С некоторым опозданием увидела на канале RLN.Today статью Антона Епихина, в которой он дискутирует с идеей абсолютного NAP, высказываемой Битархом. Эти мысли показались мне весьма интересными, поскольку выглядят более практичными и иллюстрируют, что одна и та же цель, если достигать её как тактическую, требует одних методов, а если как стратегическую, то порой прямо противоположных.
С позиций приоритета радикальной трактовки первичности и абсолютизации NAP, например, контрактная армия однозначно лучше чем призывная, а полное отсутствие армии ещё лучше, чем её наличие.
Однако, если понимать NAP как проектное направление движения, а не религиозную догму, то будет очевидно, что наличие национальной армии обеспечивает обществу коллективный суверенитет. Поэтому лучше чтобы она была, чем её не было, а наличие массового военного призыва, в отличие от компактной призывной армии, распределяет в обществе силу, вовлекая в оборонительную функцию широкие слои населения, не позволяя концентрировать репрессивный аппарат лишь в руках правительства.
Поэтому оптимальной системой обороны для движения к NAP будет повсеместная, пусть даже в данный момент принудительная милиция-ополчение, а не сугубо “профессиональная армия” или тем более устранение репрессивного аппарата государства как такового, поскольку это лишь гарантирует утверждение чужого репрессивного аппарата, не подчинённого местному сообществу. Постепенно, став общепринятой нормой, практики местной милиции объединённых в общенациональную систему обороны, смогут стать сугубо добровольными, однако важнее для NAPа здесь не сама эта добровольность, а физическое наличие подобной милиции.
Современному человеку вообще, по большому счёту, неважно, кто его контрагент, до тех пор, пока тот совершает валидные действия. Какая мне разница, покупать биткоины у человека или у бота? Я просто создаю объявление о покупке, а откликнется на него негр, гей, росгвардеец, попугай или сетевой разум, меня не колышет, лишь бы отправил мне битки по получении рублей.
То же относится и к ситуациям, когда контрагенты сталкиваются лицом к лицу. Если один из них заявляет о своих правах, то второй анализирует заявку и либо признаёт её, либо нет. Какая разница, кто просит меня уступить дорогу – автомобиль (беспилотный или нет), человек или собака? Если я считаю, что это уместная просьба, то уступлю.
То же относится и к правам собственности. Если попугай реагирует на вторжение в его клетку истошным “Trespassers will be shot!”, то я либо решаю, что он понимает, что хочет сказать, либо остаюсь в убеждении, что просто какой-то анкап обучил его разным весёлым фразам. Когда дальнейшее взаимодействие с попугаем приводит меня к убеждению в том, что его воля, высказанная человеческим языком, действительно соответствует его желаниям, я буду эти желания учитывать. Точно так же мне пришлось бы находить взаимопонимание с каким-нибудь котом, который на человеческих языках изъясняться не намерен, но свои потребности имеет и способен обозначить.
В общем-то, попугай мог бы и за кормом летать в ближайший магазин самостоятельно, и у него не возникнет с этим сложностей больше, чем у четырёхлетнего ребёнка. Он точно так же не может открыть дверь, но может попросить взрослых это сделать. И он точно так же может протянуть продавцу мятую купюру и попросить насыпать кулёк семечек. Для продавца и ребёнок, и попугай будут легитимными владельцами купюры, которая даёт им право на получение товара.
То же и с эмансипацией. Ребёнок может объявить о своём желании жить самостоятельно, после чего последует беседа о том, хорошо ли он представляет себе последствия, и готов ли к ним. Так и попугай может потребовать не удерживать его, и если сумеет убедить человека, что справится с самостоятельной жизнью, то дальше он в своём праве лететь. Как мы относимся ко взрослому, который удерживает ребёнка у себя против его воли? Начиная с момента, когда ребёнок в состоянии разъяснить эту свою волю посторонним – плохо мы к такому относимся. Так и попугай, который примется жаловаться на ограничение своей свободы первому же постороннему человеку, попавшему в радиус слышимости, не добавит симпатий общества своему владельцу.
Конечно, не всё так радужно. До тех пор, пока человек не привык регулярно контактировать с разумными нелюдями, каждому такому нелюдю придётся заново разъяснять каждому встречному человеку свои права, и так до тех пор, пока все в округе не будут знать, что в этом парке живёт разумный попугай, и вход на полянку вот под этим деревом – только с его приглашения.
Ну а какие права разумных нелюдей встретят трудности с признанием? Прежде всего те, которые несут для человека опасность или серьёзные неудобства. Так, люди уважают право муравьёв на муравейник в городском парке, и даже готовы предпринимать усилия по его защите – но не признают права муравьёв жить в межстенных нишах и тырить сахар со стола, каковое непризнание легко может повлечь муравьиный геноцид со стороны людей.
1) Будет ли единый номер службы спасения? Запоминать кучу трёхзначных номеров сложно, но сложно и придти к консенсусу, в связи с тем, что наверняка будет очень много мобильных операторов, ищущих выгоду только для себя, к тому же мало чем ограниченных в безгосударственном обществе.
Предоставление упрощённого интерфейса для облегчения доступа ко множеству сложных и разнородных услуг – это востребованная задача. С одной стороны, пользователям удобнее запомнить один наиболее удобный для них способ связи – если, конечно, посредник будет работать быстро и надёжно. С другой стороны, провайдерам услуг тоже удобно, чтобы кто-то взял на себя труд выяснить у клиента все нужные детали, и выдал задание уже в формализованном виде, без эмоций и скандалов. Они таким образом экономят на колл-центре, а потому им выгоднее оплачивать своё подключение к агрегатору.
Скорее всего, агрегаторов тоже будет несколько. Один держит, например, телефон 911. Второй предоставляет мобильное приложение, в котором делать заказ даже удобнее, чем по телефону, большая часть информации вводится с экрана, и лишь неформализуемые детали сообщаются голосом. Третий, скажем, продаёт браслет с одной-единственной тревожной кнопкой, или вовсе реагирующий автоматически на скачки пульса и давления. А какие-то механизмы заказа услуг мне и представить сейчас сложно, пусть рыночек предлагает, а люди пробуют.
2) Что делать, если владелец территории откажет спасателям в допуске? Это же его территория, и вторжение на неё без согласия будет прямым нарушением NAP.
В общем случае всё зависит от того, кто и зачем вызвал спасателей, не обеспечив им доступ к объекту спасения, и предусмотрена ли договором обязанность спасателей этот самый доступ обеспечивать себе самостоятельно.
2.1 К примеру, человек заболел опасной и тяжёлой болезнью, но его религиозные родственники-мракобесы признают только народные методы лечения, и отказываются пускать бригаду врачей в дом.
Если человек нуждается в медицинской помощи, но какие-то третьи лица удерживают его на своей территории и мешают получить помощь, то ему стоит вызывать не только врачей, но и полицию. Или просто изложить по вышеописанному единому телефону обстоятельства, а дальше агрегатор привлечёт специалистов для решения описанной задачи. Кровное родство для преступника индульгенцией не является, и то, что он находится у себя дома – тоже. Удержание человека у себя без его воли – это похищение.
2.2 Я пришёл повеселиться на вечеринку с алкоголем и наркотиками, но в самый разгар мне, худому и слабому юноше, не способному себя защитить, не посчастливилось оказаться в одной комнате с пьяным хозяином, начавшим угрожать мне ножом или пистолетом из-за какой-то мелкой ссоры. Ну или то же самое, только вместо хозяина угрожает один из пьяных гостей, а сам хозяин лежит в отключке и по определению не может дать согласие на допуск сотрудников полиции.
Здесь то же самое. Человек имеет право звать на помощь, где бы он ни находился, а издержки по обеспечению доступа к объекту помощи могут в этом случае быть компенсированы позже. Просто оплатишь протрезвевшему хозяину новую дверь взамен выломанной.
2.3 У человека что-то загорелось на территории, но он слишком надеется потушить пожар сам и отказывается пускать пожарных, несмотря на то, что у него хранятся легковоспламеняемые и/или взрывоопасные вещества, то есть если он не доверится профессионалам, то кроме его дома загорятся или взлетят на воздух и все окружающие постройки, принадлежащие другим людям.
Раз пожарные уже приехали, значит, их работа оплачена, осталось только дать им её сделать. Даже если в их задачу входит спасти соседние дома, а горящий объект – не их сфера ответственности, они будут вынуждены потушить возгорание и на нём, чтобы защитить объект, который им важен. Почему их могут не пускать?
Во-первых, если это объект повышенной опасности, то не исключено, что его и нужно тушить как-то иначе, у обычной пожарной команды может не быть нужных инструментов, а у хозяина объекта они есть. Тогда для него вполне логично вежливо попросить постороннюю команду держаться подальше и следить, чтобы не загорелись окрестности, а тем временем приедет специализированная команда. Я недостаточно технически подкована, чтобы расписать возможную конкретику, но на уровне “горящую проводку под напряжением не тушат водой” в пожаротушении разбираются все, наверняка есть и другие нюансы.
Во-вторых, хозяин горящего объекта желает, чтобы он сгорел полностью, и тем скрыл что-то важное.
В-третьих, он самоуверен, и считает, что своими силами потушит пожар с меньшими сопутствующими повреждениями объекта.
Кто принимает решение о том, вторгаться ли на территорию для тушения пожара? Конечно, пожарные. Если они решат вторгнуться без согласия владельца объекта, тот затем сможет подать на них в суд. Если он будет мешать их вторжению, и в результате пострадают окрестные дома, то их владельцы смогут подать на него в суд. Если пожарные не решатся лезть с топорами и баграми на ствол, то с них взятки гладки.
3) Как будут бороться со школьниками, пьяными и психически больными людьми, ну или просто недоброжелателями, делающими заведомо ложные вызовы, или просто бесполезно занимающими линию, говоря глупости и оскорбляя оператора, если вычислить их не всегда удаётся даже сейчас, а блокировать номера слишком жестоко, поскольку даже им может понадобиться реальная помощь спасателей. Справедливо ли будет взваливать все расходы на тех, кого удастся вычислить, или блокировать возможность дозвона из других регионов?
Вряд ли при анкапе с DDOS-атаками будут бороться как-то иначе, чем сейчас. Есть возможность найти атакующего имеющимися средствами – находят и привлекают к ответственности. Если нет, то просто увеличивают пропускную способность канала и отсеивают ложные сообщения. Разумеется, на найденных будут пытаться повесить максимально раздутые издержки, но суд это состязательная процедура, так что в каждом конкретном случае сумма возмещения будет определяться индивидуально. Если суд выкатит штраф несуразно большого размера, в который будут зашиты потери от множества атак, к которым найденный злоумышленник был непричастен, то, возможно, это вызовет недовольство узнавших об этом людей. Это чревато тем, что атаки будут только усиливаться, ведь риск попасться весьма невелик, так что компаниям, которые страдают от подобного хулиганства, чрезмерная суровость также невыгодна.
В чате для патронов Libertarian Band возникло обсуждение, связанное с инцидентом в США, из-за которого там уже почти неделю идут бунты, сопровождаемые погромами.
Может ли при анкапе случиться эпизод с полицейской жестокостью? Да за милую душу! Синдром вахтёра работает при любом режиме. Мелкий мошенник расплатился поддельным чеком, магазин вызывает охрану, те задерживают вора – а дальше происходит эксцесс, и начальник группы охраны начинает душить задержанного. Напарники в ступоре: с одной стороны, явное превышение полномочий, с другой, честь фирмы, и устраивать публичную склоку несолидно, поэтому они просто пытаются успокоить толпу. Что происходит дальше? Из магазина выскакивает директор, или менеджер торгового зала, или даже просто кассир – и рявкает “Отставить!”
Вот здесь и проявляется ключевое отличие анкапа от государства. Рявкает не кто попало, а официальный представитель заказчика. Напарники съехавшего с катушек охранника немедленно оттаскивают шефа и оказывают первую помощь пострадавшему, потому что так повелело высшее начальство – клиент. Тот, кто платит деньги.
Дальше уже начинаются дежурные хлопоты: охранная компания увольняет зарвавшегося охранника, воришка возмещает магазину деньги, из-за которых и случилась свалка, возможны какие-то манёвры в связи с его медстраховкой, наконец, возможна кампания в прессе, по итогам которой пострадает репутация охранной компании (и, возможно, магазина, хотя это и несправедливо).
А если бы директор магазина выскочил и принялся азартно покрикивать “Так ему, гаду, мочи его!”? Вот тогда мог бы случиться погром. Мы можем, конечно, надеяться, что всё ограничится исками, бойкотом и тому подобными цивилизованными реакциями, но погром или поджог магазина в этой ситуации исключать нельзя: люди крайне нервно относятся к проявлению грубого жлобства – и нет оснований предполагать, что при анкапе люди резко поменяются.
Могут ли погромы стать массовыми? Могут, если мы рассматриваем что-то вроде кланового общества. Это уже с весьма большой натяжкой можно считать анкапом, но такое общество определённо безгосударственное, а значит, тоже достойно рассмотрения. Как мы знаем на примере Сомали, в клановом обществе вырабатывается специфическая правовая система, при которой клан является страховой группой и платит за преступления, совершённые своими членами. Такая система умудрилась погасить гражданскую войну в Сомали, справится и с погромами.
А вот в каком обществе проблемы действительно могут принять затяжной характер – так это при комбинации рыночного и кланового порядков. С одной стороны, есть несколько крупных групп, которые отстаивают интересы своих членов, а с другой – есть большое число лиц, ни в какие кланы не входящих, и пытающихся взаимодействовать в режиме открытого рыночного доступа к товарам и услугам. Члены кланов могут воспринимать таких одиночек, как членов каких-то чужих кланов, и предъявлять непричастным претензии в рамках коллективной ответственности. А одиночки по инерции будут рассматривать погромщиков, как индивидуумов со своими индивидуальными претензиями – и удивляться нелепости претензий.
Собственно, именно это сейчас и происходит в США. Ссора произошла между условным кланами левых активистов и полицейских, но при этом левые считают всех владельцев бизнесов союзниками полиции – ведь это магазин вызвал полицию, когда случился инцидент. Нечёткие границы между группами порождают множество недоразумений, когда нападению подвергаются и те, кто выражает сочувствие погромщикам. А чем больше таких неурегулированных конфликтов, тем сложнее прекратить войну.
Поэтому рискну предположить, что при анкапе в разных неспокойных районах будет очень важно уметь быстро и наглядно сообщить всем, кто за тобой стоит. Сперва люди учатся проводить границы, и только затем учатся их не нарушать.
На счёт выводов относительно непригодности блокчейна для регистрации собственности на недвижимость согласен частично. В чистом виде – да. Я занимаюсь четыре года этим вопросом в Болонском университете. В прошлом году, когда приезжал в Киев, делал доклад, как применять блокчейн в качестве реестра недвижимости. Вот, если интересно познакомиться: теория, протоколы, архитектура системы, регулирование. Достаточно просто изложил это в докладе в блокчейн хабе.
Алексей Конашевич
Спасибо, с большим интересом посмотрела доклад. У меня концепция регистрации прав собственности была надгрызена немного с другого конца и набросана куда более грубыми мазками. Не будучи программером, я отвечала не на вопрос “как”, а скорее на вопрос “кому этим заниматься без государства, почему они будут это делать, и делать хорошо”.
В вашем докладе неявно сквозит мысль о том, что собственно государство как монопольная территориальная юрисдикция в системе валидации перехода прав собственности – это ресурсоёмкий атавизм, не увеличивающий эффективности системы, но усложняющий её оптимизацию.
Для того, чтобы формально описать систему функционирования децентрализованных механизмов права, вы надстраиваете над смарт-контрактами смарт-законы – дополнительную абстракцию, валидирующую смарт-контракты, отделяя законные от незаконных. Далее вы задаётесь вопросом о том, кто создаёт смарт-законы, и вводите новую абстракцию, е-голосование:
Но в мире децентрализованных реестров это работает не так. Е-голосование за закон – это, по сути, его валидация группой независимых валидаторов. Что случается, если некое меньшинство голосует против закона в нынешней правовой реальности? Их принуждают исполнять закон, принятый большинством. Что происходит при децентрализованном праве? Меньшинство имеет возможность создать форк. Появляется два альтернативных смарт-закона, каждый из которых описывает своё множество допустимых смарт-контрактов, и разные добровольные сделки могут проходить в разных правовых полях.
По сути, это всё те же старые добрые контрактные юрисдикции, которыми я тут уже публике прожужжала все уши.
Как будет выглядеть регистрация прав собственности на объекты имущества (земля, недвижимость, предприятия, ценные бумаги, файлы(?)) в условиях отсутствия монопольного регистратора (ЕГРН и проч.)? Будет ли она обязательной? И что на счет пучков прав при анкапе?
Вольный читатель
Пучки прав – это просто аналитический инструмент для более глубокого понимания такого феномена, который мы в просторечии называем собственностью. Любое отношение субъекта к объекту может быть описано через пучки прав, вне зависимости от того, анкап на дворе или социализм. Просто при социализме некая собственность, скажем, не даёт права на получение прибыли с неё, а при анкапе даёт. Также, например, права на земельный участок могут подразумевать право запрета нарушения границ, а могут быть отягощены сервитутом, обязывающим обеспечивать, скажем, свободный проход. Все эти пучки прав образуются как в результате заключения прямых договоров, так и просто в силу сложившихся традиций. Любое право – это претензия, которую терпят, и если некая претензия оспаривается, значит, это конкретное право находится под угрозой.
Тем, кто вообще с трудом понимает, о чём речь в предыдущем абзаце, рекомендую глянуть видео Бориса Юровского, которое так и называется: собственность как пучок прав.
Теперь перейдём к регистрации прав собственности. Титул собственности на любой объект, который может быть однозначно определён, очень просто хранится в том или ином реестре. Это могут быть такие объекты, как “земельный участок с такими-то границами” или “смартфон с таким-то серийным номером” или “файл с такой-то контрольной суммой”.
Как титулы собственности попадают в реестры? Их туда заносят владельцы объектов собственности с целью информирования всех о своём праве собственности, что нужно прежде всего для подтверждения, что это право есть. Поддержание реестра требует ресурсов, поэтому тем, кто решит этим заниматься, придётся продумать схему монетизации сервиса. Можно брать деньги за размещение информации об объекте собственности в реестре. Это чревато неполнотой реестра. Можно брать за получение информации из реестра. Это чревато тем, что информацию будут получать более дешёвыми путями. Можно основать фонд, кормить его некоторое время, а когда реестр начнёт демонстрировать свою нужность широкому кругу лиц, то фонд вполне сможет развивать реестр на донаты.
Альтернатива реестрам – археология титулов собственности, когда, желая убедиться, что покупаемая собственность действительно принадлежит продавцу, потенциальный покупатель знакомится с документом, фиксирующим приобретение объекта собственности, например, договором купли-продажи, дальше обращается к предыдущему владельцу, выясняет, как тот приобрёл объект, и так пока не накормит свою паранойю. Фактически, это та же методика, что и анализ блокчейна – только без блокчейна. Ещё, если речь, например, о земельном участке, можно расспросить соседей, действительно ли они знают продавца как владельца участка, или он самозванец.
Но это мало поможет в ситуации, когда владелец объекта собственности продаёт его одновременно нескольким лицам, берёт деньги с каждого, а дальше разбирайтесь, как хотите. Это та самая двойная трата, в качестве защиты от которой в случае с биткоин-транзакциями рекомендуется дождаться нескольких подтверждений, прежде чем счесть транзакцию состоявшейся. Увы, блокчейн это не интернет вещей, как удачно сформулировал Иван Иваницкий в своей статье на хабре. Информация в реестре, хоть централизованном, хоть распределённом, может отличаться от предполагаемой условиями сделки. Для защиты от большинства подобных мошеннических сделок достаточно временной заморозки выплаченных за приобретаемый объект средств. За это время проблема наличия нескольких претендентов на один титул собственности успеет всплыть, но продавец не успеет заполучить деньги, и их можно будет вернуть несостоявшимся покупателям. Такую отсрочку платежа можно реализовать как через доверенного посредника, так и, возможно, через смарт-контракты (хотя я в этой теме не сильна).
К примеру, Вася Пупкин из 3 “б” ради шутки сообщил о заложенной бомбе в школе, которую потом не нашли при проверке. Или избил одноклассника до реанимации. Или угнал, а затем сломал чужой велосипед. Допустим, его задержали. Что будет дальше? Если родители, согласно либертарианству, не несут ответственности за поступки своих детей, то как накажут малолетнего хулигана? Денег на возмещение ущерба у него, и у его родителей, скажем, нет. Посадят в тюрьму или заставят работать и возмещать ущерб?
Утверждение, что ребёнок обладает самопринадлежностью, означает, что другие люди признают его право распоряжаться собой в большей мере, чем он мог бы добиться силой. Тем не менее, как право частной собственности на вещи редко означает свободу использовать их во вред другим, так и самопринадлежность ребёнка не означает для него полной свободы причинения вреда окружающим.
Помимо самопринадлежности ребёнка, люди обычно признают за кем-то право опекунства над ним. Это право обычно включает в себя приоритет в прививании ему норм морали, но неизбежно компенсируется правом остальных взыскивать с опекуна возмещение ущерба, нанесённого им ребёнком. Неважно, кто опекает – родители, школа, просто случайные люди, подрядившиеся на эту работу – или все они как-то распределяют эти права между собой. Так или иначе, вслед за правом опеки идёт ответственность за ущерб, наносимый окружающим поступками опекаемого.
Родители вывели ребёнка гулять, тот ломает чужую игрушку – отвечают ролители. С ребёнком оставили бабушку – за сломанную игрушку отвечает бабушка. Ребёнок пошёл в школу – ответственность за наносимый им в учебное время ущерб окружающим несёт школа. Ребёнок пошёл в школу, а оттуда отправил с телефона письмо с сообщением о минировании – это проблемы школы, ведь ребёнок находился в это время в её зоне ответственности.
Возможно, риск ущерба от действий ребёнка можно будет застраховать, как страхуется гражданская ответственность автовладельцев. Сейчас, как мы знаем, автовладельцы неохотно страхуют свою ответственность, что часто подвигает государства к тому, чтобы сделать заключение таких контрактов обязательным. Так что я не уверена, что в безгосударственном обществе опекунская ответственность будет всегда страховаться. Скорее всего, свою опекунскую ответственность будут страховать школы, особенно среднего и высшего ценовых сегментов – во-первых, у них будет на это больше средств, а во-вторых, можно предположить, что ученики дорогих школ в среднем будут наносить окружающим ущерба на меньшие суммы (не факт, точно предсказывать не берусь).
Другой фактор, который вряд ли позволит страховке опекунской ответственности стать панацеей для родителей, состоит в том, что при каждом совершённом ребёнком противоправном поступке размер страхового взноса будет расти, то есть ущерб от наименее социализированных детей, скорее всего, будет страховать слишком дорого.
Дальше воображение критиков анкапа рисует всякую диккенсоновщину, с работными домами и тому подобным. Сильно сомневаюсь, что такое будет востребовано в гуманном и зажиточном обществе, однако очевидно, что права опекунов, оказавшихся не в состоянии нести ответственность за действия опекаемых, будут отторгаться или, по крайней мере, сильно ограничиваться. В чью пользу? Полагаю, в пользу благотворительных организаций, у которых уставной целью как раз будет социализация таких детей. Как вариант – в пользу более зажиточных граждан, которые согласятся покрыть долги по искам к прежним опекунам ребёнка, после чего нести дальнейшую ответственность за этого ребёнка сами. Не берусь предсказывать, какая модель окажется более востребована на рынке, но этически допустимы обе.
Социализация трудных детей два века назад – тёмное прошлое анкапа
Вчера, после того как закончила редактуру статьи про неэффективность насилия, села смотреть фильм “Падение чёрного ястреба”, на упоминание которого наткнулась, когда гуляла по ссылкам вокруг статьи. Фильм посвящён упомянутому в статье эпизоду, как США были вынуждены убраться из Сомали после провала того, что они считали миротворческой операцией – потеряв за одни сутки почти два десятка спецназовцев и перебив порядка тысячи местных жителей в плотной городской застройке, не сильно разбираясь, кто там комбатанты, а кто нет.
В 2001 году, когда вышел Ястреб, меня ещё больше интересовали вещи вроде вышедших тогда же Властелина колец или Гарри Поттера, но хорошо, что хоть сейчас добралась, фильм отличный. Однако я хочу поговорить не о сюжете в целом и не о качестве картинки, а о буквально двух моментах, которые лично для меня в фильме оказались ключевыми, и к которым всё остальное повествование служит, на мой взгляд, всего лишь иллюстрацией.
Первый момент – примерно на восемнадцатой минуте. Рейнджеры обсуждают факт из розданной им тонюсенькой брошюрки “Всё о Сомали”: если один местный убьёт другого, то его клан должен клану убитого сотню верблюдов. На это один из солдат отмечает, что он-то и одного верблюда не смог бы заплатить, и, наверное, местные сейчас все в долгах. А теперь слушаем лекцию Владимира Золоторева:
Я даю ссылку как раз на тот момент, где он рассказывает, как гражданская война в Сомали фактически была остановлена по решению суда: воюющих уняли их собственные кланы, потому что родственникам убийц надоело платить по чужим долгам гигантские суммы.
Таким образом, в фильме гениально показано, насколько дорогим и бессмысленно жестоким было вмешательство ООН, и насколько мало значения самоназванные миротворцы придавали тому механизму, который на самом деле и остановил войну.
Второй важный момент – уже ближе к концу фильма, примерно 1:45. Сомалиец общается с пленным американским пилотом и объясняет: вы взяли наших заложников, мы взяли тебя. Тот отвечает: моё правительство не будет торговаться. ОК, отвечает сомалиец, давай поторгуемся мы с тобой, как солдат с солдатом. На это американец отвечает, что он ничего не решает. Сомалиец в ответ хмыкает: вы, дескать, наделены правом убивать, но не договариваться, а у нас тут война – это те же переговоры. Поэтому ловить вам тут нечего.
Большое спасибо Ридли Скотту, который снял не агитку, а действительно сумел показать разницу между тупой и бессмысленной государственной военной машиной – и анархическим обществом. Особенно рекомендую фильм тем, кто раз за разом задаёт однотипные вопросы о том, как же Анкапистан будет защищаться от вторжения государства.
Конечно, Сомали не Анкапистан – там неплохо обстоят дела с анархией, но существенно хуже с капитализмом, особенно на момент, показанный в фильме. Тем не менее, даже докапиталистическое безгосударственное общество сумело преподать хороший урок сильнейшей сверхдержаве планеты. Государствам чревато лезть со своим уставом в анархические порядки, а если эти порядки будут подкреплены действительно сильной экономикой, то исход прямого военного противостояния государства и Анкапистана можно считать заранее предопределённым.
Моя недавняя статья про идею обхода режима домашнего ареста («самоизоляции») здоровыми людьми с соблюдением всех возможных мер безопасности вызвала огромный поток критики. Признаюсь честно — столько хейта я ещё ни разу не получал в свой адрес. Как и поддержки. Подписчики разделились примерно пополам: где-то 60% в мою сторону и 40% против, но в своей позиции они оказались крайне непримиримы! На самом деле, это оголило очень важную проблему, о которой я уже давно планировал написать. Споры насчёт допустимости карантинных мер создали для этого хороший повод.
Речь идёт про оценку любого рискованного поведения, которое напрямую не наносит никому ущерб, но имеет некоторую вероятность непреднамеренного нанесения ущерба третьим лицам. Это далеко не только принудительная «самоизоляция» против распространения коронавируса (не замечаете тут оксюморон?!), но и езда на автомобиле с высокой скоростью, под воздействием алкоголя и наркотиков, употребление некоторых психотропных веществ, строительство определённых объектов (АЗС, складов взрывчатых веществ, химических и ядерных отходов) возле жилых домов, размещение микробиологической лаборатории 4-го уровня опасности в квартире жилого дома, запуск пиротехники возле домов и много другое. Если стационарный бандит вводит запрет на какое-либо из подобных действий, он создаёт преступление без жертв.
Любой человек, называющий себя либертарианцем, даже минархист, не может поддерживать наказание за преступление без жертв, иначе он не имеет никакого права называть себя либертарианцем. Некоторые говорят, что, например, соблюдать запрет со стороны стационарного бандита выходить из своего дома – это нормально, так как потенциально я могу быть заразен, даже этого не зная, и, соответственно, инициирую агрессивное насилие к людям, которые находятся возле меня. Но если следовать такой логике, то даже открытый гомосексуал, выходя на улицу за ручку со своим партнёром, инициирует насилие против религиозных консерваторов, у которых с некоторой вероятностью может случиться сердечный приступ. Так можно дойти до абсурда, поэтому либертарианская философия чётко отвечает на данный вопрос: нет жертвы — нет и преступления!
Тем не менее, проблема рискованного поведения никуда не девается. Для одних людей важнее ценности свободы, прогресса и экономического развития, тогда как для других — безопасности и минимизации риска. Существуют научные исследования, доказывающие, что предрасположенность к тем или иным ценностям частично обусловлена генетикой. Люди из этих двух категорий никогда не смогут договориться. Это в принципе неразрешимая проблема.
Остаётся только искать пути мирного размежевания:
1) Свобода ассоциации и частная дискриминация;
2) Для более консервативных людей скорее всего подойдут территориальные общины/юрисдикции (ТКЮ), тогда как для более толерантных к риску и разнообразию — экстерриториальные контрактные юрисдикции (ЭКЮ).
В любом случае, рекомендую переходить от привычного авторитарного двухшагового стиля мышления «Преступление — Наказание» к трёхшаговому «Действие – Противодействие – Договорённости на будущее». Только когда для вас станет естественным мыслить в терминах равенства субъектов, вы сможете начать нащупывать свой собственный подход к проблеме баланса между свободой и безопасностью.
Это не первоапрельская шутка: Libertarian Band наконец-то выпустила долгожданный ролик про суды при анкапе. Считаю его одной из самых важных наших работ, и надеюсь, что видео завирусится как минимум не хуже, чем древний ролик про собственно анкап.
Съёмочная группа – мегамолодцы, что умудряются производить продукт хорошими темпами, несмотря на текущую обстановку. Подбросьте им деньжат, они заслужили.
При создании сценария я активно обмазывалась Хайеком в интерпретации Золоторева и в меньшей степени Четвернина, а также Дэвидом Фридманом и некоторыми другими источниками. Надеюсь, у меня получилось достаточно гармонично сочетать разнородные концепции и получить вполне оригинальный продукт.
