Минархизм это крайне неустойчивое состояние, когда раковую опухоль по имени государство только что максимально загнали в ремиссию, отобрав у неё максимум функций и ресурсов на их выполнение, и оставив только то, что отобрать уж совсем никак не получается – либо чиновники крепко сопротивлялись, либо народ не может понять, как же без этого, либо ещё что-то.
Поэтому вопрос я понимаю примерно так: при какой форме правления минархическое государство будет расширять свои полномочия медленнее всего? Отвечаю: акционерная демократия. Исторически достаточно близкими к этому способу управления были торговые республики, вроде, скажем, Венеции.
Смысл такой формы правления в том, что право голоса при управлении республикой принадлежит тем, кто скидывается на на её функционирование, и ровно в той мере, в которой скидывается. Современные технологии вполне позволяют проводить довольно сложные голосования пакетами акций, с возможностями делегирования голосов и отзыва делегирования.
Когда люди распределяют собственные деньги, они склонны к их максимальной экономии и менее всего склонны к тому, чтобы давать кому-либо право изымать деньги граждан принудительно. Именно это заставляет их бдительно отслеживать любые потенциальные злоупотребления со стороны уполномоченных, что работает надёжнее, чем просто формально нарисованная схема сдержек и противовесов.
Казалось бы, чем хуже схема с благожелательным диктатором, который единолично оплачивает все функции государства за свой счёт, предоставляя остальным государственный сервис? Тем, что всем остальным предстоит руководствоваться его единоличными представлениями о благе, которые могут непредсказуемо и быстро меняться. Просто сравните темп и амплитуду изменений в конструкциях Биткоина и Эфириума.
Мы у себя в Montelibero внедряем именно такую форму правления: и в одноимённом фонде, и в земельном кооперативе, строящем посёлок. (Это две разные сущности, с несколько разными механизмами учёта голосов: в посёлке мы просто голосуем квадратными метрами, а в фонде пока что действует логарифмическая формула расчёта веса голоса, чтобы никто не имел возможности получить контрольный пакет.) Так что я не только умозрительно рассуждаю о наилучшей форме правления, но и участвую в натурном тестировании той, которую считаю наилучшей.
Энрико Дандоло, председатель совета директоров Светлейшей Республики Венеция
Многие сторонники либеральных взглядов нередко считают источником всех проблем в общественном и экономическом управлении сугубо недостаточную вовлеченность населения в политический процесс. Государство, а особенно его силовую функцию, они считают крайне необходимым к существованию, просто им должны управлять сразу все люди и без посредничества каких-то политических элит. Таким образом можно прийти к концепции прямой демократии, когда по каждому политическому вопросу проводится референдум и принимается то решение, которое было выбрано большинством. Заметим, что именно создание государства прямой демократии, пусть и не всегда явно, но всё же нередко подразумевается даже сторонниками анархических взглядов.
Давайте зададимся вопросом, а действительно ли сам процесс принятия решений играет ключевую роль в том, как будет работать общественное управление? Конечно же нет, ведь самая главная роль отведена не принятию, а исполнению решений. Но способно ли большинство людей брать прямое участие именно в их исполнении? Давайте детальнее разберёмся с этим вопросом.
Если мы говорим о решениях насильственного характера, например силовом принуждении людей к соблюдению каких-то норм, то очевидный ответ на ранее заданный вопрос – нет! Большинство людей неспособно и никогда не станет лично исполнять насильственные решения. Когда говорится, что кого-то нужно принудить к чему-то силой, то имеется ввиду исполнение этого решения некими отдельными силовыми агентами, составляющими конкретное меньшинство в обществе. Это значит, что даже если какое-то насильственное решение было принято большинством, всё равно исполнено оно будет меньшинством, и никак иначе быть не может.
Право на совершение насилия даже в государстве прямой демократии и выбора большинства всё равно полностью передаётся в руки меньшинства. Мало того, силовой аппарат должен быть способным обеспечить реализацию этого права. Так, государство прямой демократии ещё и предполагает, что способность людей и частных сообществ к самозащите должна быть ниже способности силовиков к нападению. Возможно, это значит введение оружейных законов, если и вовсе не полный запрет гражданского вооружения.
А с чего вдруг кто-то решил, что это меньшинство с правом совершения насилия не воспользуется таким положением в свою собственную пользу? Действительно ли оно будет исполнять решения, принятые большинством, фактически имея возможность принудить это большинство к чему угодно? На практике в лучшем случае оно просто станет делать вид, что исполняет решения большинства, но сам процесс их исполнения будет устроен максимально в пользу именно его интереса.
В сравнении с этим, свободное ненасильственное общество, в котором главными инструментами реализации наказаний за нарушение тех или иных норм являются репутационные и финансовые санкции, может быть устроено по модели прямой демократии. Представим, что в качестве меры наказания за определённое нарушение голосом большинства было принято решение остракировать человека в каких-то видах взаимоотношений, в том числе ограничивать или отказывать ему в проведении некоторых сделок купли-продажи. Кроме того, этому наказанию было решено подвергать и тех, кто продолжает полное сотрудничество с нарушителем несмотря ни на что. В таком случае принявшее эти решения большинство будет также их прямым исполнителем. Именно оно на практике будет отказывать или ограничивать нарушителей в сотрудничестве.
Если кому-то очень нравится идея того, чтобы общество управлялось по принципам прямой демократии, то в первую очередь он должен подумать, как же можно искоренить насилие из человеческих взаимоотношений и полностью избавиться от него как инструмента реализации решений. Иначе некий выбор большинства попросту не будет иметь никакой практического смысла, если исполнять решения всё ещё будет меньшинство людей.
Обсуждая вопрос государственного насилия и ограничения свободы, иногда можно столкнуться с аргументом, что это не является такой уж большой проблемой, поскольку в современном мире демократий и либерализма большинство государств ограничены в возможности применять силу и нарушать свободу своих граждан, в этом они никак не могут переступить определённую черту. Но в действительности никакие институциональные факторы не ограничивают даже самые демократические и либеральные государства от превращения в жестокие диктатуры. До тех пор, пока они являются стационарными бандитами и могут «легитимно» пользоваться инструментом насилия, пока у них есть способные на совершение насильственных действий агенты, а у обычных людей нет ни права, ни возможности сопротивляться насилию, вполне можно ожидать ужесточения общественных порядков, появись только для этого повод.
И недавно такой повод появился – пандемия коронавируса. Конечно, с пандемией необходимо бороться, но основной метод, который был выбран для этого многими государствами, стало именно насилие и принудительное ограничение свобод. При этом в настолько жёстких мерах не было никакого смысла, исходя из исследования эффективности разных мер в борьбе с пандемией, а также на примере Швеции, уже вернувшейся к доковидной жизни, я показывал, как осведомление и побуждение к менее рискованному поведению дают в конечном итоге лучшие результаты, нежели строгий контроль и запреты. Силовое принуждение – менее эффективный инструмент в реализации любых мер, ну только если принуждение и ограничение свободы не является целью само по себе.
Прежде чем продолжить тему ковидных мер, я бы хотел напомнить один пример того, как государства фактически уничтожили свободу передвижения по миру внедрив паспортно-визовый контроль. Поводом для этого стали Первая и Вторая мировые войны, во время которых государствам понадобилось контролировать передвижения людей. Был ли снят контроль после окончания войн, то есть исчезновения повода для этого? Не был! Государства воспользовались возможностью, чтобы навсегда сделать любые передвижения людей за границы своих собственных «загонов» строго контролируемыми.
Во время пандемии коронавируса границы оказались полностью закрытыми, но суть дела не только в этом. Во многих странах людей буквально заперли по домам, лишили работы, контролировали их передвижения, например с помощью ковидных приложений. Сейчас показательным примером осуществления такой политики является Австралия, где лишённым свободы людям приходится буквально воевать с полицейскими, их передвижения отслеживаются государством через приложение на смартфоне, а нарушителям ковидных норм грозит тюремное заключение и штраф. Также во многих странах полицейские могут легко избить и задержать вас, например, за отсутствие маски или паспорта вакцинации (к посту прилагаю недавний такой случай из Франции). Это, в том числе, справедливо и по отношению к России, где полицейские уже много раз избивали и жестоко задерживали людей без масок.
Теперь я хочу задать один вопрос: разве можно верить в то, что после окончания пандемии государства действительно снимут все ограничительные меры и вернут людям ту же свободу, что была у них ранее? Как по мне, полагаться на такое будет большой наивностью. Конечно, часть свобод вернут, но при этом государства скорее всего оставят за собой и часть контроля. Вряд ли будет как в Швеции, где уже сняли все ковидные меры кроме пограничных, поскольку в этой стране изначально не полагались на жёсткие принудительные меры. Кстати, границы после пандемии тоже могут остаться более контролируемыми, нежели до неё, и вполне вероятно, что в этом случае даже Швеция уже не станет исключением. В целом не стоит полагаться, что по какой-то чудесной причине государства не будут наказывать своих граждан силой полиции, лишать их свободы и жёстко контролировать просто потому что они являются развитыми демократиями. Вопрос ведь состоит не настолько в политических и общественных институтах, как в готовности и способности совершать насилие.
Даниил (вопрос сопровождается донатом в размере 149,25р)
Чем хороша эффективная автократия? Автократ может очень быстро расставить на все управляющие позиции людей, которые будут чётко следовать его указаниям, а затем очень быстро провести необходимые реформы. Там, где демократическими методами команда реформаторов худо-бедно справляется в течение первого года, а затем увязает в бесконечных проволочках, команда автократа берёт и делает всё за считанные месяцы.
Второй довод в пользу автократии состоит в том, что демократическое правительство уходит через несколько лет, на его место приходит оппозиция, и начинает сладострастно рушить свежепостроенное. Автократ сидит на троне дольше, за это время построенная им реальность успевает укорениться.
Так какой же безумец вообще будет выступать против эффективной автократии?
Самая большая сложность состоит в том, что далеко не всякая автократия эффективна. Могу указать в качестве примера главу из Механики свободы про либертарианскую внешнюю политику.
Проблема с внешней политикой вмешательства заключается в том, что делать это плохо гораздо хуже, чем не делать этого вообще. Но то, что достойно осуществления лишь в случае, если будет сделано хорошо, делается теми самыми людьми, которые рулят государственной почтовой службой, и примерно с теми же шансами на успех.
Можно ли как-то заранее прикинуть, будет ли кандидат в автократы хорош, и будет ли его правление ознаменовано минархистскими реформами? Увы, вся история полна примерами того, что это сделать затруднительно. Ли Куан Ю пришёл к власти под левыми лозунгами, а затем принялся гасить коммунистов. Дэн Сяо Пин был одним из руководителей КПК ещё при Мао, и, в общем-то, ничто не предвещало того крутого разворота, который он осуществит. Либеральные реформы в Новой Зеландии, одной из самых свободных экономик современного мира, также проводились правительством, избравшимся под левыми лозунгами. Итак, если будущий решительный реформатор желает прийти к власти демократически, он скорее всего будет транслировать левую повестку до избрания, а настоящие его планы всплывут лишь после. Тем, кто изначально позиционирует себя в качестве правых, остаётся лишь приход к власти через военный переворот, а это означает, что у них будут трудности с проведением реформ на низовом уровне – нелегитимные указания часто саботируются исполнителями.
Так что же, автократии не нужны, нам следует смирить гордыню и ковылять в мэйнстримном русле демократии со всеобщим избирательным правом? Нет, это отвратительная форма общественного устройства, которая в состоянии только затягивать важные решения и транжирить огромные бюджеты, но неспособна к проведению устойчивых реформ по сокращению государства.
Главная проблема автократии – это монополия на власть, и выход лежит, разумеется, в запуске конкурентных механизмов. При панархии, когда гражданство определяется подписью под контрактом, автократия проявляет все свои сильные стороны: это компактный быстрый механизм управления, который не рассусоливает, а делает. Но панархия позволяет купировать слабые стороны автократии, потому что при ней работает очень мощная обратная связь: граждане поддерживают кошельками только эффективных автократов.
Ровно те же доводы можно привести и насчёт научного подхода к политике. Научные теории должны развиваться, а внедрение их в практику на безальтернативной основе консервирует теорию. Другое дело – конкуренция подходов. Там работают механизмы эволюционного развития, и вместо простого доверия великому учителю, будь он хоть трижды Мизесом, мы получим возможность проверять теории в деле и улучшать их.
Истинно говорю вам: на одного Ли Куан Ю приходится сотня Пол Потов!
Эссе Джина Шарпа “От диктатуры к демократии” с таким же успехом могло бы быть названо “От государства к анкапу” или “От плохого к хорошему”. Фактически это просто набор размышлений о том, как поменять политический режим, если он вам не нравится, вы ощущаете моральную правоту и предполагаете поддержку публикой своей позиции.
Центральная идея книги состоит в том, что наиболее надёжной стратегией для этого является политическое неповиновение, оно же ненасильственное сопротивление. Последовательный отказ государству в легитимности способен и впрямь сделать его нелегитимным по мере того, как этот отказ будет становиться всё более стильным, модным и молодёжным.
Слабой стороной предлагаемого Шарпом подхода является то, что всё должно начинаться со стратегического планирования, а затем сопротивление развивает свою деятельность строго по плану, централизованно решая, какой из 198 методов выбрать на сегодня, а какой на завтра. Таким образом, лучшей тактикой для диктатора оказывается рассорить оппозицию, и пусть воюют между собой, выясняя, под чьими знамёнами следует объединиться в войне с кровавым режимом.
Децентрализованное сопротивление, согласно Шарпу, гораздо менее эффективно, и это плохая новость для анкапов, желающих действовать политическими методами.
С другой стороны, Шарп прямо указывает, что нужно не просто бороться с диктатурой, а уже на этапе сопротивления закладывать ростки нового общества, которые уже будут легитимными к моменту падения режима, и это падение даст им всего лишь легальность. Таким образом, если конечной целью сопротивления принять построение безгосударственного общества, с децентрализацией права и свободным нерегулируемым рынком, то идея ровно на этих же принципах выстраивать сопротивление выглядит чертовски логичной, просто Шарп такую цель даже близко не рассматривал: дальше швейцарских кантонов его политологические фантазии не заходили.
Наименее полезной частью книги оказывается наиболее известная, а именно приложение, в котором перечисляются пресловутые 198 методов ненасильственного сопротивления. Книга написана в 1993 году, за 27 лет инструментарий здорово поменялся, а те методы, что до сих пор актуальны, и так более или менее на слуху. Так что я могу понять начштаба российского сопротивления Леонида Волкова, заявляющего, что книга слабая, но не принимаю его упрёков в том, что она вредная. Ознакомиться с ней – однозначно стоит. Использовать на практике – с большой осторожностью. Тем более, что диктатуры со времён написания книги всё больше мутировали в электоральные автократии, а для их упразднения комплекс методов будет сильно отличаться.
К достоинствам книги относится её скромный размер, при желании эссе можно осилить за вечер.
Книга Ганса-Германа Хоппе «Демократия – низвергнутый бог» – это не цельный трактат, а скорее сборник эссе, расположенных в порядке, позволяющем достаточно последовательно изложить идеи автора. Однако такая компоновка неизбежно рождает самоповторы, и более уважающий своих читателей автор мог бы без ущерба для результата сократить объём книги процентов на тридцать. Но у такого подхода есть и плюсы: любую из глав книги при желании можно читать совершенно изолированно от прочих. Я не буду разбирать произведение поглавно, а коснусь основных идей книги, указав, что мне показалось ценным, а что ошибочным или недоработанным.
Временное предпочтение и семейные ценности
Хоппе начинает с рассказа о том, что такое временное предпочтение, и как оно имеет тенденцию уменьшаться в более цивилизованном социуме и увеличиваться в более варварском. Отсюда он делает вывод, что те меры по устройству общества, которые увеличивают временное предпочтение, есть меры децивилизующие, а потому вредные – и наоборот.
Также он касается другого фактора, влияющего на временное предпочтение человека, а именно этапы его жизни. В детстве временное предпочтение высоко, ребёнок не согласен ждать для достижения своих сиюминутных целей. С возрастом оно снижается по мере того, как человек расширяет свои горизонты планирования, а к старости по идее должно вновь увеличиваться, поскольку жить остаётся всё меньше, и, как справедливо отметил Кейнс, в долгосрочной перспективе все мы мертвы, а стало быть, незачем строить планы на срок, превышающий остаток жизни.
Но, радостно отмечает Хоппе, есть такой фактор, как семья. Желание процветания рода позволяет человеку сохранять низкое временное предпочтение вплоть до глубокой старости, ведь он знает, что накопленные им блага послужат к пользе его потомства. Однако для этого требуется организация людей в стабильные коллективы, именуемые семьями. Стало быть, любые меры, разрушающие семьи, увеличивают временное предпочтение в обществе, то есть являются вредными и децивилизирующими. Отсюда вся ненависть Хоппе к коммунистам, гедонистам и гомосексуалам, отсюда весь его консерватизм. Ради насаждения консервативных ценностей он готов приветствовать любые индивидуальные притеснения в виде изгнания индивидуалистов из патриархальных коллективов, являющихся оплотом истинной цивилизации.
Нетрудно увидеть здесь элементарную логическую подмену. Да, семейные ценности уменьшают временное предпочтение в старости, но кто сказал, что это единственное, что способно их уменьшить? Люди сплошь и рядом не проматывают к старости всё своё состояние, но не обязательно оставляют всё детям. Вместо этого они по непонятной для Хоппе причине продолжают рачительно распоряжаться капиталом до самой смерти, и завещают его тем или иным фондам, как это сделал какой-нибудь Нобель, Карнеги или Рокфеллер. То есть семья заведомо не является единственным фактором, уменьшающим временное предпочтение в старости, а также не является фактором, в наивысшей степени способствующим прогрессу цивилизации. Фонд, как оформленная в виде юрлица воля своего основателя, сплошь и рядом даже лучше справляется с расширением горизонта планирования, чем беспутное потомство, с которого к тому же станется приблизить кончину наследодателя, чтобы поскорее всё прокутить. Таким образом, одно из оснований хоппеанской апологии консерватизма оказывается шатким.
Аристократия, монархия и демократия
Центральной частью книги является анализ того, как общество пребывающее в естественной свободе, сперва по естественным же причинам привыкает обращаться за советом и разбору конфликтов к наиболее компетентным своим членам, затем эти ребята постепенно превращаются в родовую аристократию, затем аристократов подминает под себя самый жирный, который становится абсолютным монархом, наконец, монарха упраздняет третье сословие, и в обществе воцаряется порядок, при котором абсолютная власть принадлежит обществу в целом, а от его имени правят временщики. На каждом из описанных этапов происходит размывание личной ответственности управляющих за результаты управления, качество оказываемых элитой обществу услуг становится всё ниже, а цена всё дороже.
К счастью, замечает Хоппе, несмотря на весь этот регресс, люди преуспели в разработке всяких полезных рыночных механизмов, и теперь для того, чтобы вернуть утраченную свободу, нам не нужно возвращаться к естественной аристократии в её архаичном виде, достаточно лишь того, чтобы все услуги, ныне монопольно навязываемые государством, торговались на свободном рынке.
Реформировать демократическое государство в этом направлении, по мнению Хоппе, не выйдет, поскольку управляющих общественным достоянием слишком много, соблазн использовать власть к личной выгоде слишком велик, и никакая либертарианская партия не сможет рекрутировать столько идейных ненавистников государства, чтобы расставить их на все государственные посты. К счастью, большинство всегда молча принимает статус кво, так что для того, чтобы поставить его перед фактом упразднения государства, выборов по государственным правилам выигрывать и не придётся, достаточно расшатать лодку, а затем согласованным усилием решительного меньшинства её перевернуть.
Короче говоря, получается некоторая сумятица. С одной стороны, имеет место прогресс общества, в ходе которого уменьшается временное предпочтение. С другой стороны – регресс систем управления обществом, в результате чего временное предпочтение увеличивается.
Здесь я не вижу особого смысла докапываться до автора на предмет того, что государство вряд ли вызревало как плод эволюции естественной аристократии и её благородной деятельности по разрешению конфликтов. Скорее всё-таки оно является плодом эволюции шайки разбойников и их методов решения вопросов по беспределу, затем по понятиям, и затем по законам. Не так уж важно, Локк или Гоббс незримо носился над водами в первый день творения (носились оба, конечно же), коль скоро в ходе реконструкции закономерностей истории мы разными путями приходим к единому выводу относительно желаемых будущих изменений в организации общества.
Прекрасный анкап будущего
Самой прекрасной частью книги является описание функционирования системы частных страховых компаний, которые просто выплачивают своим клиентам страховые премии по наступлении таких страховых случаев, как грабёж или кража, но в результате вынужденно упраздняют государства, из чистого коммерческого расчёта, поскольку так меньше придётся платить клиентам по страховке. Фамилия Хайека не упоминается ни разу, но это описание полностью соотносится с его идеей спонтанных порядков.
Тут у Хоппе даётся ценное соображение, которое мне до сих пор у других авторов не встречалось. Известно, что многие скептики утверждают: если два субъекта, имеющие контракт с разными защитными агентствами, начинают враждовать между собой, это должно повлечь войну защитных агентств, связанных с ними контрактом. Дэвид Фридман отвечает на это, что агентствам невыгодно воевать, а потому они отодвинут в сторонку клиентов, перетрут между собой, решат, кто прав, и поставят клиентов перед фактом. Это выглядит логичным, но порождает недоумение: чем такая модель лучше текущей, государственной.
Хоппе даёт иную логику. Он не говорит ни о каких защитных агентствах, задача компании – страхование рисков клиента. Но страхуются только те риски, над которыми сам клиент не властен. Если компания будет беспрекословно выплачивать страховку от пожара каждому, кто застрахует свой дом, а затем подожжёт его, она махом разорится, поэтому при составлении договоров всегда оговаривается, какие случаи не являются страховыми. Таким образом, в случае конфликта лишь та сторона должна признаваться имеющей право на выплату страховой премии, которая не являлась в этом конфликте агрессором. Более того, если обе стороны вели себя крайне провокационно, то даже не так важно, кто первый перешёл к открытому насилию – такой случай, когда клиент нарывался на ущерб застрахованному имуществу, очевидно, не страховой.
Другое интересное рассуждение связано с факторами, влияющими на расчёт страховых взносов. Они тем выше, чем выше стоимость страхуемой собственности, и они тем ниже, чем ниже расходы на его защиту. Таким образом, рыночная логика приведёт к тому, что страховые компании, желая заработать максимум, будут всецело способствовать росту цены клиентского имущества, что достигается, в частности, через его надёжную охрану и снижение вероятности ущерба – но ровно это будет приводить к тому, что маржа станет снижаться, и страховым компаниям придётся осваивать всё новые рынки, то есть приходить в более опасные и бедные места, например, те, где ещё ведут свою бандитскую деятельность разные преступные группировки, вроде государств или иных гопников. Так деятельность страховых компаний будет естественно приводить к экспансии безопасности и разрастанию единожды возникшей зоны анкапа.
Резюме
Несмотря на то, что автор в ряде случаев потакает собственным вкусам и впадает в wishful thinking, книга содержит ряд чрезвычайно дельных идей, которые были для меня новыми, с которым я согласна, и которые буду в дальнейшем использовать. Даже если эти идеи принадлежат и не самому Хоппе, он и в этом случае заслуживает мои респекты как их популяризатор.
Для чего сегодня в политике в основном используется downvote? Это дизлайки под вредными законопроектами, петиции за отмену вредных законов, митинги с требованем отставки правительства, акции типа закидывания яйцами и так далее. То есть это обычный инструмент прямой, а не представительной демократии.
Попробуем представить себе, как выглядели бы последствия внедрения downvote для представительно демократии.
Выборный орган, баллотируется десяток кандидатов, все они красуются в бюллетене, избиратель приходит на участок и расставляет им дизлайки – всем, кого заведомо не желает видеть на означенном посту. Побеждает кандидат с минимальным числом дизлайков.
Каковы минусы у такой системы?
Резко повышается шанс победы неуловимого Джо, который никому не успел насолить, потому что его вообще никто толком не знает. Политики будут состязаться за имидж самого безликого ноунейма.
Ноунейм может оказаться несубъектным, и просто передаст рычаги реального управления своему кукловоду. Получим те же яйца, только сбоку, и даже с ещё большим размыванием ответственности за политические решения.
Какие плюсы?
Исчезает понятие испорченного бюллетеня. Пустой бюллетень – все кандидаты нравятся. Исчирканный – все не нравятся.
Не пройдёт ни один кандидат с мало-мальски высоким антирейтингом, то есть непопулярные меры на предыдущем посту эффективно убивают публичную политическую карьеру, даже при наличии значимой группы поддержки.
Резко повышается явка на выборах: ради удовольствия поставить публичному политику дизлайк на участок припрутся даже паралитики.
Боязнь резких мер будет способствовать тому, что государство окажется куда более бездеятельным, а нам, либертариям, только того и надо.
Так что я одобряю предложенную систему совершенствования представительной демократии. Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе…
На вчерашнюю заметку о сравнении биткоина с низкоинфляционным фиатом мне пришёл развёрнутый ответ. Если вкратце, то там постулируется важность стабильных цен при использовании валюты в качестве средства расчёта. Для их обеспечения предлагается децентрализованный криптовалютный фиат: крипта, параметры эмиссии которой устанавливаются голосованием держателей валюты.
На это я могу кратко ответить: если что и является фундаментальным свойством цен, так это их изменчивость. Цена несёт в себе информацию о сравнительной нужности товаров конкретным покупателям в конкретный момент. Если хочется, чтобы цена на конкретный товар, выраженная в конкретной валюте, не менялась, вам остаётся только привязать курс этой валюты к стоимости этого товара, то есть фактически обеспечить валюту товаром. Нет никаких проблем в том, чтобы создать сайдчейн биткоина, заморозив некоторую сумму в биткоинах, и выпущенные под их залог токены привязать, например, к нефти. Всё, теперь у вас один баррель, скажем, брента, стоит один токен. Всегда. Только надо следить за размером залога, ведь если нефть существенно подорожает в битках, залог придётся увеличивать. При этом покупая за нефтекоины какой-нибудь алюминий или зерно, вы неизбежно будете сталкиваться с изменением цен.
Но всё это не имеет никакого отношения к прямой демократии, ведь вы никогда не можете предсказать заранее, какие параметры эмиссии выставят держатели вашего криптофиата. Возможно, им захочется не стабильных цен на некую корзину потребительских товаров, а просто воспользоваться тем, что на эмиссии всегда зарабатывает тот, кто эмиттирует – и навыпускать побольше токенов, чтобы по-быстрому закупиться на них битками. Или вы намерены строить управляемую демократию и не давать держателям поступать столь некрасиво?
Вполне логично потыкав в граничные условия двух принципов (если человек принадлежит самому себе, то он должен быть вправе себя продать, а также может быть отторгнут у себя по решению суда; что касается применения принципа неагрессии, в нём всё упирается в определение агрессии, а оно субъективно, и как на таком зыбком фундаменте строить прочные порядки), они указывают, что у левого анархизма есть решение. В качестве решения предлагается та самая прямая демократия: все порядки устанавливаются всеми членами общества.
Здесь я могу лишь указать, что обществу тотальной прямой демократии потребуются какие-то критерии, кого включать в множество голосующих по каждому конкретному вопросу. Где та грань, переходя которую, человек теряет право голоса по некоей теме, потому что она его не касается? Если этой грани нет, мы получаем общество, где все обязаны спрашивать у всех разрешения на всё, то есть юридический абсурд похлеще города Морлоу из Трассы 60. Надеюсь увидеть ответ в следующих частях обзора (в той статье, что я разбирала, этого ответа нет).
Образ юридического абсурда – пусть он вас тоже преследует
Считается, что государство – это вещь, совершенно необходимая людям, без которой будет хаос, бандитизм и разруха. Но при этом в разные эпохи представление о том, что такое государство, и каким оно должно быть, радикально отличались. Какой государственный учебник ни глянь, везде рассказывается, что раньше государство было очень плохим, притесняло людей, и они бунтовали. А сейчас государство хорошее, людей не притесняет, и нам всем очень важна стабильность. При этом конструкция государства в разных странах также отличается очень сильно, и чем больше отличия того, что там, от того, что здесь, тем более неправильной является модель там, и лучше бы этим неразумным сделать у себя, как здесь. Нам же нужно защищаться, чтобы они не сделали у нас здесь, как у себя там.
Зачем нужно национальное государство
Сильные национальные государства сформировались как ответ на постоянную угрозу внешнего вторжения, а также в качестве инструмента такого вторжения. Но, хотя территориальные захваты продолжаются до сих пор, это становится всё менее оправданным со стороны жителей других стран и всё менее популярным среди собственных граждан. Глобализация экономики сделала куда менее эффективными и торговые войны. Иначе говоря, единое национальное государство становится всё менее востребованным – для этого дорогого и неудобного инструмента просто не находится задач.
Главная угроза для государства сегодня – это не внешняя агрессия, а отсутствие гражданского согласия. В демократических государствах один за другим к власти приходят кандидаты, опирающиеся на неприязнь народа к политическому истеблишменту. Это означает, что люди недовольны не персоналиями – они недовольны самой системой.
Проблемы демократии
Почему демократия всё хуже обеспечивает гражданское согласие? Потому что это диктатура большинства. Если власть стабильно принадлежит одной и той же политической силе, формируется стабильное недовольное меньшинство, уверенное, что его интересы правительством не соблюдаются, и потому совершенно не мотивированное соблюдать хоть какую-то лояльность правительству. Если власть и оппозиция регулярно меняются местами, получается бесконечное перетягивание каната, когда политика оказывается компромиссной. То ослабили регуляции, то усилили, то уменьшили налоги, то увеличили. Ни одна политическая программа не реализуется, у избирателя нарастает разочарование.
Меньшинство готово подчиняться большинству, если видит необходимость сплотиться перед лицом внешней опасности. Но когда внешней опасности нет, люди понимают, что терпеть незачем. А если внешнюю опасность выдумывают, то это в наш век информационной прозрачности вызывает ещё большее раздражение и недоверие к истеблишменту. Подход “сделаем всем одинаково” стремительно теряет популярность ещё и по той причине, что во всех остальных отраслях человек без особых проблем получает индивидуальный сервис согласно своим запросам – и только в тех сферах, за которые отвечает правительство, почему-то должен мириться с унификацией. Будущее за переносом индивидуального подхода и в политическую сферу.
Пока что индивидуальный подход в политике проявляется в том, как одного и того же кандидата перед выборами пытаются продать разным категориям избирателей под разными соусами. Иначе говоря, политтехнологи уже видят запрос избирателей, но, не имея возможности его удовлетворить, пытаются хотя бы придать блюду разные оттенки вкуса. Но такая маркетинговая стратегия не может работать долго. Всё больше и больше людей хотят как-то объединиться с теми, кто разделяет схожие с ними взгляды, и как-то мирно размежеваться с теми, кому эти взгляды претят.
Размежевание
Самый простой способ размежевания в рамках имеющихся легальных политических инструментов – это размежевание пространственное. Чеченцы выдавили всех русских со своей земли, и теперь демонстрируют вовне трогательное национальное единодушие. Американские либертарианцы переселяются в Нью Гэмпшир – и штат стремительно дерегулирует своё законодательство.
Однако физическое переселение – это лишь один из способов смены условий. Если не нравится водопроводная компания, придётся менять место жительства, но если не нравится мобильный оператор, достаточно сменить оператора, без всяких переездов. Государственные же услуги имеют больше общего с услугами мобильного оператора, чем с коммунальной инфраструктурой. По крайней мере, большая часть государственных услуг выглядит вполне мобильной.
Панархия
Сегодняшнее государство за счёт налогов поставляет гражданам такие блага, как образование, здравоохранение, пенсионное обеспечение, охрану порядка, контроль за пожарной, санитарной, экологической и ещё кучей разных безопасностей, суд, ещё всякую ерунду по мелочи – а также то, ради чего, собственно, и учреждалось сильное центральное правительство – охрану границ от внешнего вторжения и услуги по захвату других государств. Практически все эти услуги прекрасно могут оказываться на конкурентной основе. В конце концов, вы же звоните каждый в свою страховую компанию, когда попадаете в аварию, так почему нельзя обращаться каждому в свою полицию, когда требуется защита?
Рыночные решения уже изобретены и имеют практику успешного внедрения абсолютно для всех услуг, которые нужны людям. Нужность в данном случае определяется по готовности платить за эти услуги. Система общественных отношений, при которой все товары и услуги поставляются на свободном конкурентном рынке, называется анархо-капитализмом, и это доведение до логического предела либеральной идеологии.
Однако столь мелкое дробление провайдеров госуслуг может показаться удобным далеко не всем, иначе мы давно уже жили бы именно в таком полностью конкурентном обществе. Спрос на патерналистское государство, которое опекает человека от колыбели до могилы, действительно есть, и даже весьма велик. Весь двадцатый век прошёл под знаменем вооружённой борьбы между социализмом и либерализмом, и, несмотря на громкое падение одиозных тоталитарных режимов, приходится признать, что в этой борьбе проиграли обе стороны: классические либеральные государства также большей частью канули в лету. Поэтому основной вызов, который сегодня стоит перед человечеством – это мирное размежевание социалистов и либералов без нарушения целостности национальных образований (кучковаться по национальностям, имея один язык и схожие культурные нормы, людям тоже удобно). Фактически, речь об одновременном сосуществовании одного или нескольких социалистических и либеральных правительств на территории одной страны или блока стран. Такая система называется панархией, и эта идея активно разрабатывается интеллектуалами во всём мире, как в развитых, так и в развивающихся странах.
Сценарии перехода
Разумеется, самый простой для путь воплощения крупных социальных преобразований – это диктатура. Переворот или революция не обязательны. Достаточно того, чтобы к власти пришёл популист, сосредоточивший в своих руках конституционное большинство в парламенте, подчинивший суд и, главное, имеющий широкую популярность в народе. Некий условный Ли Куан Ю или, наоборот, Чавес.
Самый простой путь, однако, несёт и наибольшую опасность. На место диктатора со временем придёт кто-то ещё и начнёт отменять всё, что было принято.
Более сложный, но и более надёжный путь – это широкая общественная кампания. Когда реформ требуют очень многие, громко, демонстративно и при каждом удобном случае, в конце концов их неизбежность становится очевидной. Когда же они состоятся, их куда сложнее отменить.
Также есть очень простой и привычный для России путь – догоняющее развитие. Дождаться, когда панархия заработает в Евросоюзе и США, в Китае и Корее, в ЮАР и Бразилии – ну а затем всё-таки провести необходимые преобразования, пока отставание от Нигерии ещё не выглядит совсем уж безнадёжным.
И, наконец, те граждане, которым требуется размежевание, могут просто поставить остальное государство перед фактом. Вот ваше государство, вот наше. Территория одна, нормы разные. Налоги мы платим в своё правительство, согласно договору, а в ваше не платим. Попробуете применить силу, чтобы вернуть нас в свою юрисдикцию? Ребята, у вас гражданская война в бюджет не заложена, и вообще, давайте жить дружно, ведь мы уже зарядили батарейки у своего дрона. Как заявляет известный политолог Екатерина Шульман, девизом нашего времени становится “А что, так можно было? Да, можно”.
А если перехода не будет?
Ну а что будет, если никакого перехода к панархии не случится?
Возможна парочка инерционных сценариев. В первом Россия вяло демократизируется, гайки понемножечку откручиваются, и постепенно страна превращается в что-то вполне приличное восточноевропейское, не хуже какой-нибудь Молдавии. Во втором Россия столь же вяло закручивает гайки, выдавливая особо бойких оппозиционеров за рубеж, и постепенно превращается во что-нибудь унылое восточноевропейское, вроде Белоруссии.
Также возможно окончательное оформление того, что сегодня существует больше в публицистических статьях, нежели в нормативных документах. Произойдёт суверенизация регионов, госкорпораций, спецслужб, страна скатится в клановый феодализм. Тенденции к этому есть, и по мере ослабления нынешнего президента они могут стать сильнее.
Но пока государство, не реформируясь в должном ключе, продолжит как-то деградировать, общество может попросту явочным порядком начать переходить к альтернативным средствам координации – помимо государства, вопреки государству и оставаясь невидимым для государства. Когда люди заключают между собой сделки вчёрную, пользуясь частными деньгами, разбирают свои конфликты в частном суде, пользуются услугами частных охранных компаний и так далее, то начиная с некоторого момента ненужность государства становится очевидной буквально всем. В этом случае Россия перейдёт к анархо-капитализму, минуя стадию панархии.
Что делать?
Итак, вы познакомились с довольно длинным текстом, где вводятся незнакомые термины, описывается непривычное общественное устройство и делаются странные прогнозы. Что с этим делать дальше?
Даже если вы сторонник статус кво, вам всё-таки полезно знать о том, что существует вот такой вот дискурс, и он набирает популярность. Вы можете настороженно наблюдать за проникновением в массы этих идей или активно этому противодействовать – но так или иначе вам не помешает с ними ознакомиться, как либералам полезно знать основы социалистического вероучения, а атеистам – Новый завет.
Если вы убеждённый демократ, то, возможно, вы просто слаще морковки фрукта не едали. Присмотритесь к тому, что предлагается на место современной либеральной демократии, не исключено, что вы найдёте в этих предложениях здравое зерно.
Наконец, если вам нравится изложенное, то тем более стоит поизучать тексты на этом сайте, пообсуждать их со знакомыми – а там и до постепенного внедрения дело дойдёт.
Демократия – это самый гуманный и справедливый государственный строй, который только может предложить людям идеология коллективизма. Однако за многие века существования демократий у этого строя было отмечено множество неустранимых недостатков: неповоротливость, невозможность надёжного согласования групповых интересов, расточительность, склонность к сползанию в авторитаризм либо безудержный популизм, и многое другое. Проблема в коллективизме как таковом, именно благодаря ему демократия устроена так, как устроена, и имеет те недостатки, которые имеет.
Появление идеологии либерализма привело к возникновению такого странного неустойчивого гибрида, как либеральная демократия. Ей удалось исправить некоторые перегибы демократии, но заигрывание с правами меньшинств породило свои проблемы. Порочной остаётся базовая конструкция любого государственного строя: навязывание всем единого порядка.
Но людям попросту не нужно лезть в прокрустово ложе государства для того, чтобы успешно координировать свои действия. Любые правовые отношения могут устанавливаться ими самостоятельно, без навязывания третьими лицами, и ровно на тот срок, пока это требуется.
А теперь обо всём этом поподробнее
Как известно, невозможно жить в обществе, будучи свободным от него. Разделение труда даёт слишком большие выгоды, чтобы от него отказываться. Поэтому за время развития цивилизации люди успели накопить очень много рассуждений о том, как бы людям в обществе так половчее устроиться, чтобы иметь максимум выгод от кооперации, но терпеть с этого минимальные издержки. Одно из центральных мест во всех этих рассуждениях занимает такой феномен, как демократия. Этот способ организации общества имеет множество теоретических защитников, и является одним из немногих, который одни общества добровольно и сознательно пытались насадить другим ради их блага. Ещё древние Афины во время Пелопоннесской войны в 5 веке до нашей эры, захватывая очередной город противника, непременно устанавливали там демократическое правление, поскольку считали этот строй наилучшим, так что идея экспорта демократии отнюдь не нова. Подробнее об этом можно почитать у Фукидида. У него же в знаменитом пересказе надгробной речи Перикла можно прочитать самый красочный из когда-либо написанных панегириков демократии.
Фукидид, сын Олора, первый историк, претендующий на научность
Демократия как способ управления – это совершенно естественное развитие идеи юридического равенства. Любое сообщество юридически равных лиц закономерно приходит к тому, чтобы стремиться вырабатывать компромиссы более или менее демократическим путём. Это включает в себя, во-первых, право каждого высказать своё мнение и агитировать за него, а во-вторых, обязательство подчиниться мнению, которое поддержит большинство, и отстаивать это мнение так же, как если бы оно было его собственным. Ради чего меньшинство, чьё мнение не было принято демократическим путём, будет претворять в жизнь решение большинства, вместо того, чтобы, например, ударить в спину большинству в момент его слабости? Ради надежды получить компенсацию за своё сотрудничество, а также рассчитывая, что в следующий раз они, со своим мнением, окажутся частью большинства, и их решение точно так же будет претворяться в жизнь всем сообществом. Если надежда выглядит призрачной, то демократия превращается в тиранию большинства, а меньшинство либо терпит, либо по исчерпании пределов терпения противодействует его решениям, от покидания пределов сообщества и саботажа до прямой войны.
Раз уж зашла речь о тирании большинства, поговорим немного о ней. Казалось бы, отличная система! Меньшинство изгоняется, истребляется физически, лишается прав – в общем, перестаёт досаждать большинству, большинство превращается в единство, единство означает гармонию интересов, высокий уровень доверия в коллективе, а значит, решения воплощаются в жизнь быстро и эффективно, что ещё надо? Просто пусть хорошие люди убьют всех плохих, и заживём. Или, ладно, не надо даже убивать, достаточно построить стену, ввести визы, цензы, провести люстрации, ну вы поняли.
Ну, согласитесь, повесить сюда Михаила Светова было бы слишком банально
Проблема в том, что удачные практики закрепляются и становятся привычными. Удачно избавившись от внутренних врагов, общество не достигает гармонии, а с неугасающим энтузиазмом принимается искать новых. Зачем пытаться договариваться по какому бы то ни было пустяку, если тот, кто не разделяет мнения большинства – враг? Как можно договариваться с врагом? И действительно, революции начинают жрать своих детей, победители в гражданской войне принимаются составлять всё новые проскрипционные списки, церкви борются со всё новыми ересями – и несть покоя людям, для которых весь мир борьба. Опять же, изгнание врагов внутренних умножает число врагов внешних, а значит, надо ещё плотнее смыкать ряды и тратить на оборону всё больше ресурсов, а лучше бы превентивно напасть, конечно… Кажется, избыток нетерпимости обществу на пользу не идёт.
В качестве защиты от этого коллективистского безумия может работать такая концепция, как либерализм. Либерализм вытекает из простой идеи о том, что частные интересы важнее общих. Поэтому либеральные демократии уже не подразумевают произвола в формулировках решений большинства, но ограничивают такие решения некими неотъемлемыми правами человека. Главный недостаток идеи о существовании неотъемлемых прав человека, однако, заключается в том, с какой лёгкостью эти права отнимаются, поэтому то, что на бумаге выглядит либеральной демократией, на практике может оказаться хоть электоральной автократией (то есть всё той же диктатурой большинства), хоть ещё каким политическим гибридом. Но допустим, люди твёрдо настроены отстаивать права меньшинств. Что из этого вытекает? Удачные практики тиражируются, и вскоре оказывается, что пребывание в составе угнетаемого меньшинства даёт привилегии. Ну вот. Мы так старались не допустить диктатуры большинства, что находимся в шаге от диктатуры меньшинств, которые выясняют между собой, какое из них самое угнетаемое и, соответственно, самое достойное позитивной дискриминации. Большинство оказывается вынужденным послушно голосовать в интересах меньшинства, опасаясь, что иначе его обвинят во всех грехах. Кажется, избыток терпимости в обществе тоже даёт какие-то стрёмные результаты.
Долго решала, чем проиллюстрировать привилегированные меньшинства в либеральном обществе: ЛГБТ или исламистами. ЛГБТ победили с ничтожным отрывом.
Кстати, о диктатуре меньшинства. Постоянной проблемой демократий является сомнение в том, что решения действительно принимаются с учётом волеизъявлений большинства граждан. Так, например, в 19 веке в США во время выборов голосовало около трёх четвертей граждан, имеющих право голоса, а в 20 уже около половины. Неважно, связано ли это со снижением избирательных цензов, или со снижением общего уровня доверия демократически избранной власти. Важно, что у власти оказываются люди, представляющие меньшинство избирателей, но претендующие на то, чтобы говорить от имени большинства, и это работает против легитимности принимаемых решений.
Но даже если на выборы, скажем, под угрозой штрафа за неявку, как в Австралии, является подавляющее большинство, то и тут при наличии более двух альтернатив в силу вступает парадокс Эрроу, говорящий о невозможности корректного определения выбора большинства. Единственный способ выйти из-под действия парадокса – свести выбор к двум альтернативам, то есть отказаться от выбора между несколькими кандидатами в представители, а ограничиться референдумами с простыми вариантами «да» или «нет», что сравнительно неплохо работает в Швейцарии.
Нельзя также не упомянуть меритократический аргумент против демократии, который в вульгарной форме можно сформулировать как «голос профессора Преображенского равен голосу Шарикова». Система «один человек – один голос» в социумах с большим числом Шариковых быстро и надёжно превращает Родезию в Зимбабве. В долгосрочной перспективе это невыгодно и Шариковым, но они не сильны в том, чтобы думать на долгосрочную перспективу. Таким образом, и цензы оказываются нехороши, поскольку нарушают принцип юридического равенства, но и всеобщее избирательное право не лучше.
Ян Смит, борец за избирательные цензы, защитник Родезии от Зимбабве
Кстати, о долгосрочном планировании. Странно было бы не вспомнить в связи с этим аргументы против демократии от Ганса-Германа Хоппе. В своей книге «Демократия – низвергнутый бог» он рассматривает постепенную эволюцию обществ от естественной аристократии (решение вопросов делегируется тем, кто постоянно демонстрирует своё умение их решать) через монархию (право решения вопросов узурпируется сувереном, но систематическая некомпетентность суверена приводит к его свержению) к демократии (право решения вопросов узурпируется безликой бюрократической прослойкой, а на место суверена формально подставляется весь народ целиком). Монарх имеет горизонт планирования, сопоставимый со сроком его жизни и даже дольше, поскольку рассчитывает передать хозяйство своим потомкам. Демократически же избранный лидер думает не дальше срока выборов и более всего озабочен переизбранием, что легко видеть по росту социальных трат в бюджетах демократических стран в предвыборные годы. Именно сокращение горизонта планирования и размывание ответственности за принятие решений при демократии приводит к тому, что демократические страны наращивают без меры свои социальные обязательства, и имеют огромный государственный долг в мирное время. Монархи всё-таки обычно залезали в долги хотя бы из-за войн.
Ганс Герман Хоппе и его ностальгия по природной аристократии
Также сторонники диктатур любят пенять демократии на её медлительность, что особенно актуально в период войны. Собственно, сам институт диктатора, известный нам со времён Рима – это заплатка, призванная исправлять именно этот баг. Но на примере Рима мы также видим, как сугубо временное решение (диктатора выбирали всего на год) норовит становиться постоянным: диктаторские полномочия постоянно продляются, республиканские устои ветшают.
Вместо демократии
Мы рассмотрели уйму всяких аргументов о том, каким образом обустраивать общество не стоит, но давайте попробуем всё-таки ответить на запрос, сформулированный в начале статьи: как же людям организоваться в общество, чтобы иметь максимум выгод от кооперации при минимальных издержках.
Максимум выгод означает возможность объединяться в сколь угодно большие группы, применительно к масштабу задачи. Минимум издержек означает свободу не объединяться с теми, кто реализует задачу, на которую человек не намерен тратить время, силы и ресурсы. Также минимум издержек означает как можно более скромные расходы на поиск сообщества, занятого решением нужных задач, и простоту присоединения к нему. Иначе говоря, рецепт уютного, но продуктивного взаимодействия состоит в том, чтобы не навязывать всем решений, которые нужны лично тебе, и проводить свои решения только среди единомышленников. Место демократии занимает предпринимательская инициатива и мирная конкуренция альтернатив.
Таким образом, вместо сообществ, объединённых территорией, мы получаем сообщества, объединённые задачами и потребностями. Человечество оказывается не территорией, поделенной государствами, а конгломератом коммерческих компаний и общественных организаций. Коммерческие компании могут, объединяясь в консорциумы, вырабатывать некоторые отраслевые стандарты, совместно обсуждать возникающие проблемы, при необходимости создавать органы внутреннего арбитража. Общественные организации могут объединяться в лиги, ассоциации, конфедерации и так далее. Внутри этих зонтичных объединений также будут вырабатываться какие-то общие правила, протоколы взаимодействия и прочие добрые традиции. Но при этом в каждой конкретной коммерческой компании останется свой штат, свой стиль управления, своя структура, свои технологии, свой рынок. И в каждой общественной организации сохранится своя неповторимая атмосфера, свои конкретные задачи и наработки по их решению, свои способы самоорганизации.
Таким образом, каждый конкретный человек при такой организации общества, ставя перед собой цель, имеет богатый выбор средств. Во-первых, он может добиться своей цели полностью своими силами (например, накрошить себе салат из собственноручно выращенных овощей). Во-вторых, он может приобрести решение на свободном рынке у коммерческой компании (например, сходить в ресторан). В-третьих, он может обратиться к общественной организации, решающей эту задачу, и либо воспользоваться её помощью (обратиться за бесплатным супом), либо вступить в неё и решать задачу совместно (заняться раздачами бесплатного супа). В каждом из вариантов соблюдается добровольность взаимоотношений и сохраняется юридическое равенство между людьми, но при этом достигаются и все выгоды от разделения труда, благодаря которому вообще возможно хоть сколь-либо значимое увеличение благосостояния людей.
Такое состояние общества можно было бы назвать как-нибудь модно, вроде «система экстерриториальных контрактных юрисдикций», вот только это даже не юрисдикции, а просто спонтанные порядки, естественно возникающие в развитом свободном человеческом сообществе. В слаборазвитом несвободном обществе все эти спонтанные порядки тоже возникают, но их развитие подавляется, а потому происходит медленнее, но полностью остановить его невозможно.
Фридрих фон Хайек, отец спонтанных порядков
Осталось сформулировать последнее: что делать для того, чтобы этот способ организации общества стал доминирующим. В общем-то, в вопросе уже содержится большая часть ответа. Нужно больше практиковать добровольные взаимодействия, избегать принудительных; больше вкладываться в деятельность общественных организаций, стараться меньше кормить государство и других бандитов; покупать у тех, кто производит наилучший продукт, а не у тех, у кого предписано покупать. Ну и, конечно, вдохновлять других на аналогичную деятельность, как словом, так и личным примером. И это не менее великая и мессианская задача, чем продвижение идеи демократии.
