктрины сдерживания
(ДС) к КорпЭКЮ (он сам продвигает панархию
с упором на них, поэтому мыслит немного
предвзято), но ДС вполне может быть
использована для «разделения» государства
на ПолитЭКЮ.
Далее
попытаюсь разобрать некоторые моменты
этой рецензии по отдельности.
>
«Неявно подразумеваемое вами отличие
(на деле отличием не являющееся, т.к.
любые сепаратистские группы рассчитывают
на тоже самое) в том, что люди посчитают
ваши действия справедливыми и не будут
относиться к вам как к террористам и
сумасшедшим психопатам. Но это просто
очередное заблуждение, проистекающее
из того, что вы думаете, что множество
разных людей можно убедить в справедливости
какой-то одной этической теории или
политической парадигмы. «Раз я во что-то
верю, то и другие в это верят или поверят,
если я расскажу им об этом». Не поверят.
Даже без учета пропаганды не поверят.
Для абсолютно подавляющего числа людей
государство не является чем-то плохим,
злым, монополией на насилие или вообще
каким-то единым субъектом общественных
отношений, которому зачем-то нужно
противостоять. Что справедливо, т.к. оно
и не является таким субъектом — все это
лишь умозрительное упрощение, основанное
к тому же на определенной аксиоматике.
Но об этом далее.»
Опросы показывают ровно противоположное — доверие к государству постоянно снижается даже в таких развитых странах, как США, и находится сейчас на минимальном уровне, при этом поляризация взглядов — на максимальном. Это отличная почва для легитимизации ПолитЭКЮ в глазах большинства населения. Конечно, нужна мощная рекламная компания.
Сторонников национального государства и демократии тоже считали сумасшедшими вначале, а через десяток лет это стало мэйнстримной идеей. Про отмену рабства можно сказать то же самое.
>
«Если система хрупкая (очень
авторитарная с сильной властной
вертикалью, завязанной на одного
человека), то с устранением этого человека
все просто посыпится как карточный
домик и начнется гражданская война. Как
поможет условным систедерам образование
на месте Тайланда десяти воюющих друг
с другом тайландов не понятно, скорее
всего к ним просто рано или поздно придет
не одна армия, а две или три, причем
настроенные гораздо более агрессивно.
Как это поможет установлению анкапа
или ЭКЮ где-либо еще не ясно тоже. Местные
жители тоже однозначно анкапам будут
не благодарны.»
В оригинальной статье делался упор на защиту экстерриториального суверенитета, а эти систедеры (которые пытались создать пусть очень маленькое, но территориальное государство) приводились лишь как интересный пример. ДС действительно применима в основном для создания ЭКЮ, но не для территориального сепаратизма.
Анкапам и КорпЭКЮ в условном Таиланде, может, сразу и не будут рады. А вот идеологические разногласия там наверняка есть, и они могли бы стать хорошей базой для превращения Таиланда не в десять новых территориальных государств, а в условные пять ПолитЭКЮ.
> «Дальше больше. Как вы собираетесь определять цель для своей атаки или своего воздействия? Каждая государственная система это тысячи функционеров, и разобраться, кто из них является важным действующим лицом, наблюдая со стороны, практически невозможно. Интересуясь политикой мы знаем несколько десятков ключевых лиц в российском истеблишменте, и зачастую это совсем не те люди, на которых обратили бы внимание иностранные журналисты (Действительно, как понять, обладают ли реальной властью Милонов, Мизулина или глава Роскомнадзора?). А как насчет соседней Турции? Много вы знаете о действующих лицах в правительстве Эрдогана и о расстановке сил в их стране? А как насчет Новой Гвинеи или Эквадора?»
Тут, с одной стороны, хочется указать, что жертве всегда виднее, в чей адрес направить возмездие, так что, даже будучи децентрализованным, оно будет наводиться на цель достаточно точно; с другой же стороны, для воспитательного эффекта достаточно косвенной вовлечённости объекта возмездия в агрессию, например, это может быть один из депутатов, голосовавших за репрессивную норму, или ключевой подрядчик правительства, чья аффилированность не вызывает сомнений, даже если некоторые детали остаются в тени.
> «А вот что действительно может сделать подобная террористическая активность — это нанести вред демократии, перераспределив власть между публичными и непубличными лицами в правительствах многих стран (Как мы это видели после 9 сентября 2001 г).»
Стоит разделять террористическую (против мирного населения) и экстремистскую (против государства) деятельность. Экстремизм скорее всего будет выглядеть положительно в глазах населения (как я отметил раньше, большинство населения даже в богатых странах сейчас ненавидит государство). А вот уничтожение демократии только на руку либертарианцам, так как она легитимизирует территориальную монополию государства.
>
«Ну и наконец, это просто безумие
сражаться с заведомо более сильным
противником его же методами.»
Какими такими одинаковыми?! Противник территориален, его объекты фиксированные и находятся на одних и тех же местах. ЭКЮ же не привязаны к территории, и попытка ареста даже одного члена ЭКЮ наверняка приведёт к огромным сопутствующим жертвам (для власти это неприемлемый ущерб).
> «Успех биткоина в том, что это совершенно новая технология, с которой государственная система никогда не сталкивалась, и понятия не имеет, что с ней делать.»
Тем не менее, государство безошибочно нащупало, как максимально затруднить широкое внедрение биткоина, и при желании легко объявляет нелегальным его применение для покупки легальных товаров. Законопослушным гражданам приходится оставаться в фиате для повседневных покупок. Точно так же государство может затруднить деятельность экстерриториальных юрисдикций в тех областях, где люди вынуждены совершать действия открыто и в офлайне. Но эта оборонительная тактика не способна принести государству победу как в случае с биткоином, так и в случае с ЭКЮ.
>
«Невозможно запретить производить
математические вычисления на собственном
компьютере (который для этого изначально
и предназначен), а значит невозможно
запретить майнинг. Также невозможно
запретить обмен данными о результатах
этих вычислений (как вы себе это
представляете?), который может происходить
даже оффлайн, а значит нельзя запретить
оборот биткоина. Потому что это не
деньги. Блокчейн можно закомуфлировать
под сколько угодно далекую от денег
вещь, чтобы ни одна самая абсурдная
регуляция не смогла ему ничего сделать,
не запретив одновременно Интернет и
компьютеры. Именно в этом смысл биткоина.
И именно так должно выглядеть противостояние
с государством — через техническое и
интеллектуальное превосходство над
его медленной и неповоротливой системой,
использующее все ее недостатки и
неотделимые от государства слабости,
заполняя все прорехи в юридической,
политической и экономической системе.
И в конце концов создать альтернативу,
которая невозможна в рамках сущестсвующей
государственной системы, но превосходит
ее по всем параметрам.»
Тут полностью согласен. Проекты вроде Bitnation очень помогут созданию ЭКЮ.
>
«А в максимальном объеме, добившись
успеха, вы просто станете «еще одной
спецслужбой», т.е. еще одной машиной
насилия и еще одним гестапо, решающим
кому жить, а кому нет.»
Даже если рассмотреть маловероятный в силу общемирового тренда на гуманизацию «жёсткий сценарий» (кровавая мясорубка, понимание бессмысленности войны, появление терпимости к людям других взглядов, отказ от территориальной монополии и создание конкурирующих ЭКЮ), в конце получится панархия с мирно уживающимся людьми различных взглядов, но никак не «ещё одним гестапо». В истории есть отличный пример такого перехода — появление терпимости к иноверцам и мирное с ними сосуществование на одной территории после Реформации и последовавших за ней религиозных войн.
